Слова в шаге от того, чтобы стать песнями, которые превратятся в птиц и разлетятся кто куда.

Слова…

Как краски, они созданы, чтобы рисовать картины, полотна, что трудно повесить на стену, но так легко увидеть, закрыв глаза.

Миры и вселенные скрываются за тысячью невысказанных звуков, которые, сливаясь, образуют слово. Какое великое чудо — они ведь почти бессмысленны поодиночке!

Захваченный ими, я с утра сидел в кабинете над страницами. Однако…

Лист оставался чистым, пустым, безмолвным. Он походил на белоснежное болото, в котором тонули мысли, засасывал каждую, поглощал, не оставляя после даже кругов на поверхности.

Конечно, слова могли сами мешать друг другу. Столпившись внутри так плотно, что я едва мог дышать, они никак не прорывались наружу, рискуя разорвать мне грудь, чтобы выбраться наконец. Они дёргали друг друга за хвосты, тягали за уши, только бы не уступить первенство. В этом могло быть всё дело.

Но раньше я как-то с этим справлялся.

Сегодня же утром мне, как некогда раньше, закрыла уста белизна. Что-то ещё запрещало мне выплетать словесный узор, текучий и интересный, а может, даже и неинтересный — об этом я, пожалуй, задумывался в последнюю очередь.

Странники должны не только шататься по мирам. Они несут в себе тысячи сказок, сотни историй. И если странник будет не способен рассказывать… Он утратит и возможность идти.

По крайней мере, лично для меня всё было именно так и никак иначе.

Я поднялся из-за стола и оглядел кабинет, словно увидел его впервые. Может, здешнее неизменяющееся устройство перестало мне помогать? Не стоит ли подхватить блокнот и сорваться прочь? Сесть среди холмов, там, где поют птицы, где течёт-лепечет ручей?

Может, именно там родится то, что должно?

Прогулка стала почти что единственным шансом, пресловутой последней соломинкой, за которую я ухватился, чтобы не утонуть в океане слов, из которых не мог собрать собственную вечность.

Я бросил дома неотзывчивые белые листы, а взял только блокнот из крафтовой, тёплой и шершавой бумаги.

***

На холмах разгулялось цветущее лето, оно цвело, сияло и звенело птичьими голосами. Я с нетерпеливостью выпущенного на улицу пса нырнул под кроны леса, пробежал его насквозь, чтобы подняться на первую гряду и замереть на вершине, тщетно пытаясь глубже вдохнуть синеву небес, белый пух облаков, медовую сладость травяного запаха. Не получалось.

Слова почти пеной выступали на губах.

Опустившись на траву, я коснулся бумаги по-игольному острым кончиком карандаша и закрыл глаза. Мне не требовалось видеть, что именно я пишу, незачем.

История, та самая, что будоражила, просила, кричала внутри, наконец-то прорвалась.

***

Позже, когда солнечный свет стал оранжевато-красным, а блокнот перелистнулся на последнюю страницу, я поднял голову. Шея затекла, а внутри меня разлилось блаженное море тишины. Один океан сменился другим.

На моих коленях лежал выписанный буквами мир, в котором на каждом шагу происходили чудеса, где предметы рассказывали сказку за сказкой. Карандаш, что я всё ещё сжимал в пальцах, оказался исписан наполовину. Рядом в траве притаились стружки и мелкий грифельный порошок. Сколько раз я поточил его, пока был захвачен писательской жаждой?

Прикрыв глаза, я подставил лицо закатному солнцу, отдыхая и нежась. Эта история, конечно, потребует вдумчивой вычитки, её нужно будет выгладить, местами подобрать более точные слова, местами даже что-то изменить, но… Сегодня и сейчас я закончил и снова мог спокойно дышать, улыбаться и даже открывать дверь в новые миры, выискивая очередные сказки, что захотят через меня прийти в этот мир… в любой мир.

***

Дома я оказался почти что ночью. Закат угас, а небо стремительно набирало синеву. Комнаты молчали, задремав без меня. В кабинете одиноко горела забытая включённой лампа на столе.

Я оставил блокнот на подоконнике, словно хотел, чтобы лунный свет прочёл новый рассказ, а сам спустился на кухню. В глубине души уже начинали проклёвываться новые слова, пускай пока ещё робкие, совсем ни во что не складывающиеся.

Пока согревался чайник, я рассматривал чашку, что недавно нашёл на крыльце — молчаливый подарок от кого-то оставшегося неизвестным. Созданная из тонкого фарфора, она в то же время была несколько неаккуратной, неровный край казался нарочито небрежным, будто рваным. На одном боку цвёл хрупкий синий цветок, ирис, лепестки которого словно разметало ветром. И пока я смотрел на чашку, пока изучал лини цветка, сказка внутри меня становилась всё более осязаемой. Как будто я сам был колодцем, и меня заполняло водой слов, заполняло о тех пор, пока я не начну задыхаться.

Снова. Опять.

Для вечернего чая я выбрал другую чашку — красная керамика безо всякого рисунка, красная снаружи и внутри. Глядя в неё, я видел закат иной реальности, тонущее в озере солнце. Сказка продолжала набирать силу.

Что ж, значит, снова пора взяться за карандаш, разве не так?..

Внутри меня вновь накопились слова, их нужно было выпустить наружу, как будто из текучей воды я творил птиц и выпускал их с руки, пусть летят. Пусть летят во все миры, которые я знаю, знал или узнаю хотя бы когда-нибудь.

Меня уже ожидал белый лист, требовательно безмолвный, жаждущий наполнения, жизни, точки отсчёта.

Слов.

========== 155. Драконья кровь ==========

В ней жила драконья кровь, пусть всего только четверть, но зато самая настоящая. Она, конечно, не умела превращаться в крылатого змея, не дышала огнём и не имела вертикальных зрачков, но зато могла ворожить в лунные ночи и разбиралась в драгоценных камнях и металлах. Она могла почуять чужое колдовство и разрушить его прежде, чем оно хоть сколько-нибудь ей вредило.

Из родной деревеньки она ушла рано — ей едва исполнилось пятнадцать, и сколько с того времени прошла дорог, уже не могла сосчитать. Даже сами годы сплелись между собой так плотно, что она не могла бы сказать, сколько их миновало. Драконья кровь берегла её и не давала стареть.

Мы встретились на перекрёстке между мирами, где она развела костёр, чтобы согреться холодной ночью, и заваривала травяной чай. Я же вышагнул к огню из темноты и удивлённо улыбнулся, увидев, как золотится её кожа в живых бликах пламени.

— Странник, — поприветствовала она.

— Странница, — не остался я в долгу.

— Присаживайся, — она указала на место рядом с собой. — Там, откуда ты пришёл, любят драконов?

— И драконов, и странников, — подтвердил я. — Тот мир полон магией. Вот только дверь туда откроется не скоро.

— Ничего, я подожду, — она пожала плечами. — Я иду из мира, где магии совсем нисколько нет, там неприятно находиться.

Согласно кивнув, я засмотрелся на огонь.

Она помолчала немного, затем тихонько запела, и я узнал в мотиве отголоски драконьих песен. Когда она закончила, я спросил:

— Как так вышло?

— Драконья кровь? — она прикрыла глаза, будто вспоминала. — Мать говорила, что моя прабабка отличалась удивительной красотой, а дед — силой. Но кто из них был на самом деле не человеком? Как думаешь?

— Вот это хороший вопрос, — я усмехнулся. — Возможно, в каждом из них была частица драконьей крови, м?

— И такое может быть, — согласилась она. — Так или иначе, кто-то из них влил в жилы нашей семьи сполна волшебства. Вот только теперь из всех я осталась одна.

— Как же так вышло?

Она замолчала надолго, лицо её омрачилось, и когда тишина стала почти невыносимой, она снова запела, не пожелав отвечать. Быть может, стать скиталицей её подтолкнуло всё то же событие, я не мог бы поручиться, что это не так. Однако в ней жила и пела драконья кровь, и иного знания мне было не нужно.

— Скажи мне, — начала она позже, — разве дракон страшен?

— Дракона можно испугаться, — я поворошил угли, вызвав сноп искр. — Но это не всегда означает, что он страшен.

— Разве дракон — это зло?

— Иные драконы несут на своих крыльях тьму, другие свет, — я развёл руками. — Всякое бывает. Но не каждый дракон обязательно зло, как не любой исключительно добр и приятен.