— Ты невыносим, — фыркнул Дождь.

— Должно быть так, — я только плечами пожал и налил себе чай.

***

После чашки кофе Дождь стал гораздо спокойнее, даже рассказал, как ему на самом деле весело было мчаться по крышам с ветрами наперегонки. Мне всегда казалось, что дожди и ветра не любят грустить, это только люди видят в них что-то… своё.

И когда Дождь замолчал, я сказал ему:

— Люди полагают, что ты вечно грустишь и не умеешь веселиться. И сами грустят с тобой вместе.

— И потому со мной не гуляют? Очень интересный способ утешить, — фыркнул он. В его глазах блестели задорные искорки. — Впрочем, именно в утешении я никогда не нуждаюсь. Капли — это весело, Ветер — это здорово. Видишь, какой я простой?

— Да, очень простой, — разве была возможность с этим не согласиться?..

***

Немногим позже мы вместе сидели на балконе. Над городом снова собирались тучи, да и ветер поднялся нешуточный.

— Собираешься продолжить веселье?

Дождь смерил меня взглядом и снисходительно пояснил:

— На самом деле я тут должен на три дня задержаться, у меня расписание.

— А, ну ясно, — я улыбнулся. — Тогда развлекайся, а я, наверное, лучше сделаю ещё немного чая.

— Скучно, никто не хочет развлекаться со мной, — он кивнул на пустеющие улицы. Все спешили поскорее укрыться от стихии.

— Это потому что холодно и мокро. Было бы только мокро, они отнеслись бы лучше, — я ему подмигнул.

— То есть дождь с солнцем они одобряют? — он нахмурился. — Я, кажется, не задумывался об этом…

— Весна. Ещё слишком прохладно, чтобы очень радоваться тебе. Чем жарче день, тем больше радости приносит дождь.

— Что ж мне теперь до лета дать? — возмутился он. Но тучи действительно стали рассеиваться.

— В этом мире весна, в других может быть любое время года, — отметил я как бы между прочим.

— В других? — недоверчиво повторил он.

— Ну да.

— И ты можешь меня туда впустить?

— Конечно.

Дождь задумался.

Над городом проглянуло солнце.

***

Дверь мерцала и переливалась. Она открылась в саду, и ей удивительно подходили крупные кисти едва зацветающей сирени. Дождь стоял со мной рядом и оглядывал её с невероятной придирчивостью.

— Там точно лето?

— Там пустыня.

— И что мне с того?

— Живущие там люди почитают любой дождь за чудо. Если ты придёшь к ним, они точно не оставят тебя одного. Они будут танцевать и петь, — засмеялся я. — Не хочешь стать чудом?

— Чудом… — он задумчиво сделал шаг к двери и едва коснулся ручки. — Вот откуда ты знаешь?..

— Такова суть Странника — знать, куда открыть дверь, — уклончиво ответил я.

Дождь фыркнул недовольно, но ручку повернул. Створка двери отошла в сторону, открывая бескрайнюю пустыню. Тут и там стояли узловатые и низенькие деревца без единого листочка.

Дождь качнул головой неодобрительно и даже как-то печально.

— Тут давно не знали воды.

— Так и есть.

— Это можно исправить.

Он кинулся в проём, и тут же над пустыней полился ливень, каких эти края не видели никогда-никогда. Пески побурели, впитывая влагу, воздух задрожал, мир скрылся за пеленой.

Люди из маленькой деревеньки на краю песков, выскочили на улицы и запели, благословляя своё божество, но Дождь не знал об этом, он только слышал смех и пение. Ему там было хорошо.

Я закрыл дверь, и та сразу исчезла.

Тучи над городом обернулись белыми облачками, величаво плывущими по бесконечной синеве. Было тепло, солнечный свет гладил стены домов и танцевал в окнах. Похоже, больше дождя сегодня совсем не будет.

Я всё же вернулся в дом, собрал сумку и отправился прогуляться. Солнечный день манил меня, я же не хотел ему противостоять. Когда часом позже я влез на холм и застыл там, глядя на безбрежность зелёных трав, мне всё же пришло в голову кое-что. Я вспомнил наш с Дождём разговор…

Почему люди ненавидят Дождь? Разве они ненавидят именно Дождь?

Нет, скорее, они не любят самих себя в дожде. Свои настроения, свои мысли, свои чувства. А Дождь… Он всего лишь зеркало, в которое они случайно заглядывают в тот момент, когда совсем того не желают. Разве нет?

========== 120. Жёлтый дым ==========

Через всё небо протянулся жёлтый дым, только ближе к горизонту обращаясь внезапно низким облаком, которое готовилось проглотить солнечный свет. Я стоял в незнакомом городе, среди площади, окружённой низенькими домиками, и меня словно совсем никто не замечал. И, наверное, сейчас мне было нужно именно это.

Только одно высокое здание — с часовой башней — нависало справа, перекрывая жёлтый дымовой след. Я следил за тем, как неспешные стрелки подползают одна к четырём, вторая – к тринадцати. Скоро должен был начаться новый час, и мне почти хотелось услышать, как это происходит здесь.

Но вот внутри башни что-то зарокотало, стрелки дёрнулись и зазвенел колокол. Раз, два… четыре, — и затих, ничего более не произнеся. Жители города, привычные к своему миру, к часам и жёлтому дыму не поднимали голов, спешили куда-то прочь, терялись среди городских улиц. Только мне не хотелось потеряться здесь, я всё рассчитывал уловить, что же недосказали городские часы.

Наконец стало ясно, что здесь отгадок не водится. Тогда я развернулся к башне спиной и пошагал по первому попавшемуся под ноги переулку, в конце которого виднелось отчего-то знакомое здание магазинчика. Проходя мимо витрины, я на миг задумался — не здесь ли когда-то приобрёл часы с совой?.. Но входить и проверять не стал — точно было не время.

В этой реальности очень часто приходила подобная мысль — о несвоевременности. Даже попал я сюда как-то не вовремя. И постоянное «не» маячило рядом со мной почти осязаемо. Нужно было, наверное, хоть что-нибудь с этим сделать, но…

Я остановился на перекрёстке, выискивая взглядом ориентир. Мне он был почти жизненно необходим, пусть даже сердце ничуть не сбивалось с ритма и обещало вывести. Дома, стоявшие здесь, казались слишком одинаковыми, совсем безликими, а оттого — и мёртвыми. В стёклах их окон пусть и играл солнечный свет, но он не дарил ни живости, ни радости. Только глаза слепил.

Ничего, что могло бы служить намёком для путника. И я двинулся дальше на страх и риск, будто шёл по тонкому льду, по скалистой кромке, по камням через горный поток. Словно бы и здесь требовалось особенно тщательно выбирать, куда же поставить ногу, как правильно наступить, чтобы не сорваться, чтобы не погибнуть в раскрывающей пасть пропасти.

Дома придвинулись, открытые двери подъездов показались голодными ртами, в которых зубы ступенек нетерпеливо облизывали языки теней. Но всё же я заметил выход — единственное свободное пространство — арку, нырнув же в неё замер.

Вокруг растеклась тишина, среди маленького сквера тут и там стояли скамеечки, приветственно подмигивали фонари, хотя на самом деле до вечера и их часа было очень далеко. Возможно, именно потому я насторожился и обогнул сквер, не заходя в центр, прокрался вдоль глухой стены одного из домов к выходу через иную арку в другой переулок.

Там меня не ждали, не собирались сожрать, просто люди бежали мимо, спешили по своим делам. На мгновение я представил, что бегу точно так же, слился с ними, стал одним из них. Я помчался вдоль разноцветных зданий, не поднимая головы, видя перед собой только чужие торопливые ступни да разноцветные плитки, и почти уже потерялся здесь, когда сердце надоедливо заныло. Пришлось остановиться и… вспомнить, что если я и путник, то точно не такой. И не в этом городе моя цель, и не здесь мне бежать, не разбирая дороги.

Я отступил в тень абрикосового дерева и будто бы растворился, скрылся от потока, от толпы и её мелких одинаковых мыслей и стремлений. Тень скрыла и спрятала меня, ничего не попросив взамен. Теперь я уже точно знал, куда мне на самом деле нужно: где-то тут, в этом городе, билась закованная мостами река. Она — живая и яркая — хотела свободы, но единственное, что у неё хорошо получалось, так это дарить свободу другим. И мне необходимо было выбрести на набережную, подойти к самой воде… Там найдётся дверь, а может, небольшая лазейка, которая и даст мне возможность бежать.