- Конечно, выживу, - голос дрожит. Губы едва разлепляются, кривя слова. – И замуж выйду, и детишек нарожаю, и на все праздники тебя с супругом приглашать буду.

- Рубка! – тяжело хрипит по рации. – Рубка наша!

- Вперед! – командует Орочимару. Он же тоже видит, но в бою нет места слезам. Скорбят на тле затихающего пожарища. Слезы льют на землю, усыпанную кровавым пеплом. Исступленно кричат в небо, заволоченное дымом. Глупая истина, с которой Итачи совершенно не согласен.

Боль режет. Душит. Скручивает внутренности в тугой узел. Застилает мир перед глазами мельтешащей разноцветными кругами пеленой. Накрывает окровавленную ладонь. Кровь горячая. Ласкающая кожу своей пульсацией. Скользящая и пьянящая своим ароматом. Десятый никогда не слыл великодушием. С упоением сносил головы демонам Бездны и с наслаждением лишал Богов их благодати. Как он и говорил своему глупому отото, совершенству нет предела.

Сущность растворяется. Когти глубоко вонзаются в окоченевшую ладонь. Воздух дрожит за его спиной, а хвост гневно подметает кровавую пыль. Темень плывет по телу. Стекает по изогнутым пальцам нитями. Впивается в лоскутки кожи и края рваных мышц. Иголками пронзает плоть. Кровавые слезы собирает длинным языком раскатывая их по клыкам. Грудная клетка омеги судорожно вздымается, со свистом втягивая воздух.

- Демон Бездны! Демон во плоти!

- Да ну? – мысли в голове путаются. Сознание двоится. Будто сонное забытье. Он и не он одновременно. – Демон, говорите, людишки? Как пожелаете.

- Отказываюсь, - дельно складывает руки на груди. Личность он или как, в конце-то концов. – Вернись во мрак.

- Приказываешь, словно псу? – сущность скалится. В глазах багрянец, а крылья в своей черноте сливаются с дымчатой тьмой. – После того, как сам спустил повод?

- Псу? - скептически окидывает взглядом мощную фигуру сущности. – Скорее, как несмышленому ребёнку, который дорвался до запретного лакомства.

- Ты – всего лишь сосуд, - щерит пасть, гневно рассекая воздух мощным хвостом. – Сосуд, для демона Бездны, испившего благодати мироздателя. Заткнись и внемли!

- Хм, - поглаживает подбородок. – Значит, как я и полагал, Предки – это порождения Дракона, которым удалось выбраться из пучин Бездны.

- Ничего ты не знаешь, сосуд, - фыркает, приближаясь вплотную. – И тебе меня не обуздать.

- Никаких узд, - протягивает открытую ладонь. – Лучше уж узы. Между вместилищем и вмещаемым. Согласись, - щурится, - эти две составляющие трудно разделить без последствий.

- Нас поглотит Бездна, Учиха, - когтистая ладонь сжимается на его. – Вместе вечность гореть будем в её негасимом пламени.

- Зато скучно точно не будет, - обоюдное движение навстречу. Мелодичный перелив колокольчиков. Воздух резким потоком врывается в сжавшиеся до предела легкие.

- Ну ты и отжег, босс, - Кисаме, привычно, за его спиной. – В прямом смысле этого слова, - на стенах все ещё бушует черное пламя. Обгладывает хлипкие конструкции, прожигая в них дыры. Значит, таково истинное наследие Десятого. Разрушающая и безудержная мощь хищника, навечно лишенного даже надежды на свободу.

- Прости, - прикасается к рукам Хранителя, покрытым ошметками обгоревшей кожи и почерневшими ранами. Слабость, словно волна. Сущность свернулась внутри выдохшимся клубком. Подымает голову.

- «Только прикажи, - шепчут черные губы, - сровняю с землей», - Итачи ухмыляется. Всему есть предел. Даже его силам и возможностям.

- Да заживет, как на собаке, босс, - Кисаме небрежно обвязывает ладони бинтами. Щерит клыки. Такова уж особенность его Хранителя – постоянная сущностная форма наследия Третьего. – На главаря смотреть желает?

- Было бы неплохо, - Хранитель сопровождает его в небольшую комнатку.

Гарь и едкое железо до сих пор в воздухе. Кин хлопочет над ранеными. Костерит коралловолосую омегу и подтрунивающего над ней Кидомару, у которого из разорванной штанины торчит изломленная кость. Недоверчиво косится на устало прислонившихся к стене близнецов. Оба в крови, но живы. Разрушение, да? А как же обратная сторона – воссоздание?

- Казума, значит? – дядя возвышается над немолодым мужчиной. Руки и ноги беты прикованы к жесткому стулу. На скуле уже красуется синяк. Дядя точным движением стряхивает кровь с безупречно-изогнутого лезвия катаны, искусно заправляя её в ножны. В этих плавных движениях Итачи находит нечто ужасающе-прекрасное и смертельно-изящное. Как-то так. Либо же дядя просто очень эффектно смотрится с катаной.

- Насколько мне известно, антитеррористические службы людей уже давно ищут тебя по всему миру, а ты, оказывается, в Трапперы подался? – бросает на него быстрый взгляд. Не сомневался в нем, но все же волновался. Пусть Орочимару и генерал, и глава гильдии, но он и омега. Которой запрещено помнить об этом. – Скажешь, на кого работаешь?

- Тебе его не достать, омега, - сплевывает прямо на запыленные сапоги генерала. – Даже этому демону, - кивает в его сторону, - мой хозяин не по зубам.

- Да-а-а, племянник, - тянет дядя, грустно качая головой. А в глазах с узким зрачком лихой блеск, - впечатление ты, конечно, произвел. Эх, - сокрушительно, с мелодичным звоном доставая катану, - даже чуть завидно. Не правда, ли? – бета не кричит, но сцепляет зубы так, что вены опасливо вздуваются на висках, а из прокушенных губ течет кровь. – Вы, люди, завидуете нам, особям, потому, что мы обладаем… Как вы там это называете? – дядя наклоняется, своим весом налегая на катану, воткнутую в бедро мужчины. Лезвие с тягучим хлюпаньем проходит сквозь сидение стула, сверкая багровым бисером и рассыпая его по полу, - сверхъестественными силами.

- Было бы кому завидовать, - гневный, презирающий взгляд из-под занавеса слипшихся волос. – Мужику, которого имеют в зад другие мужики.

- Какое примитивное познание омежьей физиологии, - Орочимару цокает языком. Лезвие медленно, с режущим слух звуком выскальзывает из раны. – И какая похвальная преданность… – с сожалением качает головой. – Неужто вы, и правда, верите в то, что сможете открыть врата в Бездну?

- Верим? – бета заходится хриплым смехом. – Да мы уже в полушаге от этого.

- Увы, для тебя, человек, это уже повод для более тщательного допроса. Итачи… – оборачивается к нему. Он знает, чего хочет дядя. Нет, что потребует генерал личной гвардии императрицы. И он с этим категорично не согласен. С тем, что омега должен марать свои руки кровью. Пусть и врагов.

- Орочимару-сама, - на беловолосом омеге ни царапины. Только копоть и запекшаяся кровь им поверженных. Он помнит, как сражался Кимимару. Словно вихрь. Словно в танце. А на его, до этого бесстрастном лице блуждала упоительная улыбка. Леденящее кровь зрелище, которое не пожелаешь узреть даже врагу, - заложник освобожден.

В том, что перед ним Узумаки, нет сомнений. Яхико держит на руках хрупкого омегу, завернутого в его плащ. Багряные волосы до плеч спутаны и испачканы, на запястьях и босых ногах черные раны. Похоже, печати на цепях были до отказа накачаны сущностной силой. Чтоб наверняка. Итачи понимает, что если бы Нагато был женщиной, к нему было бы совершенно иное отношение. Но Нагато – мужчина, омега. Последнее беты предпочитают не учитывать, а ведь мужчины-омеги ещё более уязвимы, нежели женщины. Особенно психологически.

- Я забираю супруга, - в карих глазах ненависть. Направленная на длинноволосого мужчину. Альфа, муж, разорвал бы этого бету на части, но хрупкая рука, цепляющаяся за темную водолазку, сдерживает Хранителя, супруга. – Нагато нужна медицинская помощь.

Орочимару отвечает лишь сдержанным кивком. Кольца сущностной силы бесцельно вьются вокруг омеги. Бета их даже не чувствует, не то что он, особь, видит. Итачи не собирается уходить из допросной. Он не может допустить, чтобы дядя переступил черту.

- Орочимару-сама, - Кимимаро прикасается к руке главы гильдии. Той, которая сжимает катану, роняя кровавый бисер, - вы обязаны взглянуть на это.

Сперва он чует запах. Легкий аромат смеси трав. И только после замечает настороженно смотрящего на него омегу. Парня чуть старше двадцати, цепляющегося за руку Хранителя. Омежий инстинкт. Яхико, как повязанный альфа, внушает больше доверия, нежели обагренный кровью воин.