— Твои показатели, конечно, хороши, но по сравнению с результатами других… — хватило пары секунд втирающего мямленья, чтобы я опять сорвался.
— Стометровку вольным лучше меня не плывёт никто, и вы прекрасно об этом знаете, тренер!
— Знай своё место, мальчишка! — в тот миг я ощутил силу духа настоящего альфы. Не просто одноклассника-альфы, альфы, прошедшего мимо, пытающегося обратить на себя моё внимание альфы. Я ощутил дух свободного, сильного, разгневанного самца, и у меня дрогнули поджилки. Нет, перед альфой на колени я не грохнулся, не сбежал, поджав хвост, и даже не заскулил виновато, но мигом замолчал и взгляд отвёл. Сама природа не позволяла мне противиться воле альфы, и это действительно было обидно.
— Свят… — тренер, взяв себя в руки, медленно выдыхает. — От твоего запаха уже сейчас мне, взрослому альфе, крышу сносит, а что в течку будет? Ты об этом подумал? Сомневаюсь, что на межшкольных по плаванию будет участвовать ещё хоть один омега. Только альфы: школьники, их тренеры и даже судьи. Понимаешь?
— Она закончится до соревнований, — буркнул, пунцовея. Вот только смутило меня не то, что посторонний альфа свободно рассуждал обо мне и моей течке, а то, что он сказал о своей крыше. Сомнительная лесть, конечно же, но чертовски приятная. Мой запах, даже несмотря на мою далеко не омежью внешность, и правда нравился многим альфам.
— Но быть омегой до начала соревнований ты не перестанешь, — вскинув голову, воззрился на тренера столь недоумённо, словно тот только что открыл мне неподложную истину. Хотя так и было, ведь до того момента я свято верил в то, что «омега» — это всего лишь статус, а не клеймо.
— Послушай, Свят, у тебя и правда отличные показатели, — и вздох у моего тренера был такой, что мне сразу же стало понятно, что и ему не нравится загораживать своей спиной закостенелый спортивный комитет, — и если бы ты был альфой. Хотя бы бетой…
— Но я омега, — перебил мужчину, дабы тот перестал изворачиваться, пытаясь смягчить правду. — Я понял, тренер. Спасибо, — в тот день я впервые задумался над тем, что мой статус омеги мне мешает.
Чуть позже, уже после окончания межшкольных, наш дом посетили сразу две вести. Как водится, хорошая и плохая. Хорошая началась примерно так.
— Ты! — папочка вламывается на кухню, где мы с отцом завтракаем, никого, собственно, не трогая, в одном банном халате. — Это ты во всём виноват, старый кобель!
Я подавился тостом. Во-первых, мой отец в свои сорок был красивым и подтянутым мужчиной без нити седины в светлых волосах. Во-вторых, за все шестнадцать лет своей жизни я ни разу не застукивал отца на чем бы то ни было непристойном. Более того, смотря на моих родителей, я готов был доказывать, что течек у папы нет, а меня самого зачали целомудренным поцелуем, правда, умолчав о том, что родители довольно-таки часто остаются на ночь в домике, доставшемуся отцу после смерти его опекуна.
— Что случилось, дорогой? — отец даже не думал отвлекаться от утренней газеты, только взгляд быстрый на папочку бросил. Горящий такой взгляд, словно предвкушающий, а уголки его губ, и это точно, дрогнули в сдерживаемой улыбке.
— Это ты, Кристиан, спрашиваешь меня, что случилось?! — я втянул голову в плечи и съехал по стулу как можно ниже. Папочка редко называл отца полным именем, но если он это делал, то действительно был очень на него зол. — Сам всё спланировал-подстроил, а теперь в кусты?! Аферист!
— Аферист? — отец откладывает газету, залпом допивает свой кофе и невозмутимо смотрит на супруга. Щёки у папочки раскраснелись, а ведь ещё с утра он был бледен, как мел, к завтраку приобретя красочный зеленоватый оттенок. — И что же я, по-твоему, подстроил-спланировал, любимый?
— Это! — папа нервно взмахивает тестом на беременность прямо перед носом у своего довольного донельзя мужа. — Я не поддавался на твои уговоры родить второго ребёнка, и ты мне его подстроил!
— Так ты беременный, дорогой? — отец улыбается ещё шире, причём явно наигранно, ибо как альфа даже не сомневался в том, что его план удался. — Спасибо, любимый. Я очень рад.
Отец поднимается, пытаясь приобнять папочку. Точнее, пытается к нему подступиться, дабы обнять, на что Радован Панич отвечает категоричным, отрицательным фырком. Я же озадаченно лохмачу волосы, будучи удивлённым вот таким вот поворотом событий. Шестнадцать лет я был единственным ребёнком в семье, и тут мне сообщают, что у меня появится братик. Маленькое существо, которому родители будут уделять всё своё внимание, за которым мне придётся присматривать и с которым мне придётся всем делиться. Что я почувствовал в тот момент, когда осознал всё это? Радость — большую и необъятную.
— Радован, ну почему ты психуешь? — отцу всё никак не удаётся успокоить уже едва ли не плачущего папочку. — Это же новость такая, что тут только радоваться нужно.
— Потому что, — ворчит мой несговорчивый родитель, отворачиваясь. — Потому что, когда наш мальчик пойдёт в школу, мне будет уже сорок пять, и на праздничной линейке рядом со мной, старым и некрасивым, будут стоять молоденькие папочки-омежки, строя тебе, моему видному супругу, свои блудливые глазки.
— Господь Триединый, что за вздор! — отец рассмеялся и даже я фыркнул. — Какие могут быть молоденькие о-папочки, если рядом со мной будет мой драгоценный, неподражаемый, любимый супруг? Это всё гормоны, Рад, — отцу таки позволили обнять себя, правда, осторожно, всё ещё дуясь, а у меня от увиденного резко защемило в груди.
— Гормоны, — страдальчески шепчет папочка. — Я уже и забыл, что такое беременность и каковы её прелести. Великие Небеса, Крис, нам под стать уже внуков нянчить, а мы всё туда же — в омут.
— Справимся, дорогой. Вместе, — отец крепко обнял папочку и поверх его плеча посмотрел на меня. Я кивнул ему в ответ, благодаря за то, что он отвёл в сторону тему о внуках. Возможно, уже тогда отец подозревал, перед каким фактом я собираюсь поставить своих родителей. Возможно, поэтому в нашей семье и появится ещё один ребёнок. А возможно, всё это было намёками для меня, тогда ещё не до конца уверенного в правильности своего выбора.
Плохая новость состояла в том, что в то лето вместе со своим юным супругом, так и не успевшим родить наследника, трагически погиб король Датский. Казалось, нас, народ Сербии Единой, это событие задеть как бы и не должно было бы. Других и не задело, разве что по чисто человеческим меркам, а вот жизнь нашей семьи оно перевернуло с ног на голову.
В Европе осталось не так уж и много держав, которые всё ещё сохранили былой государственный лад. Одной из них и было Датское королевство, в котором реальная власть принадлежала не только парламенту, но и королю, да и сам парламент состоял из Нижней и Верхней палаты. Вот во второй наследственно и заседал весь цвет датской аристократии.
Все эти факты я навожу, сводя их к тому, что за неимением прямых наследников пустующий трон занял дядя покойного короля. Так вот этому дяде, а ныне королю Датскому, мы и приходились дальними, не совсем чистокровными и абсолютно незаконнорожденными родственниками.
Панич — это фамилия моего папочки, полное же имя отца — Кристиан Эстридсен. Думаю, добавлять к этому то, что в Датском королевстве уже более трёхсот лет правила династия Эстридсенов, не имеет смысла. Впрочем, как внебрачный ребёнок Кристиан Эстридсен своим отцом признан не был и, к слову, сам желанием официально быть представленным высшему свету не горел. Отцу было хорошо с нами, своей семьей, я же так и вообще никоим боком не относил себя к датским аристократам, а вот король Эрик посчитал иначе, буквально потребовав к себе двоюродного племянника.
Папа был категорически против переездов и уж тем более столь крутого поворота в жизни нашей семьи. Кроме фамилии моему отцу возвращали и титул, и земли, и место в парламенте, к тому же собирались навесить какую-то там руководящую должность на судостроительном заводе и ещё так кое-что, по-минимуму да на максимум.
