Это обстоятельство позволяет нам анализировать путь Нестерова-портретиста начиная с 1905 года, то есть с того времени, когда портретные работы стали для него столь же программными и ответственными, как и сюжетные картины, стали для него полноценным выражением творческой концепции. Именно поэтому был столь знаменателен поворот Нестерова к конкретному непредвзятому взгляду на человека, его стремление раскрыть в образе модели не только свое мировоззрение, но и характер портретируемого, его душевный строй, его состояние и настроение, сохраняя при этом обобщенность и концепционность решения. В дальнейшем эти черты становятся качеством не только портретов Нестерова, но и его сюжетных картин.

В августе 1906 года Нестеров поехал в Ясную Поляну, чтобы написать с Л. Н. Толстого этюд для давно задуманной им картины «На Руси» («Душа народа»).

Встреча с великим писателем была значительным событием для Нестерова. Он писал впоследствии: «…в Толстом я нашел того нового, сильного духом человека, которого я инстинктивно ищу после каждой большой работы, усталый, истощенный душевно и физически»^[122].

В 1906 году Нестеров сделал несколько карандашных рисунков с Толстого и эскизов^[123]. В 1907 году летом, по приглашению С. А. Толстой, Нестеров вновь приезжает в Ясную Поляну, чтобы написать портрет Льва Николаевича. Он по-прежнему хотел только сделать большой этюд маслом для своей будущей картины. Толстой, в то время видимо оценивший личность Нестерова, серьезность его исканий, о чем говорят письма и высказывания современников, был заинтересован этой работой и позировал художнику. Портрет (Музей Л. Н. Толстого в Москве) был написан в течение одной недели^[124].

В этом портрете затихшая, точно успокоенная природа и погруженный в свои мысли человек близки по своему состоянию. Толстой изображен около пруда, в серебристо-зеленоватой глади которого отражается светлой полосой небо серого июньского дня. За прудом — дома, крытые соломой. Серовато-зеленые тона пейзажа слегка перебиваются желтеющей вдали полоской нивы. Пейзаж здесь еще более пространственно замкнут, чем в портрете Яна Станиславского. Это подчеркивает погруженность человека в свои мысли, его сосредоточенность, которая разлита и в природе, точно застывшей в своей неподвижности.

Пейзаж в картине, как и сама фигура Л. Н. Толстого, крайне обычен — здесь нет той парадной приподнятости, и вместе с тем художник достигает значительности и красоты образа, во многом благодаря цвету, локальному и вместе с тем единому в своей серебристо-голубовато-зеленоватой гамме, благодаря строгой и уравновешенной композиции^[125].

Несмотря на все достоинства портрета (он, на наш взгляд, принадлежит к одному из удачных изображений Л. Н. Толстого), нельзя не согласиться с мнением Нестерова, считавшего его этюдом. Это изображение одной из сторон личности Л. Н. Толстого, близкой художнику и необходимой для его частного замысла. Художник понимал это. «Портрет мой нравился, — писал он, — хотя Лев Николаевич и говорил, что он любит себя видеть более боевым. Для меня же, для моей картины, Толстой нужен был сосредоточенный, самоуглубленный»^[126]. Именно эту сторону характера и изобразил в своем произведении Нестеров.

Период 1905–1906 годов — один из своеобразнейших в искусстве Нестерова. Все эти годы характеризуются не только бурным интересом к портрету. В 1906 году он делает гуашь «Призыв Минина» (собрание В. Г. Дуловой и А. И. Батурина, Москва), где обращается к созданию многофигурной народной сцены^[127]. В это же время у Нестерова появляется и чистый пейзаж (что необычно для него), причем это не этюд, а большая картина. Речь идет о работе 1906 года «Осенний пейзаж» (Третьяковская галлерея).

Композиция картины построена на ритмических поворотах вертикальных линий берегов реки и темной полосы леса, отражающейся в воде. На первый взгляд природа кажется застывшей в своем холодном спокойствии, ничем не нарушаемом, величественно прекрасном. Недвижны свинцовые воды реки, пустынны ее берега, не шелохнется отражение в воде. Но вместе с тем природа живет своей жизнью. Серое осеннее небо, нависшее над землей, светлеет у горизонта и кажется, что вот-вот выглянет слабый луч осеннего солнца. Все точно загорается на глазах, переливаясь драгоценными красками. Темный, почти черный лес на горизонте постепенно делается зеленым и наконец изумрудным, горит багряными, почти малиновыми переливами осени земля, становящаяся яркой от сочетания со свинцовым цветом реки и неба.

Пейзаж весь построен на динамике цвета, на его контрастных сочетаниях, придающих ему глубокую напряженность. И вместе с тем взгляд художника объективен, он почти холоден. Природа живет своей жизнью — напряженной, динамичной, значительной, но отдаленной от жизни человека, смотрящего на нее. Художник достигает в пейзаже большого обобщения, и это стремление к обобщению, но к обобщению глубоко конкретному, к видению целого, отличает эту картину от пейзажных фонов Нестерова 90-х годов. Там было пристальное внимание к каждому деревцу, к каждому проявлению природы, созвучному человеческой душе, и поэтически трепетное воспроизведение ее. В этом пейзаже все обобщено. Для художника нет частностей, есть только часть целого, или, вернее, само целое — здесь существует холодная конкретность видения, без малейшей идеализации природы^[128].

Произведения, сделанные в период 1905–1906 годов, свидетельствовали о больших сдвигах, происшедших в творчестве художника. Они говорили о значительном отходе от старой концепции, о появлении объективного видения и конкретности в изображении человека и природы. Нестеров почти полностью отказывается от принципов стилизации и иконописности, характерных для 90-х годов, и переходит к крупнофигурным композициям, стремится к обобщенности и монументальности решения.

После 1907 года Нестеров снова обращается к своим старым мотивам, правда, в трактовке их он использует достижения предшествующего периода. Во многом этот возврат художника к прежней теме можно объяснить интересом интеллигенции к религиозным вопросам, возникшим в период реакции. После поражения революции 1905 года часть интеллигенции обращается к религии, ищет в ней разрешения наболевших проблем общественной жизни.

Это нашло выражение в многочисленных изданиях, появившихся в то время. Так, в 1907 году выходит книга реакционного мыслителя Н. А. Бердяева «Новое религиозное сознание и общественность», где автор выступает против атеизма и позитивизма, против социал-демократии, проповедует новую религию, которую он именует неохристианством. Д. С. Мережковский, творчество которого носило откровенно реакционный, религиозно-мистический характер, в своей книге «Не мир, но меч» (1908) рассматривает революцию с религиозной точки зрения. В 1908 году философ-мистик С. Н. Булгаков, в 90-х годах стоявший на позициях «легального марксизма», на собрании студентов и курсисток, устроенном Петербургским христианским студенческим кружком, выступает с речью «Интеллигенция и религия». «Теперь, — говорил Булгаков, — сумерки снова надвигаются над человечеством, уходящим в удушливое подземелье и изнемогающим там от ига жизни, но Вифлеемская звезда светит и теперь и льет кроткий луч свой, и с этим лучом каждому, раскрывающему сердце, приносит тихий зов: приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные и Я успокою вас»^[129].