— Знаешь, по-моему, самое необычное во Франческе вовсе не праязык.

— Да?

— Да. Самое необычное в ней — твоя оценка. — Шеннон помолчал. — Такого за тобой никогда не водилось.

— Какого? — озадаченно нахмурился Никодимус.

— Ты назвал ее красивой.

Никодимус упустил весло.

Волчий ручей был узким продолжением протоки, змеящимся в Багряных горах. Он единственный из всех рукавов водохранилища тек в крутом каменном русле. Рыбаки сюда не совались, опасаясь, что из леса на них кинутся ликантропы. Однако в последние два года по берегам рыскали отнюдь не ликантропы. В полумиле к западу от ручья притаился кобольдский лагерь — хижины, укрытые в густой секвойной роще.

Никодимус, завернувшись в толстый шерстяной плед, сидел на каменном берегу, наблюдая за рыбачащими учениками. Шеннон по просьбе Яша наколдовал несколько огненных светляков на стебель саванной травы, и теперь кто-то из кобольдов помахивал светящейся приманкой над водой, а Жила с Кремнем распластались на каменном карнизе.

Никодимус видел наполняющую водохранилище жизнь. Рассеянный в воде планктон не только придавал ей видимый обычным глазом зеленоватый цвет, но и пропитывал сиянием праязыка. Сквозь это слабое свечение проступали более яркие очертания рыб, привлеченных танцующими над водой светляками.

— Отчего рыбы плывут на свет? — пропел над ухом чей-то ласковый голос. — Ведь их там ничего хорошего не ждет.

— Богиня! — приветствовал Никодимус Боанн — нагорское божество, сделавшее Дейдре своей аватарой. Оставшись без ковчега, почти целиком уничтоженного Тайфоном, молодая богиня истаяла почти до эфемерности — но глаза по-прежнему светились лазурью, а волосы пенились горным ручьем. Пышные зеленые одежды раздувались, словно богиня шла по колено в воде.

Вокруг безмолвствовал лес: кроме капель с ветвей, ни звука. Дождь прекратился, ветер утихал.

— Шеннон поведал мне о ваших дневных злоключениях, — продолжала Боанн. — Я попыталась разгадать планы Дейдре, но, боюсь, глубже проникнуть в ее мысли мне не удалось.

Никодимус кивнул. Боанн села рядом.

— У тебя состоялось незапланированное купание по дороге домой.

— Шеннон рассказал?

— Сама чувствую.

Никодимус снова кивнул — как-никак Боанн водная богиня.

— Шеннон говорит, ты выронил весло, увлеченный мыслями о какой-то красавице.

Никодимус застонал.

— Я боялся, что это купание подмочит мою репутацию у кобольдов. Но когда я забирался назад в лодку, Шеннон объяснял им, что я замечтался о Франческе. Жила, кажется, понял, а вот остальные озадачились. Они ведь человеческих мужчин от женщин почти не отличают. Но когда разобрались, в чем дело, хохотали до упаду. Особенно Изгарь с Яшем. Подозреваю, эти двое меня теперь до старости изводить будут.

Боанн улыбнулась.

— И рыбаков окрестных жалко. Кобольдский хохот пострашнее эха из пылающей преисподней.

— Ты замечтался о Франческе?

— У нее непривычно яркий праязык.

— И он тебя влечет.

— Да, — не сразу признал Никодимус. — Но я не понимаю, влечет как мужчину к красивой женщине или как вот этих рыб? — Он кивнул на лазурные силуэты, толпящиеся под фонарным прутом. — Впрочем, в обоих случаях нечего мечтать попусту, нужно сосредоточиться на изумруде.

— Ты по-прежнему его чувствуешь?

— Да, он все так же пробивается через заклинания на моем шраме. — Никодимус потер шею и в который раз вспомнил Джеймса Берра, своего злополучного родственника, жившего триста лет назад и тоже страдавшего какографией. Врожденной или подстроенной Тайфоном — неизвестно. Никодимус оглянулся на богиню и поспешил сменить тему. — Как вы оцениваете состояние магистра?

— После встречи с собственным призраком? Он совсем отчаялся.

Никодимус закрыл глаза.

— Нужно помочь ему бороться. У Дейдре есть план. — Он посмотрел на Боанн, внимательно наблюдающую за кобольдами. — Богиня, не сочтите за дерзость, но каково было так долго обходиться без Дейдре? Томиться рядом все эти годы, не имея возможности приблизиться…

— Тяжелее всего бывает, когда я казнюсь за ревность к Кайрану, оттолкнувшую Дейдре. В такие дни мне хочется сбежать от самой себя.

Никодимус кивнул.

— Пора бы уже ловить. — Боанн показала подбородком на кобольдов. — Ближе рыба не подберется.

Кобольды лежали не шелохнувшись.

— Никодимус, я вот что подумала, — мягко продолжила богиня. — Если ты так же теряешь власть над собой, как эти рыбы, может, тебя влечет не Франческа. — Она встала. — Может, это изумруд.

И тут Яш отдернул светляка, а Кремень набросил на прут кожаный колпак. Озерная гладь под плотным лесным пологом, не пропускающим ни лунного, ни звездного света, стала черной, как смола. Жила закинул в воду сеть из блестящего чернильно-фиолетового текста, которая тут же затянулась мешком.

С радостным гвалтом кобольды выволокли на берег бьющуюся в путанице сияющих фраз добычу. Никодимус громко гаркнул в знак одобрения. Ужин обеспечен.

Но уже в следующую секунду восторг Никодимуса померк при виде трепыхающихся серебристых тушек. Как ни урчит в желудке от голода, с рыбой придется несколько часов подождать — иначе при попадании в рот остатки ее праязыка исказятся, переполняясь ошибками, и еще недавно живые клетки станут злокачественными.

На рассвете тучи умчались прочь, оставляя затянутое влажным бледно-голубым шелком небо. Впервые после начала дождей ветер не пробирал насквозь, а ласково веял. Спустя какой-нибудь час после восхода уже припекало солнце.

Сезон дождей шел на убыль, унося с собой ливни. Скоро в отмытом до блеска городе зацветут сады, а на огороженных полях под дамбой проклюнутся нут, чечевица и зерновые.

Ясный день выманил горожан из домов и наводнил покупателями Южный рынок, однако в пересудах, в отличие от погоды, спокойствия и безмятежности не было в помине. Мастеровые по секрету шептали стряпухам и хозяйкам о набеге ликантропов и переполохе в святилище.

Ловя теплый ветер и обрывки разговоров, через толчею шагал магистр Роберт Дегарн. Расступающимся при виде черной мантии он отвечал сдержанным кивком и улыбкой. Сунувшись сперва к одному прилавку с пряностями, затем к другому, он, видимо, не обнаружил искомого и уже без улыбки направился к третьему. Там он объяснил в двух словах, что ему необходима мята для чая, но кто-то, увы, успел ее всю скупить.

Молодой торговец с жидкой черной бородкой встревоженно оглянулся на стоящего рядом невысокого мужчину в тяжеленном белом плаще. Тот вдруг ухватил Дегарна за рукав. Лысую макушку начальника станции накрыл взметенный внезапным порывом ветра черный капюшон с красной оторочкой.

— Что… — только и успел выдавить изумленный Дегарн, когда оторочка вдруг отделилась от капюшона и заткнула ему рот.

Вышедшая из толпы Франческа взяла Дегарна под локоть — и его мантия моментально одеревенела. Свободной рукой целительница бросила торговцу пряностями две серебряные монеты.

— Как мы и условились: к магистру Дегарну подошли на поклон двое обычных горожан, и он удалился вместе с ними. Будете держать язык за зубами, получите вдвое больше, когда я вернусь.

Торговец кивнул.

Франческа покрепче ухватила Дегарна под локоть.

— Сайрус, распусти ему слегка полы мантии, а то он идти не сможет.

Под руку с Дегарном Франческа степенно проследовала по узкому проулку в закрытый внутренний двор соседней таверны. Чтобы их там не побеспокоили, тоже пришлось хорошенько раскошелиться.

Белые стены двора скрывались под облаками тонких, словно папиросная бумага, фиолетовых и желтых цветов бугенвиллии. На фоне терракотовой плитки зеленели четыре карликовых апельсиновых деревца, поблескивая остатками капель на плотных восковых листьях. Центральную часть занимал небольшой зеркальный пруд, на высокий облицованный бортик которого Франческа с Сайрусом и усадили своего пленника. Мантия позволила Дегарну опуститься, но потом снова сковала по рукам и ногам.