Игнатий, сумевший к этому времени ослабить, а затем и сбросить с плеч веревочную петлю, не чинясь, дружески обнял Викентия.

— Должник, должник я твой отныне, сын княжий!.. Одначе ж поспешим… — Он презрительно посмотрел на все еще копошившихся на траве стражников. — Сии еще когда в разум войдут, а вот тот, что сбег, разом с подмогой вернется. Пошли…

Когда они вместе с Дионисием, провожаемые криками и добрыми пожеланиями толпы, скрылись в проулке меж двумя лабазами, Викентий, низко поклонившись Дионисию, попросил:

— Винюсь перед тобой за содеянное, отче, но ты уж сделай милость, не доводи о сем матушке…

Игнатий при этих словах усмехнулся, но ничего не сказал.

Дионисий же, как всегда, был краток:

— Грех — он грех и есть! Молиться надобно, и простится тебе.

Викентий тут же облегченно вздохнул, а Игнатий по-прежнему с улыбкой продолжил:

— Ах, отче, отче, сколь приучены мы каяться излишне да грехам нашим счет вести. Иль не понял ты, што не гилевщик Игнашка им нужен, а сын ворога государева, думного дворянина Воротынского? Ежели бы не Викентий, то быть бы мне ныне на дыбе в пытошной избе, а днями и в петле. А ведь тебе, как никому, ведомо, што за мной вины нет, како ж опосля такого о грехах толковать?..

Дионисий хмуро промолчал и лишь потом, как бы собравшись с мыслями, заметил:

— Не спор меж нами нужон ноне, а совета твово жду, Игнатий Борисыч: куды податься нам в час сей, како дела свои в Мангазее свершить благополучно?

— За мной следуй, отче. И ты тоже, друже Викентий, — сказал Игнатий. — Я вас покуль в месте надежном да верном пристрою, а там совет держать будем… Говорю, должник я ваш, все сделаю по добру, по совести!

«…И какое же удивительное и переменчивое здесь небо, боже мой, боже! — с непонятной ей самой щемящей грустью думала Марфа. — Здесь, в этом столь хладном и диком краю, где, казалось бы, и свету конец, и вдруг чудо такое…»

Удобно устроившись у большого, выщербленного волнами камня, Марфа устремила взгляд вверх, где небо, пока еще занавесившись однотонными унылыми серыми полотнищами, готовилось показать еще одно чародейство. Но вот стих ветер, и вдруг у самой кромки горизонта болезненно-бледное предзакатное солнце оплавило своими лучами тревожно волнующиеся полосы подступающих иссиня-черных туч. И тут же эти полосы ударили дальними громовыми взрывами, засияли, спутали чудесную живопись неба, зачеркнув все и вся, и тут же окраска его стала стремительно меняться: все тот же серый цвет наполнился новым необычным содержанием, раскрыл свои тайные кладовые. И побежали, перегоняя друг друга, по сторонам и ввысь уже перламутровые отсветы, то гладкие, как полированная сталь, то дымчато-призрачные с таинственными блестками-искрами, как вода утренних, полусонных еще озер при первых лучах солнца.

И уже забылось, что это небо только что было на редкость унылым, однотонным, вызывало скуку, а то и раздражение. И уже не поток, а целый океан сказочного, невиданного доселе света щедро изливался сверху, неся в душу столь желанный покой и избавление от тягот, тревог и жизненных неустройств, долгое время не оставляющих Марфу. Теплея душой, она еще раз взглянула на небо и впервые за последнее время облегченно закрыла глаза.

Ах, недолог миг пусть и самого малого человеческого счастья, и вот уже вскоре над ухом Марфы прозвучало негромко, бережно:

— Матушка, матушка, ай дрема тебя прихватила?

Марфа, едва что не застонав, медленно открыла глаза и увидела склонившегося к ней Акинфия.

— Неладное творится, матушка. Какие-то люди близь старицы бродят — не ровен час и к нам доберутся…

— Что за люди, ты сам зрил их?

— Не… вот он зрил, — указал Акинфий на стоящего рядом Савву. — Вроде бы охотники видом, а там кто ж его знает…

— Что удумал?

— Вы тут с Саввой побудьте срок малый, а я схожу гляну — что и как…

— Иди с богом! Бережно чтоб.

— Само собой…

За старицей — лес молодой, ни буреломов, ни завалов сушняка да гнилья, как в лесах старых. Идти было легко. Однако эта легкость могла быть использована и теми, кто бродил сейчас неподалеку. Тут смотреть да смотреть надобно, не успеешь обезопаситься, и вот оно, нос к носу столкнешься с лесными бродягами. Самое интересное, что именно так оно и получилось…

Акинфий только миновал щетинистую поросль молодых елей, как вот они — двое навстречу… Вроде бы, и верно, охотники, но уж больно оружны: пищали на берендейках иноземного дела, за поясами по два ножа, у одного — еще и аркан волосяной, азиатский. Оба молоды, веселы видом, но почему-то эта веселость не понравилась Акинфию.

— Ба!.. — воскликнул один из них. — Инок честной! Каку таку опасность ты ищешь в чащобе сей? Исповедовать тут вроде бы некого…

— Бреду вот, заблудившись, — нашелся Акинфий, — сбился с дороги…

— С какой дороги? — сразу насторожился второй охотник. — Тут в округе дорог никаких не бывало, медведям да иному зверью они ни к чему, молви-ко, куды путь твой?

— В Мангазею-град, куды ж еще…

— В Мангазею? — Охотник вновь, теперь уже неприязненно, оглядел Акинфия и не предложил — приказал: — С нами пойдешь! Вот сотворим тут дельце некое и во град возвернемся, там спросят, что ты есть за старатель Божий…

— Да я уж лучше один, куды мне за вами успеть… — пытался отговориться Акинфий, но на него прикрикнули уже злобно, и он замолчал.

Времени на раздумья оставалось у Акинфия всего ничего. Охотники это или нет?.. Но, видно, места здешние они знали, шли почти след в след по тому пути, каким вышел сюда Акинфий. «Тута их придержать аль там, у воды, вместе с Саввой, — размышлял он, — но тогда их полонить, вязать придется, вот незадача вышла. Пусто б ему быть!»

Шедший первым охотник вдруг остановился, внимательно оглядел траву впереди и резко повернулся к Акинфию:

— Эва что выходит-то, инок честной, так это ж твои следы, твои, ты сюды от старицы шел, а ну говори правду, а то по-иному спросим. Не пытан ты, видно, еще, не бит толком…

«Ну ты жидковат супротив меня, — думал свое Акинфий, — да и второго тож приберу, пожалуй, откуль же грех сей на мою голову?..»

Вот уж подивились Марфа с Саввой, когда через малое время пред ними предстал Акинфий с двумя пищалями и двумя широкими поясами со всем охотничьим припасом и ножами в деревянных ножнах.

— Боже милостивый, откуль сие? — перекрестилась Марфа.

— А по твоему совету-учению, матушка, — поклонился ей Акинфий, — шел бережно, посему и первым углядел двух злодеев, видом охотников, а на деле — выглядчиков воеводских, вот и пришлось утишить их, повязать маленько. Ты уж прости за грех сей.

— Бог простит, — ответила недовольно Марфа. — И куды ж нам теперь с выглядчиками?

— Упрятать куды их, мы найдем, а вот как бы по их следам другие не пришли, нелегко дело тогда нам будет…

Марфа на это лишь досадливо махнула рукой.

Только на третий день возвратились из Мангазеи Дионисий и Викентий. Возвратились не одни, с ними трое не то рыбаков, не то мореходцев в кожаных с мехом душегреях и высоких броднях, оружны достаточно, и котомки с припасом за плечами. Сразу привлек внимание Марфы и четвертый из прибывших. Он шел позади всех и поэтому на приплеске у коча появился последним.

Дионисий тут же подвел его к Марфе, поприветствовав ее, спросил прямо:

— Ведом тебе, матушка, молодец сей?

Марфа пытливо оглядела прибывшего… Средних годов, статен, ловок, видно… Постой, да это ж тот гилевщик, что недавно был на коче у них…

Дионисий, перехватив ее взгляд, понял, что она узнала стоявшего перед ней человека и, не медля, тут же представил его:

— Это дворянский сын Игнатий Воротынской. Ноне судьбу нашу, матушка, да и головы в его руки вручить надобно. Я верю ему, и ты поверь…

— А пошто сие? — пытливо осведомилась Марфа.

— Ноне по разумению своему считаю, что он един человек в местах здешних, который нас обезопасить может да путь дале указать.