Оля отпила из бутылки, поперхнулась, закашлялась и вытерла ладошкой губы.
– Как он, Пашка, кинулся ко мне! Как любящая соскучившаяся собака к приехавшему и позвавшему ее хозяину. Весь дрожит, тыкается в меня и все не может попасть. Тыкается и постанывает. Такое ощущение, что даже не знает, куда надо. А у меня самой руки дрожат. Я обхватила и направила в себя. И застонала, когда он стал растягивать меня и протискиваться внутрь. У него оказался крупнее, гораздо крупнее. Даже не знаю, пустила бы я его в себя, или нет, если бы обратила на это внимание раньше. А как он задвигался во мне! Как огромный сом, попавшийся в сети! И все, что у меня жарко плескалось внутри и никак не могло лопнуть – почти сразу сквозь боль взорвалось и сладко залило меня всю внутри. Он тоже сразу стал выплескиваться, но это уже было неважно. Мне казалось, что не только он выплескивается в меня горячим, но и я выплескиваюсь навстречу избытками удовольствия, фонтанирующего во мне.
Оля облизала сухие губы, снова потянулась к бутылке с минералкой и жадно выпила несколько глотков. Стучали колеса. По виску Оли текла одинокая капелька пота. Я быстро наклонился к ней и языком слизнул ее. Она непонимающе повернулась ко мне, почему-то вспыхнула и опять уставилась в окно.
– Он уже мягкий стал, но все не мог оторваться от меня, жадно прижимался к моему лобку, животу и груди и дрожал. А мне от этой тяжести и этой дрожи так приятно стало. Я в его эмоциях, как в горячей ванной искупалась. Я обняла его и начала его целовать. Захотелось в засос целоваться. Мы лежим и целуемся. Как сумасшедшие целуемся. Ну, и доцеловались. У него снова налился и затвердел, и он снова в меня пробрался. Двигался он уже медленнее, но как он в меня вжимался! До боли! Вожмется, замрет на мгновение, а лобок его дрожит. Так дрожит, что я чувствую: мой лобок тоже в ответ сладко дрожать начинает. А вслед за лобком и вся я сладко дрожу, от коленок до кончиков груди. Напрягаюсь вся, чтобы еще острее ощущать его тело, а он – как большая мохнатая терка по моему телу приятно так трется. Он был такой страстный, жаркий и целующий меня изнутри, что меня, Паш, просто блаженство охватило. Нет, Паш, это был не повторный оргазм. Хотя может и он, я ведь уже ничего не соображала, совсем голову потеряла. Но там точно было блаженство оттого, что я этого большого мальчика таким счастливым делаю. И мне было наплевать, что сейчас может появиться Артем и увидит нас. Он уже перестал быть для меня влюбленным в меня мальчиком. Магия луны рассеялась. Когда Вася перестал вжиматься и вздрагивать во мне, я его, конечно, с себя спихнула. «Раздавил, – говорю капризно, – медведь, всю», – и взъерошила ему волосы, чтобы не обиделся. Так он стал на колени возле меня, держит меня за руку, гладит и целует меня всю: руку, грудь, живот, ноги, лицо. Своими большими губами обхватывает мои сосочки и нежно посасывает, и даже там, где у меня совсем мокро, жадно целует, язычком елозит, поглаживает и даже внутрь пытается забраться. Я лежу под его поцелуями и блаженствую. Думаю: «А что мне еще для полного счастья надо?» И тут поняла: мне хочется тебя обнять. Обнять и уснуть вместе с тобой, в твоих объятиях. Как только это поняла – это желание просто захлестнуло меня. Вскочила, судорожно оделась, чмокнула его в губы, шепнула: «Спасибо за все и прощай!» – и тут же у двери столкнулась с Артемом. Он попытался меня снова обнять, но он держал в руках бутылки с пивом, поэтому мне удалось проскользнуть мимо него и убежать…
Мягко качался вагон. Лицо у Оли потухло.
– А утром все виделось совсем по-другому. Чары прошли. Я с ужасом вспоминала, что случилось, а внутри меня что-то терзающее появилось. Не могу найти себе места и на тебя глаза поднять боюсь. Поняла, что я за дрянь, и мучаюсь этим. Я тебе так подробно рассказала, чтобы ты тоже это понял. Никто меня не принуждал. Поэтому оправдываться перед тобой я не смогу и не буду. Я бы на твоем месте меня за такое ни за что не простила.
Я обнял Олю, баюкая в своих объятиях.
– Ну, все, все, хватит себя корить. Рассказала, отпустило, и хорошо. Незачем так переживать?
– Паш, – вскинула Оля на меня широко распахнутые глаза, – я бы на твоем месте ревновала, обиделась и переживала!
– Олечка, мы же еще на море договорились, что я не буду ни ревновать, ни обижаться, если что-то такое случится. Я же тебе еще в поезде поклялся, что не буду тебя за такое обижать. Разве я хоть раз нарушал свои обещания? Поэтому и утром не обиделся на тебя за это.
Оля замерла, вопросительно и требовательно взирая на меня.
– Ты же утром со мной проснулась. А как ты пахнешь после секса, кому как не мне знать? А запах мужского одеколона, а запах пота, а запах табака… А главное – запах мужского желания. Ты просто пропахла им.
Жар, казалось ушедший со щек Оли, снова полыхнул огнем.
– Я теперь поняла, – прошептала она, – почему ты с утра так накинулся на меня. Ты ведь всегда утром нежный и ласковый. И не надо меня обманывать, что тебе не больно. Я же твои эмоции как свои чувствую. Просто не догадалась, почему они выплеснулись. Там была животная страсть. Животная страсть зверя, к которому вернулась его блудливая, но от этого еще более желанная самка.
Я гладил ее по волосам и смотрел в ее глаза, в которых плескалась акварель вины.
– Я вернулась в наше купе, соврала тебе, и тут такое чувство вины накатило на меня. Живот разнылся так, что мне казалось, что меня вырвет. Не могла дождаться, когда ты уснешь, чтобы перебраться к тебе. Лишь когда перебралась к тебе и попыталась спрятаться от чувства вины в твоих объятиях, меня немножко отпустило. Я лежала и молилась, чтобы ты не узнал, о том, что случилось. Так обрадовалась, когда ты на меня накинулся утром. Лежу, и разрываюсь от нежности и облегчения, что все обошлось. Хотелось тебя всего зацеловать, но я смогла дотянуться только до твоей ладошки. А оказалось, ты уже все понял, оказалось, что я сама себя уже выдала.
Я осторожно поцеловал Олю в уголок губ.
– Оленька, хватит расстраиваться. А то ты расстраиваешься – и я расстраиваюсь. Хватит сырость разводить на пустом месте.
– Прости меня, Пашенька, – совсем тихо вымолвила Оля. – И за то, что случилось, и за то, что не попросила у тебя разрешения, и за то, что соврала потом тебе. Если не простишь – я тебя пойму.
– Мне не за что тебя прощать, – прошептал я ей на ухо, баюкая ее. – Как бы ты у меня разрешения спросила? Да и разве ты могла удержаться в той ситуации?
Пробегающая мимо роща зеленым калейдоскопом пронеслась в глазах Оли.
– Нет, – покачала она головой. – И даже мои теперешние заверения, что смогла бы, ничего не изменили. Я там была уже другая. Совсем другая. Я меняюсь, когда на меня так смотрят, и когда у меня внутри такие желания. Ведь когда у меня сладостно запульсировало от его взгляда, уже тогда в глубине души я поняла, что все обязательно будет. От такой смеси запретного и желанного у меня так заныло внизу живота, что я даже бедра сжала и коленки. Я стеснялась это чувства, мое сознание пряталось от этого понимания, но от этого желание становилось еще острее. Удержаться я бы не смогла. И это мучает меня. Сейчас мучает. Тогда же я об этом не думала. Я забыла, что я жена, или, может быть, это стало для меня тогда неважно.
– Раз тебе этого хотелось, значит, тебе это было нужно. Наверное, это твои прошлые мечты так расстаются с тобой.
– Паш, это была словно не я! Это мое тело захватило власть надо мной. Это оно схитрило. Ему все разрешили в отпуске, а оно убедило меня, что поездка домой – это еще отпуск, поэтому еще можно!
– Оль, ну что ты так расстраиваешься. Я же тебе все разрешил.
– Пашенька, но ведь это неправильно. Я ведь даже влюблена не была. А ты не прогоняешь и не наказываешь меня, хотя меня нужно и наказать, а может даже и прогнать.
Я гладил шелк Олиных волос и молчал.
– Признавайся, давай! – Оля дернула меня за ладошки, потом обняла меня и легонько толкнула меня животом и грудью, – я же тебе призналась в таком, в чем никогда не собиралась признаваться. Признавайся, почему ты даже за такой ужасный проступок, так реагируя на него, как сегодня утром, не обижаешься на меня и почему считаешь, что меня не за что прощать. Ведь я стала уже получать удовольствие. Цель, почему мы решились на такое, достигнута. Почему тогда?
