Оля заалела, ничего не отвечая.

– Не надо терпеть, – прошептал я, продолжая поглаживать ее животик.

– Пашенька, я так не могу, – прошептала она, лаская мое лицо волной своих волос.

– Как так?

– Я там, с ним… кувыркаться буду, а ты тут переживать и страдать будешь. Это неправильно.

– Оль, не надо по этому поводу переживать. Не буду я страдать и переживать. Я же буду знать, где ты, и что ты любишь меня. Ты такая довольная после этого бываешь, а я так люблю на тебя смотреть, когда ты такая. У тебя потом такой голос становится, что я просто наслаждаюсь им.

Оля молчала, отрицательно покачивая головой, но ладошка ее стала поглаживать мою руку.

– Оль, оставайся.

После долгой паузы Оля прошептала:

– Я даже не знаю, Пашенька… ты так просишь…

Я выпустил Олю из объятий, она взяла в руки трусики и застыла, задумавшись о чем-то.

– Пашенька, – отмерла после паузы Оля, – мне так приятно было услышать, что ты сказал. Ну, я про то, что тебе я нравлюсь, когда… ну, какая я после того, как он меня… Но это же не главное. Скажи честно, почему ты хочешь, чтобы я осталась?

Я зарылся лицом в ее волосы.

– Не хочу, чтобы влюбленность у тебя перешла в любовь.

Оля кивнула.

– А это от тебя уже слышала, но хочу еще раз услышать, чтобы понять. Почему ты считаешь, что близость помешает влюбленности перейти в любовь? Мне казалось, что все наоборот бывает.

Волосы Оли пахли мятой и свежестью.

– Любовь рождается из влюбленности тогда, когда есть барьеры. Сейчас этот барьер – это твой внутренний запрет. Ты хочешь остаться верной женой, и это запрещает тебе то, что хочет твое тело. А это как речка. Если перекрыть ее плотиной, то вода будет прибывать, пока плотину не прорвет. Причем прорвет в самом неожиданном месте, в самом ненужном месте, в самом опасном месте. Если же плотина непробиваема, то затопит все вокруг и зацветет. Так и влюбленность. Если есть барьер – она будет расти, пока не превратиться в любовь. Любовь же заставит тебя думать только о ней. В отличие от влюбленности, которая дарит удовольствие и радость, любовь, вначале такая сладкая, очень скоро начинает мучить. Она становится как наркотик. Вначале сладко, а потом – сплошные мучения. Поэтому я не хочу, чтобы это с тобой случилось. Если уж влюбляешься – лучше пусть будет полноценный интим, радующий тело и лечащий душу, а не мучающая тебя платоническая любовь.

– Ты поэтому хочешь, чтобы я осталась после урока? Почувствовал, что у меня в душе возникла влюбленность?

Я молча кивнул.

– И хочешь, что бы я с ним… по-настоящему… как летом?

Я молча смотрел прямо в ее глаза, отраженные в зеркале.

– Ты правда этого хочешь?

Оля тоже смотрела мне прямо в глаза, ожидая ответа.

– Ты какое платье выбрала? – вместо ответа спросил я.

Она задумчиво смотрела на меня и после минутного молчания, словно очнувшись, показала глазами на сине-зеленое платье.

– У меня с ним связаны приятные воспоминания. Я чувствую себя в нем красивой и сексуальной.

– А какие мне трусики надеть? – Оля отвела взгляд и сделала вид, что этот вопрос волнует ее сейчас больше всего.

– Надень те, новые, которые я тебе недавно подарил. В сеточку и с отверстием в виде сердечка внизу.

Оля запылала и отчаянно замотала головой.

– Можно подумать, что ты не знаешь, что я их даже при тебе надевать еще стесняюсь. Если ты мне разрешаешь только их надеть или прозрачные, то я лучше прозрачные надену.

Я мягко вынул у нее из руки и отложил в сторону обычные трусики, достал мои любимые, помог надеть их, не удержался, расправил запавшую складочку и полюбовался, как аккуратно улеглись губки за прозрачным шелком. Потом надел на Олю платье, порылся у себя в кармане и, ощутив внезапно нахлынувшее смущение, положил в ее ладошку упаковку презервативов.

Глаза у Оли потемнели. Она быстро поцеловала меня, отстранилась и отрицательно покачала головой, покраснев при этом.

– Пашенька, мне не надо. Я пружинку еще так и не вынула.

– Ну и хорошо, – чувствуя себя глупо, но стараясь не показать своей растерянности, пробормотал я, пряча их в карман. – Было бы предложено.

Оля поцеловала меня в щеку.

– Спасибо за заботу.

Потом посмотрела на меня и, помявшись, сказала:

– Я на чай останусь. Пирожные интересно попробовать. Да и просто ради любопытства. Я еще не решила, что после чая будет, – Оля снова замерла, о чем то задумавшись. Потом испытующе посмотрела на меня.

– А ты действительно считаешь, что мне нужно?

Я молчал, обнимая Олю, ощущая, как она начинает дышать все быстрее и быстрее…

– Мой хороший! – Оля благодарно заглянула мне в глаза, – я же после отпуска хотела все, что случилось, забыть как страшный сон. Вернее, как прекрасный сон, но который обязательно нужно забыть, как будто ничего и не было. А сейчас… после твоих слов… мне внутрь… в самую глубину… словно теплое варенье налили, а я себя ощущаю языком, лижущим это варенье…

– Я хочу, чтобы ты пришла довольная-довольная… – пробормотал я, ощущая, непривычное смущение и томление.

– Помнишь, я колебалась, а ты с меня платье снял… тогда, когда у меня в первый раз было, с Андрюшкой?

Я молча кивнул.

– Знаешь, какая волна нежности меня тогда окатила! Душу нежность, а тело – желание. Нежность к тебе, а желание просто переполнило меня. Сейчас у меня такое же чувство.

Оля прильнула ко мне, целуя.

– Я пойду? – осторожно спросила она после того, как натянула платье, покрутилась перед зеркалом и провела помадой по губам.

У самой двери она надела пальто, подхватила скрипку и остановилась, как останавливалась, когда что-то забывала. Потом подбежала ко мне, прикоснулась губами к моей щеке и шепнула на ухо:

– Не скучай тут без меня.

И убежала.

В комнате стало тихо и пусто, лишь тихонько поскрипывала, затихая и замирая, покачивающаяся дверь.

Деревья на улице пылали золотом и багрянцем поздней осени. Легкая синева приближающегося вечера уже пахла холодом. Я подошел к дому, где жил ученик Оли. Еле слышно доносились звуки скрипки. Они были разные. Одни – неловкие и корявые. Тут же их заменяли другие – легкие и воздушные. Потом музыка стихла, и лишь легонько ветер шевелил опавшие листья. Дверь хлопнула, и мимо меня пробежал Олин ученик, нетерпеливо на бегу постукивая мячом об асфальт. Оля не вышла. Бесцельно прождав почти час, я медленно побрел домой…

Вечер темными тенями тихонько и незаметно вползал в комнату. Свет я не включал и лишь смотрел, как белые облака проплывают по небу, наливаются отблесками закатного солнца, темнеют, тают, и за ними начинают проглядываться звезды. Когда стало уже совсем темно, я разжег камин.

Наверное, я уже начал засыпать, потому что очнулся лишь когда почувствовал, как Оля прижалась ко мне всем телом. В руке, лежащей у меня на груди, был букет из очень странных, красивых и незнакомых мне цветов.

– Прости, задержалась.

По ее раскрасневшемуся лицу, неге тела, какой-то внутренней успокоенности и воркующим интонациям в голосе я все понял.

– Я прямо весь издергался.

– Прости, – Оля прижалась ко мне еще теснее и поцеловала в щеку.

– Ну, ты как?

Оля закинула на меня ногу, зарывшись лицом подмышку.

– Пашенька, так хорошо было, что даже не верится.

Я наклонился над Олей, стараясь встретиться с ней взглядом, но она прятала от меня глаза.

– Пашенька, мне кажется, ты ошибаешься. Близость не мешает влюбленности перейти в любовь, а совсем наоборот.

Я мягко освободился, встал, принес с кухни бутылку шампанского, налил в бокал, сел рядом с ней и заставил Олю выпить.

– Рассказывай, давай.

Оля молча смотрела на меня… Потом медленно сняла кольцо с пальца правой руки и надела его на палец левой руки. У меня затряслись от обиды губы. Я закрыл глаза, стараясь удержать и скрыть набежавшие на глаза слезы. Мне это удалось лишь потому, что губы Оли уже целовали меня…