Зейн покосился на Найла. В синих глазах застыл немой вопрос. «Что нам делать?» И пакистанец понял, что решение придется принимать ему. Вот только в глубине голубых омутов всё же теплилась решимость, и потому Малик обернулся к палачу и уверенно, четко, осипшим голосом произнес:

— Мы выиграем.

— Попытайтесь. Выбора у вас, всё одно — нет, — безразлично ответил тот. — Правил в этом мире не существует. Но есть то, что вы должны усвоить. Первое: помощи ждать неоткуда, другим игрокам до вас дела нет, равно как и мне. Я Хранитель Разрыва, тот, кто следит за порядком в нем. Вам не убить меня, не покалечить. Но можете попытаться. Я часть Разрыва, и уничтожить меня невозможно. Второе: у каждого свой страх. Разрыв видит вас насквозь, знает все ваши мысли, желания и чувства. Ваше прошлое, настоящее и мечты о грядущем. А потому каждый здесь видит то, чего боится. И у каждого испытание свое. Как и страхи на уровнях. Третье: этот мир реален. Если вас ранят, боль будет как в реальной жизни. Если вам отсекут конечность, новая не появится. Если вы умрете здесь, станете пленниками Разрыва навечно, потеряв шанс вернуться. И когда ваши тела в том мире исчерпают свое время, они перестанут функционировать.

Это было сказано так обыденно, так буднично, словно смерть не имела для говорившего никакого значения. Словно он частенько пил с Ее Костлявым Величеством на брудершафт, спокойно глядя в пустые глазницы, моргавшие истлевшими веками, и говорил с ее устами, покрытыми струпьями. Умрут еще двое? Да какая разница? Очередные мешки с костями, привыкшие рисковать своей жизнью.

Но если вы не цените свою жизнь, смертные, почему ее должен ценить кто-то другой?

И от тона мужчины в алом по спине друзей пробежали мурашки. Единственная мысль, облаченная в разные слова, громом взорвала сознание: проигрыш недопустим. Но где-то в глубине двух душ всё еще теплилась надежда на то, что это всё сон, на то, что их отпустят, на то, что они сумеют договориться с этим странным Хранителем, а, быть может, на то, что они победят в этой игре… Не важно, на что именно. В их душах просто жива была надежда. В отличие от душ тех, кто был заточен в Разрыве навечно. Как та женщина, что, сжавшись на мерзлом асфальте в комок, тихо подвывала, пустыми сухими глазами глядя прямо перед собой. С ее бледных потрескавшихся губ периодически капала на серое полотно дороги вязкая слюна, а монотонный вой, вырывавшийся из приоткрытого рта, похожего на шахту доменной печи, больше напоминал заунывное горловое пение. Безумие здесь было нормой.

— Четвертое, — безжалостно и абсолютно спокойно продолжал Хранитель, не давая парням обдумать его слова, — все страхи, что вы увидите, реальны. Для вас. Для других их не существует, как не существует для вас страха этого игрока, — впервые мужчина пошевелился — он обернулся к корчившейся слева от него женщине и безразлично на нее посмотрел. — Вам не увидеть, чего она боится, но это не значит, что то, что так ее напугало, нереально. Оно существует. Но существует только для нее. Присмотритесь.

Парни во все глаза уставились на женщину, а ладонь Найла, липкая от пота, судорожно сжалась. Предчувствие беды затопило разум, душу, всё естество. И вдруг женщина взвизгнула, а ее левое предплечье, чуть ниже короткого рукава черной, пыльной, влажной от пота футболки, окрасилось в алый. Рваная рана, глубокая, уродливая, отчетливо выделялась на бледной грязной коже. Багряная жидкость сорвалась вниз, и Хоран рванулся к женщине, но был остановлен ледяным потоком воздуха, настолько сильным, что парень не мог сделать и шагу, и лишь продолжал, щурясь от холодных порывов ветра, столь резких, что на глаза наворачивались слезы, смотреть на срывавшиеся вниз рубиновые капли и сжимать ладонь друга.

Кап…

Безразлично смотрел на кровь Хранитель.

Кап.

Подвывала от боли женщина, даже не пытаясь убежать.

Кап!

Старались прорваться сквозь ветер двое парней — единственные, кому эта багряная влага не была безразлична.

Кап!!!

Женщина вдруг закричала не своим голосом и кинулась прочь, падая на каждом шагу и оставляя за собой вереницу алых пятен, тут же покрывавшихся белой пленкой. Изморозь не любила тепло. И убивала его так быстро, как только могла.

Ветер резко стих, и парни замерли. Женщины уже не было в пределах их видимости, бежать же за ней было бы верхом глупости. А, несмотря на причины аварии, занесшей их в мир Разрыва, идиотами эти двое не были.

Хранитель вновь обернулся к ним и прошелестел:

— Запомните. Всё, что произойдет с вами в этом мире, реально. Для вас. Но не для других. Если же вы умрете здесь, то не сможете вернуться, и в конце концов умрут и ваши тела в том мире. Но смерть не означает покой и отбытие в Рай или в Ад. Если вы умрете в Разрыве, или ваши тела в том мире умрут до того, как вы в них вернетесь, ваши души навечно останутся здесь без возможности спастись. В телах, которые будут быстро регенерировать, чтобы вновь и вновь испытывать боль и страх. И тогда этот мир, мир вечного ужаса, станет вашим. Навечно. Как стал он вечен для той женщины.

Хоран вздрогнул, а Зейн крепко сжал его ладонь, и уже не ясно было, кому этот жест требовался в большей степени. Но ведь они решили выиграть. А значит…

— Я не сдамся, — прохрипел Малик с ненавистью, черными клубами вздымавшейся в его душе. — Мы вернемся домой.

— Кто знает, — безразлично ответил Хранитель. — Правила ясны?

Мысли друзей лихорадочно забегали. Вопросов было неимоверно много, и выбрать один, главный, было невозможно. Но пакистанец всё же зацепился за собственные ощущения и потому выделил то, что казалось безумно важным:

— Что насчет еды, воды? Если мы умрем от обезвоживания…

— Эти тела не нуждаются в еде и воде для поддержания жизнедеятельности, — перебил парня Хранитель. Возможно, их реакция, конструктивный подход и отсутствие обвинительных криков понравились бы ему… если бы ему было до смертных хоть какое-то дело. — Вы не умрете ни от голода, ни от жажды, но эти ощущения будут вас терзать. Ведь в Разрыве нет ни воды, ни еды.

Парни переглянулись. Перспектива была пугающая.

— А что насчет других игроков? — впервые за это время подал голос блондин. — Мы можем им помочь? А они нам?

— Нет, они не видят ваших страхов, а вы — их. Помощь здесь вам никто не предложит, — прошелестели неподвижные губы. — Однако вам повезло. Вы попали в Разрыв вдвоем, а значит, многие испытания у вас будут одни на двоих.

— Многие? Но не все? — насторожился Малик.

— Рано, — Хранитель бы усмехнулся. Ведь смертные всегда так нетерпеливы! Но всё же он этого не сделал. Ведь их нетерпение было для него очередным ненужным проявлением человеческой глупости. — Каждое испытание придет своим чередом. Не преодолев одно, не достигнуть другого. Помните лишь, что начнется игра с простых страхов, а закончится самыми главными.

— Чёрт, да какими именно?! — не выдержал пакистанец. Ярость в нем боролась с осознанием того, что злить Хранителя игровой площадки не стоит.

— Рано, — повторил марионеточник и медленно, плавно поднял вверх руки с черными когтями, уродовавшими тонкие бледные пальцы. Широкие алые рукава раскинулись, словно крылья гигантской бабочки, противореча всем законам физики. Руки мужчины замерли, простертые к небесам, а багровая ткань затрепетала, хотя ветра не было. Туман липкими клубами закружил вокруг него, и вдруг рванулся к парням. Они не успели даже вскрикнуть — ледяной плен заставил их замереть. Холодная, влажная, отвратительно-скользкая дымка просачивалась им в рот, в нос, в уши, заполняя разум и вытаскивая из глубин памяти самые мерзкие и самые ужасные картины…

«Найл, держись! Врачи скоро приедут!»

«Зейн, знаешь, я не хочу здесь больше оставаться…»

«Я всегда буду рядом. Не позволю кошмару повториться, Хоран!»

«Опять я один, Зейн… Отец снова работает сверхурочно. Почему я всё еще жду его?»

«Чёртова вода!»

«Проклятое одиночество!»

Парни вздрогнули и вынырнули из своих воспоминаний. Они всё так же держались за руки, но что-то изменилось. Возможно, то, что щебень царапал не только ступни, но и колени, ладони, щеки? Они вновь лежали на асфальте, испещренном сетью черных морщин-разломов, а туман беспечной серой змеей скользил по их телам, превращая липкий холодный пот в изморозь. Прямо на них — окутывая черные футболки белым саваном. Зейн пришел в себя первым. На этот раз не было ни судорог, ни тошноты, лишь чувство опустошенности. Все его кошмары были прочитаны и показаны ему буквально за пару мгновений. Всё то, что он пытался забыть, а, быть может, просто надежно спрятать в глубинах памяти, было вырвано на свет. Старые раны разбередили, вспоров память ржавым скальпелем без наркоза, да еще и присыпали солью. И почему-то Зейн Малик чувствовал не злость и даже не страх, а опустошение. Равно как и Найл Хоран. Ведь слишком много боли убивает сильнее ножа. А апатия — это смерть эмоций. Первый шаг на пути к тому, чтобы сдаться.