====== 1) Поиграем со смертью? ======

«Люди играют в игры, когда у них нет настоящего». (Николай Козлов)

Кап…

Ледяная вода срывалась с искореженных водостоков и падала на изломанный мерзлый асфальт. Страшно…

Кап.

Соленая влага срывалась с разгоряченных висков и падала на покрытую инеем землю, впитываясь в нее, растворяясь в небытии вечного тумана, клубившегося над городом. Ужасно…

Кап!

Алая, еще живая, тягучая влага срывалась с краев рваных ран и падала на разбитые бетонные плиты, покрытые сетью трещин, словно гигантской паутиной, и бурыми пятнами уже мертвой влаги. Кошмарно…

Что это? Где это? Зачем это?.. Всё не то. Глупые вопросы, не имеющие ответа. У этого места нет названия, но те, кто здесь существует, называют его «Разрыв». Только это не важно. Этот мир существует вне времени и пространства, вне миров, вне законов мироздания: он заточен в бесконечности, заигравшейся со временем, которое в нем умерло — он и есть, и нет, он везде и нигде, он в душе каждого человека и его не существует одновременно. Разрыв необходим, но для чего не скажет никто: возможно, чтобы пытать тех, кто заигрался с собственной судьбой, возможно, чтобы показать им, что они были неправы, возможно, чтобы делать слабых сильными, возможно, чтобы показать людям цену жизни, а возможно, этот мир существует просто потому, что в каждой душе живет страх. А Страх — и есть Разрыв.

По пустынным улицам сумеречного города, окутанным вязким, липким, холодным туманом шел высокий, под два метра, а может, и выше брюнет. Длинные волосы, цвета ночи, шелковым водопадом ниспадали на плечи, теряясь под странной одеждой, напоминавшей японское мужское кимоно, цвета крови, с широким черным поясом. Левую сторону его лица полностью скрывала длинная косая челка, а на правой можно было увидеть неплотно сжатые тонкие губы, острый нос, бровь, похожую на легкий мазок кисти каллиграфа, длинные пушистые черные ресницы и глаз с алой радужкой, смотрящий на пустынный город безразлично, отрешенно, спокойно — без тени эмоций. Это существо было единственным, кто мог позволить себе не испытывать эмоций в Разрыве. А точнее, он мог позволить себе не бояться…

Густой туман, пропитанный паническим ужасом, пытался поглотить звуки, но не мог. То тут, то там слышались стоны, всхлипы, мольбы.

— Не убивай!

Разрыв убьет.

— Не надо, я боюсь клоунов!

Разрыв улыбнется алыми напомаженными губами.

— Нет! Только не темнота!

Разрыв сгустит сумерки.

Просто иначе здесь не бывает.

Мужчина в алом кимоно, худой, как спичка, был единственным, кто прислушивался к стонам и плачу жертв Разрыва. Другим было не до этого: они пытались отпугнуть собственный страх. Но мало кому это удавалось. А мужчина в алом был тем, кто разыскивал в бесконечном потоке просьб, проклятий и истерических всхлипов самые главные слова. «Я не сдамся». Вот такие слова в Разрыве услышать можно было далеко не каждый день. И даже не через день. А бывало, что и не каждые десять лет. Но что значит время для мира, состоящего всего из одного города, застывшего в центре бесконечности и смеющегося ей в лицо, говоря: «Я не сдамся. Я буду существовать вечно»? Ведь Разрыв нельзя ни уничтожить, ни победить. В нем можно победить лишь самого себя и лишь в миг, когда познаешь собственную душу. Вот только тех, кто способен на это, с каждым столетием становилось всё меньше. Но это не важно. Потому что город страха бесконечен, и он уже готов принять новых игроков!

Игроков с самой Смертью…

— Зейн, это было скучно! — голубоглазый ирландец лет девятнадцати с короткими, слегка растрепавшимися светлыми волосами, одетый в зауженные джинсы и белую футболку, сидел на капоте черной Ауди и, щурясь, смотрел на вечернее солнце. Закат окрасил спокойную гладь моря в кроваво-алый, превращая зеркало, в которое любовалось небо, в ванну Кровавой Графини Елизаветы Батори. Легкий бриз лениво ворошил чуть влажные соломенные пряди парня, а на тонких губах играла легкая полуулыбка.

— Да, в этот раз ничего интересного не произошло, — раздался ответ справа от автомобиля. Высокий, спортивного телосложения брюнет лет двадцати вытирал волосы белым полотенцем и раздраженно смотрел на солнце. Рукава его черной водолазки были приподняты, открывая постороннему взгляду множество разных тату, а узкие джинсы, цвета ночи, были заправлены в высокие армейские берцы.

— Знаешь, наши эксперименты с каждым разом всё менее захватывающие, — поморщился блондин и оперся спиной о стекло. Его глаза неотрывно смотрели на умирающее солнце из-под полуопущенных век. — Мы побороли боязнь высоты, легко погружаемся с аквалангом, гоняем по автострадам на бешеной скорости… Но это всё не то! Мы уже избавились от этих страхов, преодолели себя, надо браться за другие. От аквалангов ты уже в панику не впадаешь. Это стало обыденностью.

— Согласен, — хмыкнул Зейн — смуглый пакистанец с глазами цвета горького миндаля. — Как насчет чего-то поэкстремальней перед сном, Найл?

Блондин, с любопытством разглядывавший темнеющее небо, встрепенулся.

— Конкретнее! — с азартным блеском в синих глазах и коварной улыбкой, полной предвкушения, на губах, спросил он, обернувшись к другу.

— Скорость — мы ее уже покорили, — ухмыльнулся брюнет, пытаясь расчесать волосы пальцами. — А что, если попытаться добавить к скорости препятствия? Это будет еще страшнее. Вдруг не справимся с управлением?

— Гонка по городу? — озадачился Найл, но в следующий миг его губы растянула довольная улыбка, полная азарта и предвкушения, и он, спрыгнув с капота, закинул руки за голову и рассмеялся. — Это будет интересно, Зейн! К тому же, есть риск влететь не только в статичный предмет, но и в другие машины! Мы переборем еще один страх! Вперед!

Зейн неодобрительно покосился на блондина, а точнее, на его левую ногу, и, поморщившись, скомандовал:

— Ладно, сегодня погоняем, раз погружение было неинтересным, но ты будешь следить за коленом. Не прыгай так, еще травмируешь…

— Не будь занудой, Малик! — фыркнул парень и забрался на капот авто. Встав лицом к морю, Найл запрокинул голову, раскинул руки в стороны, словно собирался взлететь, и глядя на кровавое море, застывшее перед ним в сумерках, закричал: — Я не боюсь! Слышишь, жизнь? Судьба! Или как там тебя? Я! Не! Боюсь!..

— А я боюсь! — возмутился пакистанец. — Боюсь, что ты навернешься с этого долбаного капота, и колено даст о себе знать. Спускайся, Хоран! Иначе я сам тебя оттуда скину!

— Попробуй, — фыркнул Найл и рассмеялся, уперев руки в бока, а затем, обернувшись к брюнету, с лукавой усмешкой протянул: — Мне же нельзя спрыгивать. Как я слезу?

— Хоран, ты заноза! — рассмеялся Зейн и, швырнув в друга полотенце, которое тот, конечно же, поймал, повернулся к нему спиной. — Запрыгивай! Так и быть, я сегодня добрый.

— Йи-ха! — крикнул Найл и обвил руками шею друга, а в следующий миг он уже был наездником, гордо восседавшем на сомнительно-надежном двуногом транспорте по имени «Зейн Малик». Тот помчался по белоснежному песку, загребая его черными армейскими ботинками, взметая песчаные вихри и весело, от всей души, смеясь. Его смех сливался с голосом Найла, заливисто хохотавшим и размахивавшим руками, в одной из которых, как знамя, было зажато влажное белое полотенце, а небо неуклонно темнело, словно не понимало — чему радуются эти глупые смертные на пустынном пляже? Что смешного может быть в виде безлюдного берега на закате? В воде, цвета крови, выбрасывающей на белый песок скользкие комки водорослей, похожие на ком змей? В молчаливых скалах вдалеке, черными клыками вспарывающих плоть воздуха?..

Что смешного, смертные?

Вот только ни море, ни скалы, ни небо парней не волновали — они смеялись тому, что планировали очередное «преодоление себя». Полгода назад друзья детства, почти всю жизнь прожившие в соседних домах и знавшие друг о друге всё и даже больше, решили бороться со своими фобиями. Навязчивыми неконтролируемыми страхами. И они победили. Не всё, но многое. Начать они решили с наименее серьезных проблем — высота, скорость и боязнь насекомых. Эти страхи были довольно сильны, но фобиями не являлись и были успешно преодолены прыжками с парашютом, гонками по пустынным трассам и ловлей бабочек, пауков и прочей «жуткой мерзости», как называл их Найл. Правда, последний страх он поборол еще не до конца, но верил, что тот скоро исчезнет. А вот клаустрофобию, свой самый большой страх, он побороть еще не успел. Впрочем, они еще и не приступали к преодолению, ведь это была часть пари. Зейн Малик не умел плавать и панически боялся воды, и полгода назад парни заключили договор — они оба справятся со своими фобиями, а также уничтожат все сопутствующие мелкие страхи. Вот только Малик, с детства привыкший заботиться о друге, который имел привычку влипать в неприятности из-за добродушного, веселого, но довольно азартного характера, решил в который раз облегчить блондину жизнь, а потому настоял, что первым от фобии избавится сам. Возможно, он хотел показать ирландцу, что преодолеть себя не так уж сложно, возможно, хотел подать пример, а возможно, просто пытался, первым поборов свой страх, понять, через что придется пройти другу, когда тот окажется один на один с четырьмя стенами крошечного карцера, которые будут давить на него, лишая кислорода и возможности связно мыслить. Однако факт был на лицо: Зейн, благодаря помощи блондина, не только научился плавать, но и начал погружаться с аквалангом, о чем раньше не мог даже мечтать. Ведь пакистанец был человеком слова и, пообещав однажды другу, что преодолеет себя, выкладывался по полной, не жалея себя. А вот к уничтожению фобии Хорана парни еще не приступили — ждали, когда Малик полностью выполнит свою часть договора, и вода станет для него нормой жизни, не вызывающей отторжения. Правда, никто из них не сомневался ни на секунду: все страхи будут стерты из памяти, как спам из корзины электронной почты, ведь они только мешают жить и наслаждаться каждым мигом. Вот только способа преодоления клаустрофобии парни еще не придумали: Найл не хотел просто кататься в лифте вверх-вниз или запираться в чулане на целую ночь. Это было слишком скучно и совсем не рискованно, а потому план очередного состязания с собственной душой и ужасом, жившим в ней, всё еще был в разработке. Но, судя по тому, как экстремально парни уничтожали все свои страхи, кидаясь с головой в омут адреналина, опасности и безумства, вступая в игру со смертью и не боясь проиграть — а может, не веря в проигрыш? — фобия была бы уничтожена и развеяна в прах еще более экстравагантным и безрассудным способом, нежели затяжной парашютный прыжок или попытка гонять на летней резине по льду. Только вот как превратить уничтожение боязни замкнутого пространства в игру? Хороший вопрос, ведь для этого сначала надо найти такое замкнутое пространство, в котором будет возможно разыграть партию с костлявой старухой по имени «Смерть». А иначе игра станет слишком скучной. Ведь так?..