— Для сна слишком реально всё, — поморщился Зейн и зарылся пальцами в собственные волосы. Попытка прочистить разум, не более. Бесплодная попытка.

— Тогда как?..

— Не знаю.

Тишина давила на виски. Неестественная тишина. Тишина, которую хотелось разрушить. Но каждое слово давалось с неимоверным трудом: жажда разрывала глотку куда сильнее, чем ее рвут стрептококки или стафилококки при ангине. Брюнет вздохнул и подумал, что оставаться на месте нельзя. Здесь и впрямь было слишком тихо. Как в могиле. И почему-то от этой мысли пакистанец вздрогнул сильнее, чем от только что покинувших его тело спазмов. «А что если это?..» Нет, Зейн Малик. Ты не в Аду. И тебя не посадят в кратер вулкана, полный бурлящей лавы, чтобы насладиться твоими криками и запахом обуглившейся плоти. Ты в месте, где слово «наслаждение» отсутствует как данность. Где пыток физических довольно мало, зато душу рвут на части постоянно. Где нет ни жизни, ни смерти, ни наказания за грехи. В этом мире есть лишь игра. А вы — игроки. Впрочем, чтобы узнать правила, надо сначала найти кукловода. Но ведь незнание закона не освобождает от ответственности. А потому первый кон начнется строго по расписанию, ведь этому миру наплевать, знаете вы правила игры или нет.

Так почему вы всё еще сидите на месте, глупые смертные?

Найл внимательно смотрел на Зейна. Непонимание в карих глазах вдруг сменилось ужасом, и пакистанец резко обернулся к другу. И без того бледные губы приняли синюшный оттенок. Паника. Она исходила от него волнами. И Найл понял. Понял, чего испугался Зейн.

«Ад», — закончил мысль брюнета блондин, не говоря ни слова. Просто читая в его глазах леденящий душу ужас. Ужас от осознания того, что он, Зейн Малик, человек, поклявшийся защищать Найла Хорана от бед, лишил его жизни. Убил. Превратил в кровавый дым, переломав ребра и разорвав внутренние органы. Уничтожил. Предал.

«Смешной Вы человек», — снова процитировали бы стены роман «Луна и грош». Ведь каждый из вас сам подписал себе приговор.

Скрип.

Ставни судорожно вздохнули, разгоняя тишину. Хором, слаженно, единым стоном. Игроки вздрогнули и резко обернулись. Плевать на головокружение. Главное не это. Главное…

Скри-ип.

Ставни словно издевались над парнями, сидевшими в центре дороги, у разлома, перед покрывшейся инеем мерзкой лужей из желудочного сока. Они словно смеялись. Вот только на самом деле им было всё равно. Просто так должно было быть. Найл вздрогнул, синие глаза испугано метались от одного пустого безжизненного окна к другому, а руки судорожно сжимались в кулаки. «Началось?» — таким же стройным дуэтом, как хор ржавых петель, подумали друзья детства. Нет, пока еще нет. Это лишь пробный камень.

Медленно, очень медленно, распахивались деревянные веки, обнажая пустые глазницы с темными стеклами. Медленно, крайне медленно закрывались они с легким стуком, преумножавшимся многократно и оттого похожим на взрыв. Громко, очень громко, надрывно стонало железо, словно ведьма в руках палача. Тихо, очень тихо, подкрадывалась к сердцам глупых смертных паника. Им повезло лишь в одном. Их было двое, и они были вместе.

— Зейн, — голос Найла был едва различим, словно шорох опавшей листвы под ногами ребенка. Плач ставень заглушал его, как рев разъяренной толпы, а, быть может, как сотни плакальщиц, рыдающих над одной могилой, но Малик услышал. Или, может, почувствовал? Он схватил друга за руку так, словно это могло спасти его. Могло оживить. Могло вернуть сердцебиение в искореженное где-то там, в иной вселенной, тело. Не могло, Зейн, не могло. Но это могло его успокоить.

Хоран сжал влажную и липкую от пота ладонь друга, теплую, живую. Такую неестественно-реальную в этом ледяном мире серого уныния, что становилось еще страшнее, но… вместе с тем умиротвореннее. Ведь он всё же был рядом. А значит, Найл Хоран не один. Пока не один.

Осторожно, стараясь не рухнуть из-за слабости, разливавшейся по телу, как яд кобры, брюнет поднялся и потянул друга за собой. Ноги подкашивались, руки дрожали, а головы гудели. Глаза бегали по пейзажу из дурного фильма ужасов и отказывались осознавать, что происходящее — не кино. Реальность. И она уничтожит игроков, если они не поторопятся.

— Надо идти, — прохрипел Зейн и потянул блондина вперед. Ирландец пошатнулся, но сделал неуверенный шаг вслед за другом.

«Скрип…» — рассмеялись петли безучастно.

Шаг.

«Хлоп», — воскликнули ставни безразлично.

Еще шаг.

«Дзынь!» — отозвались стекла бесчувственно.

И еще. И еще. И еще.

Торопитесь! Времени не осталось! Бегите! Бегите-бегите-бегите, смертные! Отсчет пошел! Что же вы медлите? Вперед!

Скрип-бам-дзынь-хлоп-вжик-звяк-скрииип!

Какофония звуков взорвала стройную последовательность, ставшую уже привычной. Быстро-быстро заморгали окна деревянными веками. Вразнобой. Как попало. Хором, распавшимся на отдельных солистов. «Бе-ги-те!» — кричал каждый звук, рождая в душах людей панику. Изменения? Люди не любят их. Особенно если не могут понять.

Две пары ног, всё еще терзаемые несуществующими иглами, онемевшие, вдруг перешли на бег. Неровный, медленный, судорожный, но всё же бег. Город добился своего: он гнал жертв вперед страхом. Страхом перед изменением. Гнал к иному страху. К неизвестности. И друзья детства, взявшись за руки, бежали по изрытому рваными ранами асфальту, не замечая, как капли пота, срываясь с висков, обращались в лед еще в полете.

«Звяк!» — разлетались льдинки на сотни частиц, врезаясь в холод бесконечного полотна дороги. Но этот звук терялся в сотне других и был не нужен. Зачем людям знать, что в этом мире жизни нет, и она застывает, словно вода на морозе?..

Босые ступни отталкивались от асфальта, оставляя на нем всё больше алых пятен. Щебень рвал кожу, но беглецы этого даже не замечали. Страх гнал их вперед, удавкой затягиваясь на шее и перекрывая кислород. Он просто играл.

Но вы ведь любите играть со страхом, смертные?

Ноги подкашивались, в висках звенело, вспышки перед глазами сменялись темнотой — по кругу, по кругу, по кругу! Но игроки упорно бежали в неизвестность, словно не верили, что впереди может быть хуже, чем позади. Глупые смертные, право слово. И смешные. Цитата Моэма здесь и правда была бы кстати.

Тишина упала на парней наковальней, придавившей их ноги к асфальту. Последний всхлип ставень замер так резко, словно его и не было. Туман поглотил звуки. Эха в этом мире не существовало. Игроки замерли, как вкопанные, не в силах обернуться. Казалось, что там, за их спинами, обязательно таится что-то ужасное. Что-то, что заставило замолчать глупые ставни, создававшие пугающую какофонию хохота-грохота. Два сердца пропусти один удар. Общий. Две вспотевшие ладони с силой сжали друг друга — так, что кости захрустели. Но боли парни не чувствовали. Они просто ждали.

Капли пота, холодного, липкого, как туман, срывались вниз и разлетались на сотни осколков, обращенные этим туманом в лед. Смертные всего лишь ждали сигнала. Шороха, который погнал бы их вперед с новой силой. Грохота ставень, который бы их теперь успокоил, сказав, что опасность миновала. Чего-нибудь… И ожидание убивало.

Дрожь губ. Дрожь рук. Дрожь век. Паника-паника-паника…

Прерывистое дыхание. Бешеный ритм срывавшегося в галоп сердцебиения. Мириады мурашек, терзавших спины. Ужас.

Смертные просто ждали решения судьбы.

Но решение было принято давно, в миг, когда был вынесен приговор, и потому никто не собирался ни нападать на них, ни помогать им.

«Запомните, смертные! Нам всё равно!» — сказал бы город, если бы захотел с ними поговорить. Но ему и впрямь было всё равно. А потому он, как всегда, промолчал.

Паника начала стихать. Медленно, но верно разжимались стальные тиски ужаса, сдавившие души игроков. Осторожно и несмело выравнивалось сердцебиение. Робко и просительно восстанавливалось дыхание. А пот продолжал градом бежать по телам, срываясь вниз ледяными осколками.

Зейн сжал руку друга еще сильнее и перевел на него взгляд. Сфокусировался. Спазм. Точнее, улыбка, но Найл его понял верно. И еще небольшое движение. Брюнет обернулся.