Пакистанец прижался щекой к ледяному асфальту и глубоко вздохнул. Тошнота начала утихать, мысли — приходить в норму. Найл продолжал тянуться к нему, но брюнет едва различимо покачал головой, и рука Хорана застыла на мерзлом сером изорванном полотне ненужной автомобилям дороги. Застыла, словно сломанный протез. Словно лишенная нитей часть марионетки. Словно безжизненный пластик манекена. Сколько они лежали в полной тишине, взрываемой лишь их собственным бешеным сердцебиением и горячим хриплым дыханием, безуспешно пытавшимся растопить вечную изморозь на разломе-кандалах между домами-близнецами? Минуты? Часы? Вечность? Без разницы. Здесь не было времени, да оно было и ни к чему. Ведь этот мир существовал вне времени и пространства. Вне самой жизни.

В головах парней мелькали сотни мыслей, образов, вопросов, но ответа не было ни на один. Главным для Зейна стал вопрос: «Где мы?» Для Найла — «Что с девочкой?» Приоритеты у них и впрямь разнились. В отличие от вопросов чести…

Первым пришел в себя брюнет. Почувствовав, что спазмы стали куда слабее, он глубоко вздохнул и медленно, очень медленно, начал подъем.

«Тише-тише, не спеши! Иначе ты снова вспомнишь, что такое тряска от электрошокера!» — ухмыльнулся бы туман, если бы не считал свою задачу выполненной и хоть немного интересовался глупыми смертными.

Голова брюнета гудела, как после недельного кутежа, перед глазами плясали мириады огней, искр, звезд, а уши заложило, и слышно было лишь, как бьется в висках его собственная кровь. Поспеши, Зейн Малик. Потому что времени у вас в обрез. У вас обоих. А ты ведь хочешь спасти друга?..

Найл не шевелился — он просто внимательно смотрел на полное решимости лицо человека, чьим упорством и мужеством всегда восхищался, и ждал. Ждал, когда эти чертовы спазмы отпустят и его самого. Наконец Малик встал на четвереньки и, пошатываясь, подполз к блондину. Ладони скребли шероховатый асфальт. Острые края выступавшего щебня царапали тонкую кожу. Колени дрожали, норовя подогнуться. Но Зейн Малик не был бы самим собой, если бы остановился. Сфокусировать взгляд на лице Хорана ему удалось лишь с третьей попытки, но всё же удалось, и это явно был прогресс. Но радоваться было рано. Да и неуместно.

— Ты как? — прохрипел брюнет, еле ворочая языком. Жажда накатила песчаной лавиной, разрывая горло, иссушая губы, не давая произнести больше ни слова.

— Зейн… — голос Хорана не был похож на обычный приятный тенор. Сейчас это был голос старика, больше похожего на иссушенную временем мумию. Он скрипел, как ставни домов при пробуждении игроков, дрожал, как их стекла, ломался, как асфальт вокруг. Он был чужой, неправильный, пугающий… Но всё же Найл нашел в себе силы хоть что-то сказать, и это заставило Зейна вздохнуть с облегчением. «Хоть так», — промелькнуло у него в голове.

Пакистанец сел рядом с другом и взял того за руку. В детстве он всегда так делал, стоило лишь Хорану в очередной раз подхватить простуду и свалиться с температурой «сорок». Просто садился на ковер у его кровати, брал за руку и спасал. Спасал от одиночества. Ведь родители Хорана развелись, когда ему было пять, брат остался с матерью, а он с отцом, который так много работал, чтобы обеспечить сыну достойное будущее, что порой забывал о том, что у ребенка есть еще и «настоящее». Полное одиночества «настоящее». Одиночества, которое разгонял Зейн Малик, сидя на бежевом ковре и изо всех сил сжимая горячую ладонь друга, завернувшегося в гору одеял. Прямо как сейчас, правда, сейчас недоставало тех самых одеял и ковра. Вместо этого друзей окутывала серая дымка.

— Держись, — прошептал Малик и выдавил из себя слабое подобие улыбки. Спазм — вот что это напоминало, но это всё же было лучше, чем ничего. Гораздо лучше.

— Та девочка… — прохрипел Найл, сжимая ладонь друга. — Думаешь?..

— В порядке, — перебил его пакистанец. — Я успел свернуть. Точно.

С сердца Хорана словно рухнула глыба весом с «Британик». «Жива», — набатом звенело у него в голове. Светлые волосы в алом мареве — этот образ сжимал разум ирландца раскаленными тисками, заставляя сомневаться, было ли это лишь видением или и впрямь черная Ауди окрасила кудри ребенка закатным цветом жизни. Но Зейну он верил. Не мог не верить. А потому образ начал отступать. «Это чудо», — подумал парень и вздохнул с облегчением.

Глупые смертные, вы и впрямь верите в чудеса? Чудес не бывает, даже если они стучатся вам в дверь. Ведь всё, что происходит, имеет причину. И эту причину можно найти, понять, объяснить. А чудо — это то, что понять невозможно.

Спазмы в теле блондина начали стихать, тошнота улеглась, глаза перестали слезиться, а в горле прочно воцарилась засуха с мерзким кислым привкусом на губах, на деснах, на языке, разрывавшая рецепторы и кричавшая: «Воды!» Но Найл Хоран не был бы Найлом Хораном, если бы сказал это вслух. Не здесь и не сейчас — не в момент, когда опасность в воздухе была настолько ощутима, что становилась даже сильнее непонимания происходящего. Блондин шумно выдохнул, собрался с силами и медленно сел. Зейн сжал его ладонь и тихо спросил:

— В норме?

— Почти, — хмыкнул Хоран, подумав: «Какая, к чёрту, норма?» — но понимая, что этот вопрос был нужен им обоим, равно как и такой ответ. А потому он и сам задал его: — А ты?

— Тоже, — и снова нечто, похожее на спазм, но символизирующее улыбку. Этот мир вообще был полон символов, так почему бы не добавить еще один? Теперь спазм лицевых мышц Зейна Малика — это его улыбка, от которой сходили с ума девушки, которых он менял как перчатки, не задумываясь об их чувствах. А зачем? Ведь это не любовь. Это просто физиология. А химические процессы организма не обязывают раздумывать о том, что будет твориться в душе другого человека.

Пакистанец отпустил руку друга и огляделся. В который раз. И вновь не понял, где они находятся. Столь странных пейзажей он прежде никогда не видел. Да и не мог видеть, разве что в каком-нибудь фильме ужасов. Серый шершавый необработанный бетон с влажными темными пятнами и потеками давил монотонностью, однообразием и безразличием. Темное небо, отдаленно похожее на ночное, но лишенное звезд, луны и намека на свет, было надежно скрыто серой дымкой. Асфальт окутывал ледяной, липкий, как сладкая вата, туман, лизавший босые ступни игроков и оставлявший на них неприятные, противоестественные влажные следы, тут же застывавшие морозным белым инеем, хотя воздух назвать ледяным было невозможно. Он был… никаким. Ни горячим и ни холодным. Просто пригодным для жизнедеятельности, не более того. В этом городе температура воздуха вообще не ощущалась, словно его и не было. Однако, несмотря на то, что небо было темно-серым, укутанным вязкой дымкой, а источников света в этом мире просто не существовало, если, конечно, он не порождал их специально для игры, каждый дом, каждая ставня, каждое пятно на бетоне и каждая подведенная инеем полоса разлома на дороге были отчетливо видны. Потому что в городе царила не ночь. В нем застыли сумерки. Навечно. Ведь времени здесь не существовало.

— Не понимаю, что за место, — пробормотал Малик, с раздражением осматривая дом слева от себя.

— И как мы здесь оказались, — добавил Хоран, глядя направо.

— И откуда эта одежда, — кивнул брюнет и подумал, что зря это сделал: в висках тут же зазвенело, а перед глазами потемнело.

— Может, это сон? — не веря своим словам, тихо спросил Хоран. Почему-то сейчас он чувствовал себя абсолютно беспомощным, и его это раздражало. Полагаться на Зейна в мелочах он любил, но вот серьезные проблемы предпочитал решать сам. Просто потому, что сваливать свои проблемы на других ему казалось бесчестным.

«Смешной Вы человек», — процитировали бы стены Уильяма Сомерсета Моэма, если бы им было дело до принципов смертных. Ведь эти стены не ведали, что такое «рассчитывать только на себя» — они доверяли своим соседям, ощущая, что нет деления на «они» и «я»: этот город был одним целым — живым организмом, состоявшим из отдельных частиц и считавшим себя монолитом. А затем стены бы добавили: «Взаимопомощь, взаимопомощь! В одиночку вам не выжить!» Но стены молчали. Ведь им было всё равно.