— Я не сдамся, — прошептал Зейн другу, чье тело легло на пол и с мертвой улыбкой смотрело на жалкие попытки пакистанца спастись.
«Мне не удалось и тебе не удастся», — сказала бы эта улыбка кому-то другому. Но только не Зейну Малику. Он разбежался и толкнул плечом стену, скрывавшую несуществующее для пакистанца окно. А затем еще раз. И еще. И еще. А вода уже доходила ему до плеч.
Ливень падал на водную гладь, искажая ее сотнями кругов, а парень в мокрых обрывках некогда черной одежды, с прилипшими ко лбу влажными черными волосами, продолжал улыбаться и искать выход. Обреченно, но не собираясь сдаваться.
Брось, не пытайся, ты умрешь! Тебе не победить — посмотри на друга!
Но Зейн Малик бился в стены и потолок, как загнанный в клетку зверь. А улыбка его не была ни пустой, ни безумной.
— Если я умру, приду к тебе, Найл. Если выживу, буду жить за нас обоих. Я выиграю в любом случае. Я обещаю.
Тихий шепот сорвался с губ и закружился в тумане. Кёфу принял эти слова к сведению, не замедлив шаг ни на секунду. Не обернувшись. Не улыбнувшись. Не почувствовав ни разочарования, ни радости. Шлепки гета бесшумно ступали по серому асфальту, а дождь в закрытой наглухо комнате уронил последние капли.
Воздуха не осталось. Ладони Зейна Малика стучали по серому потолку, как и ладони его лучшего друга пару минут назад. Резь в глазах, боль в ранах, жажда — всё исчезало, поглощаемое темнотой. До последней секунды Зейн Малик продолжал бороться, цепляясь за собственное сознание. А затем темнота вступила в свои права, и вихрь пузырьков поднялся из разомкнувшихся губ к скрытому водой потолку. Тело начало опускаться вниз, теряя последние капли жизни.
А вам ведь говорили, что не все обещания можно выполнить, смертные! Только вот вы свои всё же сдержали. А значит, это далеко не конец…
Иллюзия развеялась. Тело пакистанца рухнуло на пол — сухой, совсем сухой, как выжженная солнцем земля! — и судорожный кашель заставил его легкие заработать. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Удар сердца. Дрожь ресниц. Зейн открыл глаза, продолжая кашлять, и судорожно дернулся, ища мутным взглядом лучшего друга. Вот только комнаты, где утонул Найл, не было. Распахнутая настежь дверь вела в пустынный коридор. Сухой, украшенный замерзшими потеками крови, как и комната пакистанца. Зейн сплюнул последние остатки реально-иллюзорной влаги и, дрожа, пополз к выходу. А в висках звенела лишь одна мысль.
«Жив! Найл, ты ведь жив?! Ты должен быть жив, слышишь?!»
Но ответа не было.
Ведь Найла Хорана забрал закат и бесконечное алое море, подарившее его другу иллюзию. Идеальную, непогрешимую, точную копию веселого ирландца с грустными глазами.
А ты не знал, Зейн? Ведь твоя фобия — не боязнь воды. Твоя фобия — потеря Найла Хорана. Продолжим игру, смертные? Или с вас уже хватит?
====== 14) End… less ======
Комментарий к 14) End… less Дорогие Читатели, наше путешествие в мир вечного ужаса подошло к концу) Надеюсь, вам было интересно читать эту работу. Огромное спасибо всем, кто вдохновлял Автора комментариями, и, конечно, моей Бете-тян за заявку и помощь с отловом ошибок) Всем удачи, Зайла и хорошего настроения!
«Выигравший никогда не скажет: „Это всего лишь игра”». (Глория Коупленд)
Кроваво-красное небо, точно такое, как в тот день, когда Найл Хоран чуть не утонул, поглотило его друга. Зейн исчез в слепящем мареве заката, а всё, что осталось в безмолвной тишине вокруг Найла, настоящего Найла, невидимого Малику, — четыре грязных серых стены, низкий потолок, которого он едва ли не касался головой, и изрытый трещинами пол. Карцер, незаметно для пленника неспешно относимый туманом куда-то очень далеко, в иную часть дома пыток.
Найл кричал, бился о стены камеры, в которой можно было лишь стоять или сидеть, поджав ноги к груди, скреб ногтями по провалам трещин, но не мог спастись. А ужас плотным туманом, куда более ядовитым, чем ледяной морок Разрыва, сжимал его горло, сердце и саму душу. Он убивал. Медленно, но верно. Потому что больше всего на свете Найл Хоран боялся замкнутого пространства. По крайней мере, ему так казалось.
— Мальчик, твой друг сейчас в море.
Голос, удивительно мягкий и подозрительно добрый, взорвал тишину, душившую Найла, сотнями водородных бомб. Хоран вздрогнул и, прижавшись спиной к одной из стен, закричал хриплым, давно сорванным голосом:
— Где Зейн? Что с ним?!
А в ответ тишина. И лишь серые стены, погружавшиеся во мрак, были рядом.
Кап.
В углу, словно в насмешку, упала на пол холодная капля. Упала и впиталась в пол. Найл задрожал.
Кап.
Стены давили тишиной, а гулкий звук мерно падавшей влаги отбивал четкий, бесконечно монотонный ритм.
Кап.
Найл ударился затылком о стену, чтобы прочистить мысли, но страх не ушел — он душил парня, заставляя снова и снова биться затылком об угол камеры. Точно в такт равномерно падавшим каплям.
Кап.
Китайская пытка. Только вода падала не на голову осужденного. Но так ведь даже веселее: он будет сходить с ума дольше…
Кап.
Найл застонал. А в голове, в очередной раз встретившейся с холодным бетоном, вспыхнули сотни огней, в одном из которых застыла улыбка Зейна Малика. Улыбка, с которой он принял клятву Найла бороться до конца.
— Нет… Я не сдамся, — пробормотал Хоран и, тряхнув головой, начал обследовать быстро погружавшийся в темноту карцер на ощупь.
Миллиметр за миллиметром израненные пальцы ощупывали шершавый бетон. А влага, падая на пол, сводила с ума сильнее страха, заставлявшего забывать делать вдох.
«Ты один. Опять. И так будет всегда», — шептало подсознание, но Найл пытался заглушить его, как пытался заглушить мерный стук влаги о бетон. Веселая детская песня, так часто напеваемая им вместе с Зейном много лет назад, теперь срывалась с губ прерывистым хриплым фоном, всё же не способным отгородить разум от ритмичного стука в углу. Найл обследовал этот угол, как и три оставшихся, но жидкости не нашел. Звук дразнил, играя с разумом, но источника у него не было. В наступившей темноте, из которой глаза вырывали лишь едва различимые серые стены, Хоран не смог бы разглядеть эту влагу, даже если бы она там была. Тихое пение, сменявшееся кашлем и снова возвращавшееся, боролось с ритмом биения сердца и падающей воды. Или же не воды? Что это? Что так мерно касалось пола в миг, когда сердце выталкивало в аорту кровь?..
Найл не сдавался, стараясь думать о том, что должен помочь Зейну выбраться, и продолжал обследовать тюрьму. Вот только…
— Зейн Малик не увидит тебя и не придет. У него теперь есть другой Найл Хоран. Найл Хоран, который тонет в алом океане. И он пытается спасти его, зная, что утонет и сам.
— Нет! Нет, чтоб тебя! Сволочь!
Крики утонули в каменном мешке, не сумев вырваться за его пределы. Удары ладоней о стены, ноги, врезавшиеся в холодный бетон, попытки плечом пробить каменную кладку.
«Смешной Вы человек», — мог бы покачать головой город, впрочем, скорее одобрительно, чем наоборот. Вот только ему было абсолютно всё равно.
Найл бился о стены, кричал, звал, а затем замер. Встряхнувшись, он пробормотал: «Еще посмотрим, кто кого», — и опустился на четвереньки, пытаясь ощупать покрытый трещинами старый пол. Старый, но крепкий. И выхода из плена иллюзии для ирландца не существовало. Вот только он отчаянно не желал этого принимать.
— Зейн оставит тебя. Потому что хочет быть героем. Спасет того, иллюзорного Найла и утонет. Отдаст жизнь за фальшивку. А ты умрешь в одиночестве здесь. В каменной клетке. Бедная птичка. Ты разобьешь свои крылья о стену одиночества. Вечного одиночества в каменном мешке. Ведь здесь трупы обретают иллюзию жизни. И, умерев в этом мешке, ты останешься в нем навечно. Один.
Хоран не ответил. Он лишь подумал, что вопросы этому голосу задавать бесполезно, и продолжил исследование пола. А вода — или не вода? — всё капала и капала, заставляя мурашки толпами шествовать вдоль позвоночника. Найл старался мыслить рационально, но сбивался на главный для него вопрос: «Как там Зейн?» И словно в ответ на эти мысли таинственный голос, такой добрый, что хотелось уничтожить его обладателя, ласково произнес:
