Картина проиграла. Гарри Стайлс сверлил ее пристальным взглядом, но потерявшая к нему всякий интерес гейша закрыла несуществующие глаза. Он хотел жить, он знал цену жизни, он не собирался рисковать ни собой, ни другими. И безликих помощников Хранителя Разрыва этот смертный больше не интересовал. Потому что он жил, а не играл.

Гарри усмехнулся. Изображение, озаренное тусклой экранной подсветкой, казалось живым и немного разочарованным… а впрочем, скорее всё же безразличным. Но парень понимал, что старинные картины не могут чувствовать, и оттого призрачный свет экрана, словно оживлявший изображение духа, казался ему дозой адреналина, впрыснутой в замершее сердце. Вот только доза эта была явно мала, и гейша на экране ожить не могла. Гарри не верил, что на месте аварии они встретят Безликого, он не знал, говорила ли старушка-свидетельница правду. Но он чувствовал, что если вернется в больницу, чувство собственной беспомощности его просто поглотит, и потому собирался аккуратно вжать педаль газа в пол на том самом участке дороги. Просто для того, чтобы точно знать: он сделал для установления истины абсолютно всё. А еще для того, чтобы как можно реже приходила в голову страшная мысль, звеневшая в ушах каждый раз, когда Гарри Стайлс прекращал нагружать себя расследованием.

«Они выживут?»

«Неверный вопрос», — печально вздохнув, ответил бы город и пояснил, что игрокам нужно не выжить, а выиграть, ведь они поставили жизни на кон в безумной игре. Но он вместе с женщиной на старинной картине знал, что Гарри Стайлс ценит свою жизнь, а потому даже не смотрел в его сторону. Как и она. Безликая гейша.

— Ладно, тогда нечего больше тут сидеть, — встряхнувшись, скомандовал Луи. — Подъем, проверим нашу машину еще раз и двинем к месту аварии. В конце концов, за попытку притвориться героями «Секретных материалов» нас никто не убьет.

— Тоже верно, — усмехнулся Лиам и поднялся.

Гейша покосилась на него невидящим взглядом.

— Вперед, — кивнул Гарри и выключил планшет.

С тихим электрическим гулом умерла женщина без лица. Ветер ласково провел холодной рукой по кудрям шатена и исчез в кронах деревьев. Звезды безразлично смотрели вниз, окрашивая мир серым загробным светом. А где-то далеко, очень далеко, в мире, лишенном жизни, собирался туман.

Машина рассекала темноту ночи яркими огнями фар, а трое пассажиров внимательно смотрели по сторонам. На пустынной улице, лишь четыре дня назад ставшей местом катастрофы, ее в который раз проверили на тех-пригодность. Медленно, очень медленно, осторожно и словно крадучись объехала она спящую, залитую фальшивыми неоновыми огнями улицу. А затем нога в черном ботинке вжала педаль газа в пол, и машина с громким ревом — словно раненый лев кинулся на охотника — рванулась вперед.

Щёлк!

Стрелки на приборной доске превысили допустимые показатели.

Вжик!

Колеса оставляли на грязном асфальте частички себя.

Бом!

Грохотал громовыми раскатами двигатель.

Фью!

Ветер играл антенной на капоте.

— Ахахахаха!

Парни вздрогнули. Сотни огней, проносившихся мимо окон авто, осветили хрупкую девичью фигурку. Белое платье в черный горох — черный, не красный! — белые кудри и адский смех, срывавшийся с несуществующих губ.

У нее нет лица у нее нет лица у нее черт возьми нет лица!!!

Гарри Стайлс ударил по тормозам. Туман окутал безликую девочку, стоявшую у того самого столба, что забрал жизнь черной Ауди. Три громких крика слились в один. Мотор взревел в последний раз и умер. А туман медленно и лениво клубился на асфальте в то время, когда его там быть не могло.

А вы верите в чудеса, смертные? Ведь они пришли и в вашу жизнь! Кошмаром…

====== 11) Правда или обман? ======

«Игрок жалеет обычно не о проигрыше, а о крушении надежд на выигрыш». (Жюль Верн)

В окнах не горел свет. В воздухе не звенел топот шагов. В несуществующих проводах не шумел гул электричества. И только бесшумно падали на город капли дождя, не долетавшие до земли и исчезавшие над крышами домов. Они обращались в лед и разбивались об асфальт на тысячи осколков, а люди, давно уставшие от жажды, старались не поднимать глаза к небу, чтобы не видеть искушающе-манящих, флиртующе-дразнящих, играюще-исчезавших живительных капель. Вот только бесшумный дождь порой рождал грохот, напоминавший людям о воде, и сотни молний пронзали ржавые, исковерканные временем и коррозией громоотводы. А ведь гром и молния всегда сопровождают дождь, и даже если не слышать его шороха, забыть о нем невозможно.

Но вы ведь знали, что у некоторых игр жестокие правила, зачем же решили сыграть, смертные?

Худощавый блондин мирно спал, прижавшись щекой к плечу лучшего друга, а тот, безумно долго боровшийся с дремой, в конце концов сдался и провалился в сон, полный странных образов и воспоминаний. Воспоминаний, которые с садистским удовольствием вонзали когти в никогда не заживавшую рану.

В этом сне — в этом воспоминании! — Зейну Малику было шестнадцать, и он вместе с Гарри Стайлсом остался на ночь у своего лучшего друга, Найла Хорана. Весь вечер любитель научной фантастики, детективов и мифов рассказывал друзьям о каких-то духах и призраках, которых еще в детстве мечтал встретить. Имя «Безликий» отражалось от сознания пакистанца набатным колоколом, но детали рассказа об этом — именно об этом и ни о каком больше! — призраке упорно ускользали от его памяти. Гарри смеялся, воруя чипсы из пакета Найла, и говорил, что Безликого он мечтал встретить до десяти лет, а потом решил, что всё же нечего гоняться за иллюзорными страхами: их хватает и в реальной жизни. Ведь Гарри Стайлс, живший во множестве книжных миров словно в реальности, всегда точно знал: реальность и вымысел смешивать нельзя. Или судьба со всей присущей ей жестокостью вырвет тебя из мира грез.

Только порой грезы становятся страшнее реальности. И кошмар может продлиться в бесконечность.

В тот вечер у Найла поднялась температура, и друзья позвонили его отцу. Но Бобби Хоран как всегда — всегда-всегда-всегда! — задержался на работе. Задержался до самого утра. И парни сидели с другом, рассказывая ему веселые истории или жутковатые байки. Поедали чипсы, уничтожая запасы заболевшего товарища, и смеялись, говоря ему, что в эту ночь он всё же не будет один, ведь они не оставят человека с температурой тридцать девять в пустом доме «без связи с внешнем миром и теми, кто может подать стакан воды». Вот только Найлу, смеявшемуся над этими шутками не меньше друзей, весело не было. Потому что он знал, что утром они всё же уйдут. И он останется один. Снова. Как и всегда. Но он смеялся, потому что был благодарен, ведь в эту ночь ему не придется мечтать о пожаре, из которого его бы вынес отец…

Сколько их было, таких ночей? Смертные не считали. Они лишь пытались жить, не обращая внимания на собственные страхи и слабости. Но в ту ночь страхи Зейна Малика ворвались в его жизнь, став частью реальности. И это пугало гораздо больше, чем какие-то неясные предчувствия и предположения. Зейн Малик любил Найла Хорана и видел, что Гарри Стайлс испытывает к худому болезненному ирландцу то же самое. Вот только он продолжал верить в чудо и надеяться, что всё не так и ему это лишь кажется…

Вы ведь так любите создавать иллюзии и верить в них, смертные!

В ту ночь, когда ирландец в первый и последний раз попросил друзей не оставлять его одного, они оба пообещали, что никогда не бросят его. И Зейн ушел убираться на кухне, а Гарри остался с уснувшим другом. В свете луны лицо Найла казалось посмертной маской, и лишь тонкие длинные ресницы его вздрагивали, шепча черному небу, что он еще жив. А Гарри сидел у кровати друга на пушистом бежевом ковре и смотрел на эту белую, словно неживую маску, с улыбкой на губах. Вот только когда Зейн вернулся к комнате друга, картина изменилась. Малик замер у едва приоткрытой двери, услышав шепот любителя книг и старых песен.

«Прости, Найл, всё же он тебя любит больше… наверное. Я вам мешать не буду… если он сам от тебя не откажется».