— Постой! — крикнул Малик и протянул руку к безучастно смотревшему вдаль существу.
Шаг, и он споткнулся о глубокую трещину. Вот только споткнулся ли? Ведь это падение оказалось на удивление удачным… Смуглые пальцы коснулись объятой туманом худой груди, закованной в алый шелк. Хранитель сделал шаг назад — быстрый, очень быстрый, — и черные волосы взметнулись в воздух. Малик, падая, снова взмахнул рукой, и темная челка была откинута с лица Хранителя.
Зрачки уставших карих глаз в ужасе расширились.
Падая, Зейн Малик смотрел на лицо существа, которому не было места на Земле. Тонкие губы, словно росчерк пера на оборванном листе, исчезали, не заходя на левую половину лица. Нос, острый, хищный, был единственным, что делало ее похожей на правую. Ни алого глаза, ни брови, похожей на изящный штрих каллиграфа, там не было. Лишь белая кожа, натянутая на гладкий, без единого выступа череп так, будто лица там никогда и не было. Чистый холст, на который художник не успел нанести ни единого мазка. И губы, обрывавшиеся на половине, никогда не размыкались, потому что не могли — ведь, воспроизведи они звук, он не был бы похож на человеческий голос…
— Безликий… — пробормотал Малик, в чьей памяти раскаленной проволокой вспыхнуло это слово. Слово, некогда часто произносимое Гарри Стайлсом.
По городу прокатился громовой раскат. Запах озона стал невыносим, как аромат формалина после вскрытия в морге. А Хранитель, замерший над упавшим Маликом, беззвучно, но наполняя весь Разрыв своим голосом, произнес:
— Удача порой поворачивается лицом к тем, кто ее не ценит. Тебе повезло, игрок, цени щедрость Колеса Фортуны. Так звали меня те, кто верил в Безликого, слабого духа страха. И не ведали они, что Безликие — лишь посланники Разрыва в их мире. Те, кто вселяет в смертных страх, чтобы они не возомнили себя богами. Я же испытываю уже оступившихся.
Гулкая тишина звенящим коконом окутала город. Темные небеса не желали показывать своему Хранителю радугу, которая, впрочем, была ему безразлична. Они просто ждали. Ждали, когда туман, подкрадывавшийся к раненному игроку, исполнит обещание города, высказанное немыми губами полубезликого существа, не только хранившего этот мир, но и ставшего единственным его гласом.
А кровь Найла Хорана продолжала тихо отбивать на асфальте похоронный марш.
— Помоги ему, если я угадал! — не веря в собственную победу, воскликнул Зейн и резко встал, забыв о собственных травмах.
— Для Зейна Малика и Найла Хорана игра продолжается, — прошелестел голос страха, не желавший давать ответ. — Третий уровень. Паника. Не потеряйте свое сердце, иначе не сможете понять, где искать выход.
Рваной шалью окутал туман своего Хранителя и поглотил его, оставив на асфальте лишь белый иней. Зейн обернулся к другу и кинулся к нему, но туман успел первым. Тонкими серыми струйками впитывался он в глубокую рану на животе ирландца, заставляя кровь застывать прямо на ее краях, сковывая ее льдом. Хоран закричал. Хрипло, из последних сил, запрокинув голову к бесконечному серому небу…
Небо безразлично смотрело вниз и не испытывало ни раскаяния, ни жалости. Ведь все игроки Разрыва сами выбрали свой путь.
Зейн схватил друга за руку, а лед, сковавший рану Найла, вдруг начал сжиматься, стягивая кожу, и медленно, очень медленно, словно нехотя, рана закрывалась, срасталась, заживала, а игрок всё кричал и кричал, срывая голос и теряя силы.
Скрип…
Протяжно всхлипнули деревянные ставни.
Найл всхлипнул вместе с ними.
Бам!
С грохотом захлопнулись обшарпанные двери домов.
Веки Найла захлопнулись вместе с ними.
Вууу…
Ветер принес сотни облаков, ронявших слезы, не долетавшие до земли.
Найл плакал вместе с ними.
Бом!
С гулкими раскатами грома упали на ржавые громоотводы сотни молний.
И руки Найла вместе с ними упали на асфальт.
Зейн закричал. Он тряс друга за плечо, что-то говорил, захлебываясь словами, пытался размотать импровизированные «бинты» и не замечал, что по его щекам побежали слезы. Такие же, как у Найла. Застывавшие на коже прозрачными льдинками. Вот только он не знал, что Разрыв всегда выполняет обещания. Потому что он не игрок. Он кукловод. А кукловод не может обманывать своих марионеток. Иначе игра будет фальшива насквозь. А ведь Разрыв не терпит фальши, хотя окружает своих кукол ложью. Но ведь они знают, что им лгут во время игры. А значит, всё в этом мире на удивление честно. Не так ли?
Хоран медленно открыл глаза, и Малик замер. Дрожащие веки ирландца нехотя поднимались и резко падали, а затем вновь неспешно ползли вверх. Руки его друга задрожали, а Хоран пробормотал посиневшими, растрескавшимися, едва шевелившимися губами:
— Я в норме, Зейн. Кажется… Только… поспать…
— Поспать? — эхом отозвался Малик и поймал мутный взгляд друга, едва удерживавшегося в сознании. А затем он перевел взгляд на только что зиявшую на его животе рану и шумно выдохнул. На тонкой бледной коже ирландца причудливой вязью застыл уродливый широкий белый шрам. Раны не было. Крови тоже. Их поглотил лед, исчезнувший вместе с туманом.
— Найл, она исчезла! — пробормотал Малик и судорожно улыбнулся. Очередной спазм. И всё же это было лучше, чем совсем ничего. — Исчезла… Ты поспи, Найл. Поспи. Раны больше нет…
Зейн прислонился спиной к стене и закрыл лицо ладонью, другой рукой продолжая сжимать уже не дрожавшие пальцы друга. Соленые маслянистые дорожки пота расчерчивали его лицо и смешивались с не менее соленой, но бежавшей из глаз влагой. Зейн Малик плакал, забыв о том, что хоть его и не видит потерявший сознание лучший друг, от наблюдения ему не уйти. А может, ему просто было уже всё равно? Ведь город и так знал все его слабости. Одной больше, одной меньше… А слезы эти были слезами радости. И Малику было уже наплевать, посмеется город над ним или нет.
Вот только город никогда не смеялся. Лишь уничтожал игроков, планомерно и безучастно вонзая в их раны сотни игл страха, сомнения и разочарования. Но вы ведь любили играть, смертные! А значит, не вам судить того, кто создан, чтобы даровать вам игры. Вечные игры на выживание.
Туман незаметно подкрался к руке Зейна Малика, чтобы сковать льдом и его рану. Чтобы наградить и его порцией невыносимой боли. Чтобы выполнить обещание. Ведь Разрыв не давал авансов, но всегда держал слово. Даже если дано оно было тем, кто любил играть не по правилам…
Хриплый крик утонул в вязком воздухе, лишенном сострадания, но точно знающем, что такое «честь».
Гарри Стайлс сидел на лавочке парка и с бешеной скоростью просматривал интернет-вкладки в планшете. Ночь давно вступила в свои права, но возвращаться в гостиницу ни он, ни его друзья не собирались: они планировали обследовать место аварии в то самое время, когда разбилась Ауди Найла и Зейна. Зачем? Интересный вопрос. Они и сами не смогли бы дать на него ответ…
— Гарри, ты всё же думаешь, что старуха не совсем спятила? — подойдя к другу и опустившись на лавочку, спросил Лиам. В руке он сжимал нераспечатанную банку кофе, и давно остывший напиток, переходивший из рук в руки вот уже в пятый раз, был протянут погрузившемуся в чтение шатену.
— Кто знает, — пробормотал тот, игнорируя предложенную жестянку.
— Парни, давайте мыслить логически, — опустившись на лавочку рядом с Лиамом, воззвал к разуму друзей Луи. — Та старушка детально описала всё то, что случилось на самом деле, то, что подтверждает и полиция. Значит, она в здравом уме. По крайней мере, была до момента аварии. А значит, и девочка тоже была. Не верю я, что Зейн — наш Зейн, который отлично водит — просто так свернул бы с дороги и подверг себя и Найла опасности. Значит, девочка там точно была. Ну, или еще кто-то, кого свидетельница приняла за девочку.
Гарри вздохнул. Они лишь час назад закончили поквартирный обход встречей с пожилой свидетельницей, и вопросов стало лишь еще больше: она не только не пролила свет на всю эту безумную историю, но и загадала в два раза больше загадок. Ведь то, что она скрыла от следствия, казалось полным бредом! Однако безумной эту женщину назвать было невозможно: слишком уж детально она описывала происходившее в ту ночь на улице и слишком уж понимающе смотрела на парней, говоря: «Я знаю, что кажусь безумной. Потому и не стала открывать всего произошедшего полицейским. Можете не верить, мне от вашей веры выгоды никакой. Но вы сами пришли за правдой. Поэтому я вам ее расскажу. Только вам — полиции я эту историю не повторю. Всё равно не поверят, зачем же мне открывать им правду, зная, что в ответ меня назовут сумасшедшей?» И впрямь, зачем? Чтобы истина восторжествовала? Но кому она нужна в этом лживом мире? Сказки, устраивающие смертных, здесь ценятся выше правды, ломающей их привычные устои. Потому что правда порой не просто колет глаза — она вырывает их из глазниц. А потому люди предпочитают смежить веки и окунуться в ложь. Это ведь проще, правда? И не так страшно.
