— Да, — Хоран кивнул и устало вздохнул, посмотрев в глаза друга.
Сделать всё, чтобы вернуться и верить в возвращение — разные вещи, правда, смертные?
— Тогда нам надо отдохнуть, — словно не заметив отсутствия уверенности в голосе друга, продолжил Зейн. — Только бы место найти… В дома нельзя заходить — это ловушки. В тупики и узкие переулки тоже. Давай найдем широкую улицу, как эта, и немного передохнем?
— Да, пора бы, — слабо улыбнулся Хоран и побрел прочь от дома, так похожего на вырвавшиеся из воды остовы старых кораблей — изувеченные штормами, временем и безразличием стихий.
Ведь смотреть на смерть куда страшнее, чем играть с ней.
Узкие улочки, застывшие в тишине, сменяли переулки, и иногда мимо друзей пробегали гонимые собственными кошмарами реальные люди, давно потерявшие всё человеческое. Вот только подходить к ним с расспросами было бы глупо: безумие полностью овладело этими вечноживыми куклами, которые не способны были даже умереть. И в мысли парней прокрадывался червячок сомнений: «Мы ведь не станем такими?» Выйдя на широкую улицу, заполненную тишиной, трещинами на асфальте и безразличными взглядами окон, парни присели у стены одного из серых каменных чудовищ, изъеденных временем, и Зейн притянул Найла к себе. Тот не сопротивлялся: мерное дыхание и постепенно успокаивавшееся сердцебиение друга рядом умиротворяло, а адреналин, покидавший кровь, советовал изможденному организму впасть в анабиоз. Малик же некрепко обнимал ирландца и думал о том, как ему сдержать обещание, как пройти все эти ужасы, как не повторить роковую ошибку, которая чуть не стоила ему дружбы самого дорогого человека…
Вот только он пока не понимал, что эта ошибка чуть не стоила им обоим жизни. Ведь одиночество порой убивает быстрее ножа.
И очень медленно, словно под действием нейролептика, в голову прокрадывалась иная мысль. «А сумеем ли мы вообще спастись?» Яд. Это яд. Забудь о ней! Вот только если яд можно обезвредить противоядием, от этой мысли лекарства нет. И даже «спасательный круг» в виде мерно бьющегося сердца лучшего дуга, которое пытается звучать в унисон с твоим собственным, не в силах помочь. Безысходность страшна, но куда страшнее нежелание бороться. А оно в этих еще живых, бьющихся в унисон сердцах, пока не появилось. Пока…
Темнота затопила мир Малика так же, как недавно затопила мир его друга, хоть он и старался держать глаза открытыми. Нервное истощение, усталость и желание забыться всё же оказались сильнее бдительности и стремления стоять на страже сна лучшего друга. А город планомерно сеял панику среди игроков, давая временную передышку некоторым из них. Ведь уничтожить их в один момент неинтересно — куда страшнее играть на чувствах, то позволяя расслабиться, то нанося неожиданный удар. А еще это куда правильнее. Они ведь сами решили сыграть, так пусть выкладываются на полную. Пусть платят цену сполна. Пусть погружаются в пучины отчаяния медленно и неотвратимо — это сделает боль еще сильнее.
А город просто займется новоприбывшими, как только сломает очередную игрушку.
Кудрявый шатен мерил широкими шагами залитый ярким белым светом коридор. Мерное гудение медицинской аппаратуры за стеной его успокоению не способствовало, и Гарри Стайлс готов был на стены лезть от безысходности. А еще от ужаса, проникавшего в сердце ядовитыми испарениями.
Он ничего не может сделать, он бесполезен.
Чем дольше он находился в больнице, тем отчетливее понимал всю степень собственного бессилия, и тем сильнее становилось чувство собственной никчемности. Зачем он читал сотни книг, ни одна из которых не могла сейчас помочь? Зачем штудировал брошюры о медицинской помощи, если из комы не вывести с их помощью? Зачем проводил ночи, слушая Элвиса и расписывая в докладе литературному кружку о важности веры в самого себя и свои силы на примере романа Брэдбери «Надвигается беда»? Это всё лишнее. Ненужное. Потому что есть в жизни вещи, которым противостоять невозможно. И каким бы сильным ты ни был, тебе не победить. Просто потому, что от тебя ничего не зависит.
Бобби Хоран, только что вернувшийся из полицейского участка, опустился на диван вестибюля и закрыл лицо руками. Пот струился по его вискам, а общая бледность и изможденность заставляли задуматься о его здоровье и о том, сколько еще он продержится. Луи Томлинсон, шатен с глубокими затягивающими серо-голубыми глазами, в которых вечно прятались смешливые нотки, вертел в руках запечатанную жестянку с кофе из автомата, но, стоило лишь отцу друга присесть рядом, тут же протянул ее ему. Гарри резко прекратил мерить шагами выложенный белой плиткой пол, замер напротив дивана и тихо спросил:
— Есть новости? Как это произошло?
Гарри знал, что Зейн и Найл собирались перебарывать страхи. Знал, что им могло взбрести в голову погонять на полной скорости. Но он не понимал двух вещей: почему парни устроили гонку по улицам города, где могли сбить пешехода, и почему они не справились с управлением, ведь Малик был отличным водителем. И эти два странных, непонятных момента работали противоядием от мысли: «Они решили поставить чью-то жизнь под удар сознательно».
— Всё плохо, — тихим надломленным голосом ответил Бобби и кивнул Луи, принимая у него жестянку. — Есть свидетель — женщина шестидесяти лет. У нее была бессонница, и она смотрела в окно. Ауди вылетела из-за поворота на полной скорости, сбив мусорный бак, но не сбавила скорость. Дальше ехала прямо, но тут из переулка выскочил ребенок, и машина вильнула. Эксперты говорят, тормозного пути не было — машина даже не пыталась остановиться. Просто Зейн вывернул руль, и машина… машина…
Мужчина судорожно сглотнул и шумно выдохнул. Тихий щелчок гулким эхом отозвался в тишине вестибюля. Нехотя сделав пару глотков давно остывшего кофе, мистер Хоран покачал головой и закончил:
— Машину уже начали исследовать, но пока всё еще не ясно, были ли тормоза в порядке. Скорее всего, нет. Но надо дождаться официального заключения. Только это еще не всё…
Лиам Пейн, короткостриженый брюнет с яркими, пронзительными карими глазами, способными в мгновения ярости заставить противника забыть как дышать полным ненависти, сжигавшим душу дотла взглядом, нервно повел плечами и покосился на Луи, сидевшего справа от него. Томлисон побледнел. Гарри, сверливший взглядом пол, вскинул голову и, глядя на мужчину со смесью ужаса и надежды, спросил:
— Ребенок. Он не пострадал?
— Это как раз самое странное, — вздохнул мистер Хоран, и Луи с Лиамом переглянулись. Нехорошее предчувствие сигаретным окурком прижигало нервы, заставляя ладони покрываться маслянистым холодным потом. — Та женщина говорит, что сразу после аварии вокруг машины заклубился туман, а девочка, схватившаяся за предплечье, рассмеялась. Она смотрела на машину, на туман, не пойми откуда взявшийся, и смеялась, а по руке текла кровь. Возможно, ее задело осколком. Вот только туману неоткуда было взяться на улице в ту ночь, и какой ребенок рассмеется, если его ранит? А потом эта девочка якобы ушла в переулок напротив того, из которого выбежала. Полиция думает, что у свидетельницы с головой не всё в порядке, они меня час допрашивали, пытаясь выяснить, не было ли у Найла склонности к суициду… Да как они могут?! Мой сын никогда бы не решил покончить с собой! У него не было причин: у него всё было! И семья, и друзья… всё…
Самовнушение всё же порой очень сильная вещь. Но не тогда, когда сын стоит на пороге смерти, не так ли?
— Мистер Хоран, даже если та женщина немного не в себе, — осторожно сказал Луи, косясь на Гарри, — она наверняка хоть что-то, но видела. Вам же говорили, что машина сбила мусорный бак, значит, и про то, что кто-то преградил Ауди путь, она могла сказать правду. А дальше — авария. У женщины был шок, вот и почудились ей туман да смех. Или просто решила поэффектней рассказ сделать, потому и сказала о том, чего не было.
А не было ли? Как просто сказать тому, кого не понимаешь, что он сумасшедший! Как просто назвать то, что кажется странным, выдумкой! Но что, если «бред сумасшедшего» окажется истиной этого мира, а «сказка» — кошмаром реальности?
