— Я тебе не брат. Зови сюда своего кукловода в халате, мы с ним разберемся. Ты не Саафа.

— Братик, как ты можешь?! — голос девочки сорвался на крик. Найл безучастно смотрел на черные круги, украшавшие ее платье, и в багровых сполохах гигантского костра они казались на удивление алыми.

— Где твой поводырь? Где этот японский псих?! — рявкнул Зейн, и девочка, кинувшаяся было к нему, замерла.

Нехорошо обижать маленьких. За это могут потребовать плату…

— Зейн, ты последняя задница! Ненавижу! — крикнула Саафа, а в следующую секунду Малик задохнулся собственным криком.

Чирк.

Небольшой оранжевый огонек, засиявший на конце старой спички, мерно дрожал в пропитанном жаром воздухе. Секунда полета, словно росчерк красной туши по холсту. Словно бритва прошла по шее. Вспышка. А следующая секунда добавила сюрреалистичному пейзажу еще один костер, куда меньший, но оттого не менее ужасный.

— Нет!

Но она ведь всего лишь «видение».

— Чёрт, чёрт, нет!

Оставь, не старайся потушить.

— Держись!

Пусть догорит, тебе же будет лучше.

— Не умирай!!!

Она и не жила. Зачем спасать иллюзию?

— Живи…

Вы так любите мечтать, смертные! И не знаете, что мечты могут стать реальностью…

Двое парней всеми силами пытались затушить огонь, отчаянно не желавший уступать свою добычу. Саафа корчилась на асфальте, и ее крик сменился булькающими хрипами, а огонь на здании вдруг начал усиливаться. Он пытался объять соседние дома и гудел, словно призывая несуществующий ветер помочь ему разрастись. И ему помогли, вот только не тот, кого об этом просили…

Маленькое тело, покрытое черной коркой, застыло на дороге. Вплавившиеся в плоть металлические браслеты и цепочки казались вырвавшимися наружу соединительными деталями отвратительного робота. Огонь спал сам собой, обнажив раны, из которых сочилась влага, что тут же застывала, обращаясь в лед. А ведь жар от горевших зданий лишь нарастал, и пот, градом катившийся по парням, лучше любых слов говорил о температурных показателях этого Ада.

— Почему? — пробормотал Зейн, и эти слова ржавым ножом прошлись по сердцу его друга. Кулаки ирландца сжались сами собой, а взгляд затуманила жгучая боль.

— Значит, моего отца можно сжигать, а твою сестру нет? — процедил Хоран и сам испугался своих слов. Зейн в который раз вздрогнул и впервые за это время посмотрел в глаза Найла. Боль, ярость, обида, страх, неверие — всё это перекрывалось в синих глазах совсем иным, куда более опасным чувством. Бессилием. И Малик понял, что на этот раз город добился своего. Вбил между ними клин.

Шаг.

Зейн неуверенно приближался к другу, выронив из рук футболку.

Еще один.

Найл попятился, не желая оказаться к пакистанцу ближе, чем сейчас. Он с удовольствием убежал бы — прямо сейчас — и бежал до тех пор, пока босые ступни не стесались бы до кости. Но почему-то не мог оторвать взгляд от глаз Малика.

Эй, эй, не робей! Убегай уже быстрей!

Расстояние между парнями не сокращалось, но два тела, лежавшие на покрытом сетью трещин асфальте, остались далеко позади. Расстанутся или нет? Простят друг друга или возненавидят? Секунды ритмично отсчитывали пульс, дыхание и шаги.

Это конец?

— Чёрт возьми, Хоран! — крик отчаянья, взмах рук и остановка. Зейн застыл на месте, а расстояние между ними незримо превращалось в пропасть. — Я не хотел…

Голос пакистанца дрогнул, и он кашлянул, как делал всегда, когда старался скрыть заминку, и этот знакомый жест, такой родной и удивительно застенчивый, заставил Найла остановиться. Что-то старое, несуществующее в этой реальности, проникало в душу ирландца, заставляя его поджимать губы и бороться с самим собой, со злостью на лучшего друга. Дружба. Странное понятие, неведомое городу, такое же нереальное в этом мире, как верность и прощение.

— Прости, Найл.

Это шутка? Ты его ударил. Дважды. Ты его оскорбил. Ты предпочел ему иллюзию.

— Да пошел ты, Малик… — и нервный смешок.

Найл рухнул на асфальт и, притянув колени к груди, закрыл лицо руками. Пламя окрашивало бледную кожу в алый, и Зейну отчаянно захотелось уничтожить этот цвет, превращавший его друга в странное подобие шарнирной куклы. Суставы подчеркивали тени, ребра озаряли блики, кожа казалась излишне тонкой и чересчур яркой. Словно скелет зашили в кожаный мешок и окунули в чан с марганцовкой.

Мерзко.

Шарнирная кукла пошевелилась, и очерченные игрой свето-теней суставы заходили ходуном в своем розовом мешке. Зейн поднял футболки и протянул одну из них Найлу, растиравшему лицо ладонями, словно пытаясь прогнать дурной сон. Только от кошмара избавиться порой легче, чем от сладких грез, и последние приносят куда больше разрушений.

Встряхнувшись, Хоран посмотрел на друга и, заметив протянутую майку, местами прожженную до дыр, покрутил пальцем у виска.

— Спятил? Я это не надену! И тебе не советую.

— Найл, тут не холодно, но ходить, сверкая пузом, не лучшая идея.

Как же так? Что за шутки? Почему они так себя ведут?

— Лучше быть голым, чем надевать такое! И вообще… чёрт, Малик, эта штука сделает тебя самым нестильным человеком в этом… мегаполисе, чтоб его.

Зейн сдавлено усмехнулся, но смешок, сорвавшийся с потрескавшихся губ, больше походил на лай. Он сглотнул и, переборов отвращение, натянул на себя черную, зиявшую дырами футболку.

— Это новый писк местной моды, Хоран. И я ее законодатель.

Секунду они смотрели друг другу в глаза, а затем рассмеялись — нервно, истерично, роняя на дорогу бусины соленого льда. Стирая со щек слезы, Малик сел рядом с другом и вновь протянул ему футболку, которую Хоран принял. Судорожный смех смешивался с ревом пламени, а затем сошел на нет, и двое живых молча смотрели на искры, растворявшиеся в темных, бесчувственных, мертвых небесах, со смесью ненависти, безысходности и странного, иррационального восторга. Восторга перед чем-то куда более сильным, чем технологии и люди. Перед стихией, способной уничтожить саму жизнь.

— Мир? — тихо спросил Малик, следя за тонувшими в сером мареве бликами.

— Мир, — еще тише ответил его друг. Именно так. И это не шутка. Просто порой память проигрывает судьбе, а порой хорошие воспоминания становятся непреодолимым барьером для разочарований будущего.

У вас есть нечто, чему можно позавидовать, смертные. Вот только вы слишком легко ставите это «нечто» под удар…

Ирландец натянул футболку, едва сумев подавить рвотный позыв, и поднялся. Зейн вздохнул и тоже встал. На распростертые всего в паре десятков метров от них тела парни старались не смотреть. Слезы давно иссякли, превратившись в ледяные бусины, рассыпанные по асфальту, а пустоту в душе медленно заполняло новое, до этого момента неведанное ощущение — обреченность. Покорность судьбе. Принятие неизбежного.

— Как колено?

Хоран закатил глаза и, махнув на Зейна рукой, наиграно-весело ответил:

— Что со мной будет? Я же как Шалтай-Болтай — если развалюсь, меня соберут.

— Тогда я, по-твоему, «вся королевская конница, вся королевская рать»? — включился в игру Малик, уперев руки в бока и всё еще пристально вглядываясь в озаренное искусственным закатом небо.

— Нет, они Шалтая собрать не могли, — фыркнул Хоран, едва стоявший на ногах от слабости. — Ты Фея-крёстная.

— Да пошел ты, Хоран!

— Показывай дорогу, Малик!

Нервный смешок, и взгляды наконец оторвались от огня. Зейн протянул другу ладонь, напряженно вглядываясь в его глаза, и Найл уверенно пожал руку друга, не сумев, правда, подавить дрожь в пальцах.

Прощены.

Уметь прощать порой куда полезнее, чем уметь мстить. Вот только не все это понимают, так, смертные?

Где-то далеко, словно в другой жизни, послышалась тягучая, успокаивающая, до боли в зубах пугающая песня. Найла ощутимо тряхнуло, а Зейн сжал его ладонь и, сделав в шаг к другу, тихо сказал, глядя ему в глаза:

— Он пытается нас сломать. Город. Он пытается нас поссорить и потом будет добивать поодиночке. Я не отдам тебя ему, Найл. Мы выберемся.