Ты ведь не думаешь, что это она, смертный?..

Малик подбежал к сестре и попытался оттащить ее от костра, но девочка вырывалась из его рук, истошно крича. Найлу показалось, что она насмешливо ухмылялась, но он прогнал от себя глупую мысль. Подойдя к другу, ирландец положил руку тому на плечо и достаточно громко, чтобы перекричать вопли девочки, сказал:

— Оставь ее, это бесполезно! Только хуже сделаешь!

— Да что ты!.. — на секунду Зейн вдруг замер, а затем отпустил сестру и сделал шаг назад. Руки безвольными плетьми повисли вдоль тела, а в глазах плескалось неверие в происходящее и отчаянное нежелание принимать реальность.

— Это не она. Не она.

Сила самовнушения так хрупка…

Саафа вдруг обезоруживающе улыбнулась и обняла Найла за талию. Прижавшись носом к животу растерянного, окончательно обескураженного парня, девочка возмущенно пробурчала:

— Зейн, ты такой гадкий! Лучше бы моим братом был Найл! Он всегда разрешает мне делать то, что хочу!

Малик застыл с открытым ртом, с непониманием глядя на сестру, а Хоран пытался отогнать ощущение неправильности происходящего и… омерзения. Его обнимал кто-то холодный, чужой и странно-мягкий, почти воздушный… Найлу казалось, что его обнимает рыба, выброшенная на берег. Давно протухшая рыба, которая почему-то не превращала воздух в смрад, но оттого не менее мерзкая. Хотелось оттолкнуть ребенка, но глаза Малика с нежностью и раздражением (какой странный коктейль!) смотрели на нее, стремясь понять, что происходит, и это не давало Хорану двинуться с места. Он боялся. Боялся, что Зейн вспылит и оставит его одного в этом жутком городе, уйдя под руку с этой… рыбой. Дохлой, отвратительной, прогнившей насквозь рыбой.

Внезапно треск огня за поворотом и шум рушившихся перекрытий был уничтожен новым звуком. И у Найла Хорана задрожали колени. Он узнал этот голос и понял, почему Малик кинулся за сестрой, забыв об осторожности. Точнее, испытал на себе то же самое. Резко оттолкнув Саафу, Хоран бросился к горевшему дому, даже не заметив, что Малик и ухмылявшаяся девочка бегут следом. Звон разлетавшихся на части стекол, рев пламени, нестерпимый жар — всё это смешивалось в уродливый кроваво-красный узор калейдоскопа, мелькавший через сузившийся до размеров одного дома объектив жизни Найла Хорана. И этот дом, объятый пламенем, добавлял к сюрреалистичной, безумной картине излишнее звуковое сопровождение. Это уже не были крики — лишь стоны, переходившие порой в подвывания, и Найл не заметил, как оказался на коленях. Его била крупная дрожь. Даже окончательно обезумев, парень не сумел бы ворваться в здание: его окутывало пламя, вырывавшееся из каждого окна, из каждой двери подъезда. Алые языки стремились к темному небу, не предвещавшему дождя, а Найл дрожал, стоя на коленях перед погибавшим в костре серым монстром, который стонал таким родным голосом…

Чья-то ладонь легла на плечо ирландца. Холодная, но не вызывавшая отвращения. Живая. Он вздрогнул и сбросил руку друга, ощутив вдруг резкий укол ненависти, и в тот же миг из подъезда, под мерный треск и заунывный вой, вырвалось нечто.

Пламя лизало черные брюки, поглощало белую рубашку, терялось в некогда густых волосах. Оно пожирало плоть, распространяя мерзкий запах горелого мяса, а стоны превратились в хрип. Найл замер, а в следующую секунду кинулся к отцу, катавшемуся по земле, пытаясь сбить с себя огонь. Он не помнил, как кричал, не замечал, как Зейн сорвал майку и начал тушить Бобби. Он просто пытался спасти дорогого сердцу человека, как и Малик, сорвав с себя футболку — мокрую от пота, заиндевевшую, но вполне пригодную, чтобы… Чтобы что? Спасти отца? Но это невозможно.

Белая кожа обугливалась, становясь черной.

Найл, не замечая слез, бежавших по щекам, сбивал пламя с корчившегося в агонии тела, а где-то за его спиной довольно усмехалась маленькая девочка. Но этого не замечал никто, кроме города, который создавал эту улыбку так же, как создал Барона Самди. Страхом.

Девочка вдруг пронзительно засмеялась, бросая на асфальт горящие спички, а хрипы затихли. Огонь бушевал на здании, но с человека был сбит, и обуглившаяся плоть, сочившаяся сукровицей, ничем не напоминала Бобби Хорана. Разве что обручальное кольцо да часы сияли слишком ярко для столь пасмурного дня.

— Мертвец на улице Морг! — крикнула девочка и рассмеялась вновь.

Острая боль в сердце ирландца сменилась тупой ненавистью.

— Это ты. Это всё ты, — странно-спокойный, удивительно тихий голос.

— Найл, спокойно, это не… — слова Малика утонули в крике.

Бросок Найла был столь молниеносен, что Зейн не успел его перехватить, а в следующий миг Хоран уже держал Саафу за плечи.

Удар.

Худое тело врезается спиной в серый асфальт. Детский крик переходит в стон.

Еще удар.

Найл отлетает в сторону, не замечая пульсирующую боль в разбитой губе.

Треск пламени.

Карие глаза с яростью смотрят в синие, но те пронзают их жгучей ненавистью.

— Давай, братик! Найл сделал мне больно! Он плохой! — и плотоядная усмешка. А вниз падает еще одна спичка.

Малик вздрогнул и перевел взгляд на сестру. Черты ее лица заострились и совсем не напоминали его веселую, жизнерадостную сестренку. Это был коршун, круживший над добычей, чьи глаза пылали жаждой крови.

— Это не Саафа, — прошептал Малик и сделал шаг назад. — Это не моя сестра!

— Братик? — черные глаза девочки налились слезами, и она протянула к Зейну тонкие руки, перепачканные сажей. — Ты меня больше не любишь?

Зейн медленно качал головой, словно отрицая происходящее, и незаметно для самого себя пятился к горящему дому. Найл сжимал кулаки в бессильной злобе и ронял на землю горячие соленые капли. Слезы застывали еще в воздухе, разбиваясь о серый, пропитанный запахом бензина асфальт.

— Не Саафа… Ты не Саафа, — словно заклинание, повторялись одни и те же слова, а огонь неумолимо приближался.

Обугленное тело на асфальте уродливой куклой, насмехавшейся над миром живых, скалило белые зубы. Прилипшие к ступням ботинки источали аромат паленой резины, смешивавшийся с тошнотворным запахом смерти. Найл не отрываясь смотрел на пустые глазницы чудовища и дрожал.

Ты ведь хотел, чтобы отец вынес тебя из пожара, смертный?..

Грохот обрушившейся балки на секунду привел Хорана в чувство, и этой секунды хватило, чтобы он понял: Зейн в опасности. И не важно уже было, что только что его сестра сожгла отца Найла, а сам Зейн ударил его, спасая убийцу. Важно было лишь приближение огня к спине лучшего друга и полные ужаса карие глаза, понимавшие, но не желавшие принять правду. Найл на негнущихся ногах двинулся к Малику, который его даже не замечал, и преградил тому дорогу. Врезавшись спиной в покачивавшегося Хорана, пакистанец вздрогнул и резко отпрыгнул в сторону, словно натолкнулся на врага.

«Смешной Вы человек…» — в который раз вздохнул бы город и добавил, что врагов путают с друзьями гораздо чаще, чем те ими становятся, что не мешает, впрочем, друзьям превращаться во врагов куда чаще, чем люди ошибаются, называя товарища предателем.

— Найл?.. — сознание медленно, но верно прояснялось, нехотя приоткрывая Малику завесу происходящего на самом деле.

— Что еще? — Хоран не узнал свой голос. Осипший, хриплый, сдавленный, словно легкие заполнял расплавленный свинец, а ребра превратились в тиски.

— Я… Она… — пакистанец бегал взглядом по асфальту, словно искал там ответ на все вопросы. Его друг, всё еще шатаясь, словно с похмелья, отошел от объятого пламенем дома и прислонился спиной к его соседу напротив. Ширина улицы позволяла не опасаться того, что огонь перекинется на противоположную ее сторону, однако парни не замечали, что и на стоявшие рядом здания пламя явно не желало нападать. Кому нужны такие детали?

— Братик, — из глаз Саафы брызнули слезы, губы ее задрожали, а кулаки отчаянно сжимали подол платья в горох. В черный горох, не красный.

Это не Алиса. Ведь так, смертный?

Зейн поморщился, словно ему дали пощечину, и, не глядя на девочку, процедил: