Секунда. Время застыло. Замедленная съемка вновь позволила рассмотреть каждую деталь происходящего. И полные насмешки черные провалы пустых глазниц божества смерти, и плещущийся в карих глазах ужас, и судорожный поворот головы брюнета, и печальную улыбку на губах девочки, всё еще пытавшейся сдержать потоки крови, вырывавшиеся из вспоротого живота…

Удар.

Зейн отлетел к стене стоявшего слева от него дома, а Найл перекатился к дороге, сумев в последний момент вытолкнуть друга с линии атаки. Змеи-нити вгрызлись в покореженный асфальт, как могильные черви вгрызаются в разлагающуюся плоть.

Хрусть.

Побежала по серому полотну новая сеть трещин — морщин на болезненной старческой коже. Хоран вскочил и обернулся. Девочка улыбалась ему. Ее ладони скользнули вверх. Хриплый стон вырвался из легких блондина, когда из рваной раны на животе ребенка, зияющей, словно жерло вулкана, с хлюпаньем и мерзким чавканьем выпали на асфальт покрытые кровью органы. Шлепок гулом разнесся по тишине туманного города, а затем мертвецы вновь рассмеялись. Рассмеялась и девочка, сжимая и разжимая поднятые к лицу окровавленные кулачки. А из глаз ее текли слезы и падали на асфальт, разбиваясь на сотни осколков. Алых осколков. Ведь ее слезы были багрово-алыми, густыми и вязкими. Как кровь.

Хоран пошатнулся, но сильные руки поймали его за плечи и потащили к стене.

— Не смотри! Найл, не смотри, я сказал! — орал Малик не своим голосом, оттаскивая друга к переулку. — Надо бежать! Иди, чёрт побери, шевели ногами!

«Поздно», — вздохнул бы город и усмехнулся. Вот только он к таким сценам давно привык, и они его абсолютно не трогали.

— Не сдавайся, Хоран! Ты же сильный!

Сильный. Это слово сотнями полиелейных колоколов отразилось от памяти Найла, вихрем ворвавшись в его душу. «Я обещал, — подумал он, судорожно сжав кулаки, — и я не сдамся». Босые ступни ускорили шаг. Одна влажная, потная ладонь поймала другую. Два сердца, срываясь в галоп, бились по клеткам-ребрам, учащая и без того судорожное дыхание. Еще настоящее. Еще теплое. Еще живое.

Парни бежали к переулку, не оглядываясь, а трещины от удара нитей расползались по асфальту и пытались отрезать им путь. За спинами беглецов громовыми раскатами гремел надрывный хохот, и летели им вслед слова мертвого Барона:

— Это царство Смерти! Оно смеется над вами — над теми, кто решил с ней поиграть! Или вы уже поняли, что играть со Смертью — себе дороже? Поздно!

А трещины всё росли, всё ширились, и ближайшая подворотня уже была отрезана от парней бездонной пропастью, исторгавшей ароматы гнили и разложения, из склонов которой торчали белые кости. Сотни костей. Они кинулись к соседнему проулку, но и здесь разлом шириной был уже больше метра.

— Давай, Найл, мы сможем, — срывавшимся голосом прохрипел Зейн и судорожно сжал похолодевшую ладонь друга.

Тот не ответил — лишь нервно кивнул. А через секунду две пары босых ног оторвались от асфальта и взмыли над пропастью.

Хрум.

Рванулись в стороны края рваной раны истерзанной агонией земли. Кости в ней заходили ходуном, приглашая гостей на бесконечное чаепитие. Гнилостные пары взметнулись к небесам.

А в следующую секунду ступни беглецов коснулись самого края трещины, и два тела рухнули на мерзлый асфальт. Мертвецы безумно рассмеялись, Барон помахал парням вслед костлявой рукой, а девочка с тянувшимися за ней по асфальту, оставляя на нем кровавый след, органами, продолжала брести к разлому. Физика? К чёрту физику. Анатомия? К чёрту анатомию. Потому что…

Барон погладил белые локоны замершей рядом с ним девчушки, а в следующий миг ее окутал туман. С хлюпающим звуком втянул он в себя образ ребенка, и на костлявой ладони божества смерти остался лишь маленький сахарный черепок с алым именем.

Алиса.

Словно героиня Льюиса Кэрролла. Вот только было ли это настоящее имя той девочки, что чуть не оказалась под колесами черной Ауди? И если да, откуда ее имя мог знать Разрыв, не поглощавший тех, кто не играл со смертью, как своей, так и чужой?..

«Задавать вопросы здесь — то же самое, что задавать их в Гуантанамо», — мог бы рассмеяться Барон Самди, если бы имя на сахарном черепке, написанное кровью, и впрямь заинтересовало парней.

Вот только парням не было дела ни до скелета, ни до зомби, игравших за его спиной, ни до сласти в его руке. И лишь алое имя въелось в их память, как и бездонные провалы черных глазниц божества смерти, но думать о них сейчас было бы непозволительной тратой времени. Друзья давно уже поднялись на ноги и бежали, сломя голову, забыв о боли и жажде, подгоняемые лишь липким, как туман, холодным, как лед, страхом. И они не видели, как за их спинами развеялось дымкой видение — сотни детских скелетов. Как затянулись трещины в асфальте, рожденные нитями-змеями, но которых, собственно, никогда и не было. Как накинул на цилиндр капюшон сам Барон Самди, погружая белый череп в плен затхлого аромата гниения, спрятанного в плаще. Они лишь слышали его голос, продолживший громовыми раскатами петь песню Торговца Черепами.

— Где это видано, где это слыхано —

Смерть превратили в сущую мелочь, так, в ерунду!

Божество смерти поглотил туман, развеяв, как сон, словно и не было ни черного плаща, ни лакированных ботинок, ни гладкого, скалившегося безгубым ртом, черепа. А ведь он был. И пусть это был лишь страх, лишь ночной кошмар, не имевший плоти для остальных пленников Разрыва, для Найла Хорана и Зейна Малика это существо было реальным. И оно могло их убить. Могло, но не стало. Потому что игра всё же только началась.

Игра на выживание со смертью.

Но вы ведь любите с ней играть, не так ли, смертные?..

====== 6) Кого ты предашь? Выбирай! ======

«Игра — это большой мешок обманов». (Оливье Лоуренс Керр)

Город знал вкус крови. Он чувствовал его всякий раз, как тяжелые багряные капли ударялись о серый асфальт и растекались по нему, как мозг по стене после выстрела из Магнума «в упор». Этот солоноватый, отдающий металлом привкус въелся в город, как ржавчина в старую Ауди, которая может вылететь на обочину в любую секунду. Исчезнуть этот привкус не мог — лишь постоянно пополнялся новыми оттенками. Новыми разводами мозговой жидкости по ветровому стеклу.

Город знал цену страха. Он видел ужас в каждом лице, что мелькало мимо его глазниц-окон. Он смотрел на них отрешенно и совершенно безразлично, так, что даже ученый-вирусолог, рассматривающий через микроскоп клетки лука, показался бы более заинтересованным. Потому что страх являлся неотъемлемой частью атмосферы, как азот и кислород. Он существовал вне зависимости от времени, которого здесь не было, пространства, которое играло с людьми, и их желаний. Потому что все они когда-то подписали себе смертный приговор. И городу неинтересны были люди, давно отказавшиеся от своей жизни, те, кто продал ее за гроши.

Город просто знал цену бытия — в отличие от них. Безумие? Потерянная вечность? Вовсе нет. Сама жизнь. Жизнь, которая исчезала из глаз игроков, обращаясь в панику, а затем и в сумасшествие. Жизнь, которую они сами променяли на вечный ужас. А те, кто не ценил жизнь, городу были неинтересны… и не важны.

Однако город всё же кое-чего не знал. Он не знал, что такое дружба, преданность, взаимопомощь. Каждый, кто прибывал в Разрыв, либо изначально был один, либо начинал ненавидеть и винить спутника после первого же испытания. Просто потому, что когда человеку плохо, другим должно быть еще хуже, чтобы ему стало легче. Просто потому, что, обвинив товарища, он снимет с себя часть вины… вернее, ему будет так казаться. И потому, глядя на две фигуры, спрятавшиеся в темном переулке, вжавшиеся в стену и главное — прижавшиеся друг к другу, город мог бы удивиться… но предпочел их проигнорировать. Ведь они такие же, как остальные. Просто потому, что попали сюда.

Найл судорожно сжимал и разжимал пальцы, пристально вглядываясь в белую кожу. Руки сильно дрожали, но это уже не было похоже на тремор эпилептика. Зейн, прижавшись спиной к выцветшей от времени грязно-серой стене, сидел слева от него и, обняв руками колени, молча смотрел на асфальт перед собой. Первая паника прошла, сойдя с парней, словно лавина, и обнажив неприглядную истину. Это не шутка.