А ведь больше такого шанса может и не выпасть!

«Бегите же!» — срывающимся голосом воскликнул бы Гарри, чтобы отрезвить друзей, чьи ноги были ватными от ужаса. Но его не было рядом.

— Такие вкусные, такие смешные…

«Что смешного? — отрешенно подумал Малик. Мысли словно плясали вокруг парня, словно и не принадлежали ему, словно были излишними. — Что смешного в черепах с именами? В смерти. Что смешного?»

А вот Барон рассмеялся. Тихо, пленительно, призывая смеяться вместе с ним в этой безжизненной тиши мертвого города страха.

«Ничего, — зло подумал пакистанец, и мысли разом ворвались в его голову, снова осознав, кому принадлежат. — Это не чертова голограмма и не гребаный актер! Это страх. Наш страх смерти. Мы смеялись над ней — и он смеется. Но это не смешно. Совсем не смешно».

— Это не смешно, — дрожащим хриплым шепотом произнес Малик, и Найл вздрогнул от звука его голоса. Вздрогнул и оторвал зачарованный взгляд от кровавых надписей, почти достигших его лица. Еще шаг, и Барон сумел бы коснуться шеи парня.

Скелет вмиг замолчал. Сладости на кресте замерли, перестав поддерживать его веселье переливами колокольчиков. Костлявая рука застыла, не шевелясь. А в следующий миг сахарные олицетворения Зейна Малика и Найла Хорана усмехнулись, обнажая желтые прокуренные зубы, а в глубине сахарных провалов зажглись алые огни.

— Но ведь вам совсем недавно так нравилось смеяться смерти в лицо, — елейным голосом протянул Барон. — Так почему бы теперь… смерти не посмеяться над вами?

И в тот же миг тишину взорвал бешеный хохот. Сотни тысяч детских голосов истерически смеялись в лицо глупым смертным, как смеялись и черепа на жерди, снова заведшие перезвон. Они бились друг о друга с яростью и остервенением, и трещины ползли по белому сахару, как когда-то ползли они по серому покрывалу асфальта Разрыва.

— Здесь нет жизни! — сквозь хохот крикнули черепки с именами «Зейн» и «Найл». — Здесь повсюду только смерть! И вы — та-ки-е же!!!

Ахахахахаха!!!

Переливами колоколов, раскатами грома звенели сотни голосов детей, сливаясь со смехом сладостей. Костлявая рука сжалась, черепки в ней затрещали, разломы, словно черные морщины, прошли по белой глади, и сахарный прах заструился сквозь пальцы Барона Самди. Но прах ли это? И белый ли он? И сыплется ли? А, быть может, течёт? Змеится алой рекой, окропляя мерзлый щебень живительной влагой?..

Багряные капли срывались с белых костей и обрушивались на асфальт с громовыми раскатами. Две пары глаз с ужасом следили за каждой из них. Две спины вжимались в холодную безразличную стену, желая растворится в ней навечно. Спрятаться. Скрыться.

Бежать-бежать-бежать!

Но ноги словно примерзли к асфальту и не могли пошевелиться. Разве что дрожали — судорожно, нервно, болезненно…

Ткань мироздания треснула, и из тумана начали появляться дети.

Вон мальчик, одетый в джинсовый комбинезончик, играет в мяч. А вон белокурая девочка в синем сатиновом платье запускает змея по воздуху, лишенному ветра. А вон еще одна девочка катается по земле в обнимку с рыжим сеттером. А вот и маленький негритёнок прыгает через веревочку, что для него крутят его старшие братья…

Вот только платье на девочке болталось, словно мешок на вешалке, путаясь подолом в белых костях. Клоки шерсти сеттера чудом держались на еще не сгнивших местами кусках плоти. Мячик мальчонка находил на ощупь, ведь лохмотья полусгнившей кожи, покрытой струпьями, словно шторы закрывали обзор пустым глазницам. А о том, что веревочку крутили негритята, догадаться можно было лишь по налипшим на их лбы иссохшим черным лоскутам кожи, чудом еще не сгнившей, да паре клоков сальных кудрявых темных волос, что непостижимым образом держались на белых, сияющих в сумраке черепах. И все они смеялись, смеялись, смеялись! Надрывно, горячо, весело! Смеялись над глупыми смертными, надумавшими обхитрить Ее Костлявое Величество Смерть!

АХАХАХА!!!

Ноги парней прокололи сотни игл. Паника накрыла с головой.

— Беги! — рявкнул Зейн и толкнул друга в сторону.

В тот же миг окровавленная рука Барона Самди впилась острыми фалангами в бетонную стену в том самом месте, где только что стоял ирландец. Серая бетонная крошка смешалась с алой кровью, и потёки начали застывать, покрываясь ледяной изморозью.

— Здесь вам не выжить! — рассмеялся Барон. — Ведь вы уже мертвы! Как она!

И обагренный живительной влагой костлявый палец указал в туман. На одного из детей. На единственное существо, которое не смеялось.

Девочка лет семи со светлыми кудрявыми спутанными волосами до плеч, одетая в изношенное грязно-белое платье с алыми горохами, не смеялась. Она молча стояла посреди веселившихся мертвецов и неотрывно смотрела на Найла Хорана полными тоски синими глазами. Совсем как у него самого. Ее маленькие ладошки прижимались к животу и отчаянно дрожали, как дрожали и ее губы.

— Пожалуйста, — прошептала девочка, как только ирландец встретился с ней взглядом. — Помоги…

Найл застыл. Изорванные щебнем локти, кровоточащие ступни, ужас — всё это было не важно. Важна была лишь она. Девочка, которую он обязан был спасти. Блондин вскочил и кинулся на негнущихся ногах к ребенку, но был сбит мощным ударом в бок. Два тела покатились по асфальту, и голос Зейна прорвался сквозь пелену боли и тишины, звенящей тишины, что замерла в голове Хорана, как только застыл в воздухе голос девочки.

— Нет, Найл! Это галлюцинация! Голограмма… Чёрт… Это наш страх! Не подходи к ней!

— Что ты несешь?! — не слыша собственный искаженный от ужаса голос, крикнул блондин. — Она жива — мы должны ее спасти!

— Очнись, ее здесь нет, нет!

Истерика, так долго удерживаемая ирландцем в подсознании, вдруг прорвала плотину его выдержки. Он не понимал, что происходит, он видел только белые локоны, что окрашивались в алый, и кричал, кричал, кричал… Зейн с ужасом смотрел на вырывавшегося друга, а в голове звенело: «Пощечина всегда приводит в сознание». Вот только Зейн Малик никогда не поднимал руку на друга, и сейчас…

— Пусти, чёрт! Мы ее убили! Я убил!

Удар.

Смех тысяч мертвых детей.

Тишина.

Синие глаза с ужасом и непониманием смотрели в карие, а ладонь Зейна дрожала, застыв в воздухе. Щека Хорана покрывалась багрянцем, а на светлых ресницах застывали ледяные соленые капли.

— Мы ее не убивали. Это наш страх показал нам ее, — дрожащими губами прошептал Зейн. Голос срывался, но это было не важно. Главным было дать Найлу понять, что девочка не умерла. Иначе он не будет бороться, иначе…

— Нет, умерла, — просочился ядом в их уши вкрадчивый голос скелета Самди. — Посмотри… Найл.

Блондин медленно, но очень судорожно, рывками повернул голову к ребенку и шумно выдохнул. Между белых пальчиков с обгрызенными ногтями бежали алые струйки. Совсем как только что они бежали сквозь кости божества смерти. Кровь пропитывала грязную ткань старого платья и капала на безразличный асфальт. Девочка всё так же судорожно прижимала руки к животу, словно боялась, что, отпусти она их, уйдет из нее сама жизнь, и сухими глазами смотрела на Найла.

— Помоги, — снова прошептали ее дрожащие губы.

— Нет, — голос Хорана сорвался на едва слышный хриплый шепот с истерической дрожью. — Нет, ты ненастоящая. Тебя нет…

— Верно, — выдохнул Зейн и, поймав лицо друга в ладони, заставил его отвернуться от галлюцинации. — Это не она. Не настоящая девочка. Мы должны выбраться отсюда, чтобы найти ту, слышишь, Найл?

— Да… — синие глаза судорожно скользили по искаженным страхом родным чертам лица пакистанца. — Да, мы ее найдем. Выберемся от… сюда и найдем.

— Молодец. Поднимайся, — кивнул Малик, но за его спиной вдруг возникла тень. Огромная черная тень с белоснежной улыбкой из ровного частокола скалящихся зубов.

— Зейн! — лицо блондина перекосилось от ужаса в миг, когда Барон занес над его другом жердь, лишившуюся искрошившихся черепов и увешанную вощеными ледяными нитями. Они извивались, словно змеи, и лишь только имя друга сорвалось с губ блондина, удлинившись, рванулись к шее пакистанца.