— Calavera, Calavera, сладкий череп — вот это еда!

Ищи свое имя на белом сахарном лбу!

Скорее сюда, скорее сюда!

Здесь целые груды сахарных белых костей, — громыхал предгрозовыми раскатами в насыщенном озоном воздухе низкий голос.

— Имя? — пробормотал Найл, делая еще один шаг назад, но возвращаясь: друг потянул его обратно к проулку. — Зейн, он сказал: «Имя»? Там что… на черепах еще и имена написаны?!

— Чёрт его знает, — пробормотал пакистанец.

А черная фигура уже почти поравнялась с ними. Высокая, бесформенная, окутанная густым туманом, она казалась памятником исчезнувшим цивилизациям, верившим, что частокол, забитый черепами врагов императора и жертв жрецов, может охранить город от беды. От нее исходил холод — замораживающий душу, сковывающий мышцы, заставляющий кости обратиться в лед… Могильный холод. А голос, вырывавшийся из-под натянутого ниже подбородка капюшона, звучал громко и совсем не приглушенно, но доносился словно из разверзтой пасти пересохшего колодца глубиной с Марианский желоб. Из-под черной ткани пахло плесенью, затхлостью и сыростью. А может, чем-то еще?..

Парни поморщились. Цепким взглядом они следили за каждым движением странной фигуры. За каждым шагом, напоминавшим шаг марионетки, за каждым взмахом руки, похожей на движение робота со сломанными суставами, за каждым поворотом головы, судорожным и поразительно четким, фиксированным и чуть ли не дребезжащим — ведь казалось, что перед ними кукла на веревочках, которую вот-вот дернут и оторвут от земли!

Торговец Черепами поравнялся с парнями и замер, а вместе с ним замер и детский смех. Друзья встали спиной к стене дома, совсем рядом с переулком — так, чтобы обезопасить себя от нападения сзади и в то же время не потерять надежду на спасение в виде черной пропасти между зданиями.

— Хрустящие черепки, — пропел остановившийся человек. Но человек ли? — Денег нет — не беда!

Хрусть!

Дилинь-дилинь!

Он резко повернулся на пятках, а белые головы на кресте зазвенели малиновым перезвоном. Парни вздрогнули. Они не видели глаз торговца, но ощущали на себе его пристальный взгляд. Ощущали кожей. Он прожигал их насквозь, измерял степень их решительности, взращивал на тонких стенках душ мерзкие полипы ужаса. Капюшон заколыхался. Существо рассмеялось.

— Скажите мне свои имена, мальчики! И я дам вам сахарный черепок — символ долголетия!

— В этом мире же нет ни еды, ни воды, — прохрипел Зейн, пытаясь пропитать голос сарказмом и еле сдерживая раздражение и страх.

— Если они не рождены этим миром, чтобы напугать, — добавил Найл, вжимаясь спиной в стену и отчаянно желая оказаться где угодно — лишь бы подальше от этого странного торговца смертью.

— Но ведь я вас уже напугал, — рассмеялся дребезжащим, скрипучим, но почему-то беззлобным и притягательным смехом человек в черном. Или всё же не человек?.. — Почему бы вам не назвать мне имена и не утолить голод сладким черепком? Совершенно бесплатно!

— Бесплатный сыр бывает только в одном месте, — нахмурился Малик, сжимая тонкие потные пальцы друга. «Спасательный круг, спасательный круг»! Очередной символ, такой нужный сейчас! — Кто Вы такой?

— Имена, имена! — рассмеялся Торговец вновь. — Предлагаю обмен. Вы называете мне свои, я вам — свое.

«Молчите!» — крикнул бы друзьям Гарри, если бы видел эту фигуру.

— Не пойдет, — поморщился пакистанец. — Вы нас сюда принесли — вы знаете наши имена. Мы же не знаем ничего. Я не собираюсь давать ответы на Ваши вопросы, не получая разъяснений на свои.

— А твой друг? — протянул Торговец, резко оборачиваясь к Найлу. Судорожно, словно марионетка, что вот-вот сорвется с нитей и превратится либо в хлам, либо в ужаснейшее из созданий. «Не хватает скрипа», — промелькнуло в голове блондина. Капюшон всколыхнулся, из-под него послышался аромат гнилой плесени. Хоран поморщился.

— Я не буду отвечать, — пробормотал он, отчаянно стараясь не вдыхать мерзкий запах глубоко.

— Так ты уже это сделал, — расхохотался человек в черном плаще, запрокинув голову и всплеснув руками. Под плащом показался черный фрак. Ткань капюшона рухнула на спину, взметнув к серым небесам облако пыли. А может быть, праха?..

Парни замерли. Ладони их судорожно сжались, ища поддержки друг у друга. Холодные капли сорвались с вмиг вспотевших висков и разлетелись на жалящие воздух осколки, встретившись с серым потрескавшимся полотном дороги. Две пары глаз впитывали в себя образ, который друзьям не изгнать из памяти никогда.

Черный цилиндр. Черный фрак. Белая манишка. И белые кости. Белые кости черепа, смотревшие на них пустыми черными глазницами, стучавшие идеально ровными зубами на челюстях, что встречались и разбегались в приступе безудержного хохота. Скелет. Сахарными черепами торговал скелет с бездной вместо глаз и перчатками, заменявшими несуществующую кожу.

— Имя мне — Барон Самди! — раздался громовой раскат над городом, исторгнутый из несуществующей глотки вмиг замершего Торговца.

Хрусть — его голова вернулась на место, скелет выпрямился, расправив плечи. Смрад исчез, затаившись в темноте капюшона. Парни вжались в стену, а по спинам их бежали и застывали, обращаясь в лед, холодные капли. Глаза судорожно дергались в глазницах, ища следы грима или нереальность голографии, а губы дрожали, как и до боли сжатые пальцы.

— Я представился — ваша часть уговора, — пробасил Барон. — Назовите имена. Или я решу, что вы решили нарушить договор.

«Молчите!» — срывая голос крикнул бы Гарри, если бы видел эти мертвые глазницы. Глазницы, принадлежащие Барону Самди, божеству смерти в религии вуду. Тому, кто ходит по пустынным ночным улицам, и не дай вам Бог распахнуть дверь, если он в нее постучит! Тогда вы узнаете, почему он всегда одет в костюм гробовщика, и почему его считают покровителем разбойников…

— Нет, — одними губами ответил Зейн.

— Тогда… — притворно-печально вздохнул Барон и стянул с рук перчатки. Черная кожа упала на асфальт, вытянувшись на нем, как шкуры змей после линьки. Парни вздрогнули, — я сам их назову.

Тонкие белые кости без единого лоскута кожи побежали, скрипя суставами, по сахарным черепкам, словно пауки лапками исследовали дохлых мух, запутавшихся в паутине. Остовы пальцев ощупывали каждое имя, выведенное алым на лбу сладких голов без скальпа. Считывали их, словно слепой азбуку Брайля.

«Бегите!» — не своим голосом закричал бы Гарри, увидев, что дух смерти ищет имена его друзей, но они не шевелились.

— Найл, — протянул Барон, и белые пальцы-кости почти нежно обвели контур сахарного черепка с надписью на английском. — И Зейн, — острые фаланги почти ласково прошлись по кровавым символам на лбу его соседа.

Звяк.

Черепки столкнулись. Парни вздрогнули. Барон рассмеялся.

Челюсти его ходили туда-сюда, словно поршни в паровой машине, а зубы, до рези в глазах белые, с лязгом смыкались при каждом столкновении «поршней».

Треск!

Одна вощеная нить порвалась, и в костлявой руке духа смерти застыл один из черепков. Пакистанский.

«Не верю, не верю, не верю», — набатом звенело в его прототипе.

Рвак!

Вторая обледеневшая нить с хрустом разделилась напополам, и к первой сладости присоединилась вторая — ирландская.

«Что делать? Что делать, чёрт», — истерически билось в висках того, чье имя носила сласть.

— А теперь отведайте угощение, — ласковым, медовым, приторно-сахарным голосом протянул Барон, и костлявая рука самой смерти начала медленно, плавно, не желая спугнуть, подбираться к парням.

Как зачарованные, две пары глаз следили за алыми именами, неотвратимо приближавшимися к ним. За черными провалами сахарных глазниц, что безразлично смотрели на них с их сладостей. За костями, перебиравшими по черепкам, как по клавишам рояля — лениво, вальяжно, гипнотически.

— Отведайте сахарных черепков…

А ведь в горле такая сухость!

— Отведайте чудесные сласти…

А ведь в желудке так пусто!

— Отведайте дивное угощение…