— Я знаю адрес. Вы со мной?

— Конечно, Джудайме.

— Мог бы и не спрашивать, Тсуна. Но там что, не толпа врагов, а всего небольшая кучка, что ли?

— Да. И мы должны их остановить.

А боль в глазах Савады становилась всё сильнее, отчетливее. Затопляла его душу и сердце, не позволяя разуму отступить от принятого решения. Он собирался убить человека. Впрочем, возможно, его бы удалось просто поймать, нанеся ранение, но… Тсуна был готов к худшему. К тому, что ему придется уничтожить человека, развязавшего в мире мафии настоящую войну. Вот только Десятый Вонгола кое о чем не подумал. Зато об этом подумала Лия.

«Глупый мальчик. Ведь столкнуть всю мировую мафию не так уж просто. А ты, получив имя и адрес, решил, что станешь героем и спасешь весь мир, ежели отправишься в логово врага в одиночку. Ты отчего-то наивно веришь, что враг — старый тигр, который если и нападет, то понадеется на силу. И подумать не можешь, что тебя ожидает росомаха. Хитрая, расчетливая, беспощадная, не гнушающаяся методами в достижении своей цели. И если Вольфрама Фукса я называю лисой, то Клаус Хоффман — росомаха. Санитар леса, уничтожающий слабых; вор, обчищающий чужие запасы; падальщик, не отвергающий никакую добычу. И одновременно с тем он — самый опасный зверь, способный уничтожить врага, в пять раз превосходящего его по силе и размерам. Ведь он слишком хитер. И не позволит случайности спутать ему карты. А я не стану предупреждать тебя об опасности, Тсунаёши. Ведь это — твое испытание. И ежели ты не поймешь, что нельзя бездумно полагаться на информацию, не осмыслив ее, то излишне быстро погибнешь. Погибнешь страшной, мучительной смертью. Полностью сломленный. Герр Фукс прав, люди быстрее учатся на собственных ошибках. Так что ошибись. Проиграй. И вынеси из этого урок. А если тебе поставят „мат”, и всё закончится… ты не успел совершить слишком много ошибок. Твои грехи не отправят тебя в Ад. Ты заплатишь не муками в Преисподней, а болью… Но ты еще можешь выжить. Если сумеешь справиться с эмоциями. Скажи мне, Тсунаёши, неужели ты не видишь, что они лишь мешают? Не видишь. Никто не видит. А ведь эмоции — главное ослепляющее средство. И Клаус Хоффман знает об этом лучше, чем кто бы то ни было».

А Хранители уже со всех ног бежали туда, где их ждала росомаха.

========== 28) Росомаха ==========

Двухэтажное бежевое здание на окраине города, давно списанное под снос, но всё еще продолжавшее доживать свой век в тихом, почти безлюдном уголке старого итальянского города, встретило Хранителей Вонголы затхлостью, унынием и двумя охранниками, стоявшими у еле державшейся на петлях двери. Вторая дверь, ведущая в соседний подъезд, была заколочена двумя досками, и ее охрана вниманием обделила. Тсунаёши абсолютно не так представлял себе временное убежище известного торговца оружием, равно как и не так он представлял охрану человека, развязавшего войну мафиозных кланов. Двое рослых мужчин стояли рядом с дверью, прислонившись спинами к стене дома, сложив руки на груди и отчаянно скучая: на их лицах было такое безразличие и сонливость, что казалось, будто они сейчас начнут зевать. Прогнившую деревянную дверь мог бы выбить ребенок, стекол в окнах не было, а порой не хватало и рам, некоторые пролеты забора из сетки-рабицы, ограждавшего территорию вокруг аварийного здания, были сняты и утащены запасливыми жителями на бытовые нужды. На всей территории перед зданием, довольно небольшой и отлично просматривавшейся от входа, не было ни души, кроме скучавших охранников в серых классических костюмах и растянувшейся у забора плешивой кошки. Разве что джип с тонированными стеклами мог прятать от любопытных взглядов нескольких человек, однако он казался абсолютно пустым, и даже если там затаилась дополнительная охрана, ее вряд ли бы хватило для масштабного сражения. А потому со стороны казалось, что в заброшенное здание просто прибыла инспекция по сносу, а не миллионер, влияющий на положение дел в мире.

— Мы туда пришли? — уточнил у босса Ямамото, удивленно озираясь по сторонам и не веря собственным глазам.

— Туда, туда, — подтвердила Лия, и Тсуна передал ее слова друзьям. Вот только он и сам сомневался в том, что они попали по адресу.

— И что будем делать, Джудайме? — осторожно спросил подрывник, когда парни подошли к забору.

Тсуна растерялся. Об этом он как-то не подумал. Ему казалось, что он прибежит к особняку, напичканному охраной и камерами слежения, потребует встречи с Клаусом Хоффманом, его попытаются прогнать, поскольку к таким личностям пускать кого попало нельзя, но он всё же прорвется, предъявит немцу обвинение в страшном преступлении, и тот, как все прежние противники Тсунаёши, поведает удивительную историю о том, как он ненавидит мир или еще что-нибудь, после чего нападет на Саваду, раскрывшего его черные замыслы. Вот только явно не настроенная на баталии охрана, а также общая атмосфера безразличия к происходящему и беспечности сбили парня с толку. Всё шло не так. Неправильно. Не по плану.

Но ведь плана и не было. А эмоции — враг логики. Они мешают думать.

— Ну… давайте подойдем и попросим о встрече с этим Хоффманом, — наконец пробормотал Савада, решив всё же попробовать претворить свою фантазию в жизнь. Гокудера и Ямамото переглянулись, подрывник сделал неглубокую затяжку и проверил, хорошо ли динамит спрятан под пиджаком. Такеши же снял висевшую за спиной катану, с которой не расставался со дня прибытия в Италию, и прикрепил ножны к поясу, сняв с них чехол.

Абсолютно беспрепятственно парни подошли к охранникам, и те подобрались, но явно не спешили нападать или звонить боссу с сообщением о подозрительных визитерах.

— Так, ребятки, тут не детская площадка, — пробасил один из них на ломаном итальянском. — Идите играть в другом месте.

— Мы пришли увидеть Клауса Хоффмана, — безапелляционным тоном ответил Гокудера, единственный, кто понял, что их приняли за страдающих от безделья подростков.

Охранники переглянулись, а затем один из них тихо рассмеялся и уточнил, многозначительно покосившись на меч Такеши:

— Решили обновить экипировку для игры в самураев?

— Мы пришли поговорить с вашим боссом. Сообщите ему об этом, — не сдавался Хаято, в который раз за свою жизнь мысленно посетовавший на собственный возраст.

— Ну и как же нам вас представить? — со вздохом спросил второй охранник, меланхолично разглядывая окончательно растерявшегося Тсунаёши. Вопрос был переадресован ему, и Тсуна, посмотрев на Гокудеру полными немого удивления глазами, почесал затылок. Он даже представить себе не мог, что охрана так запросто согласится передать боссу об их приходе.

— Савада Тсунаёши и его Хранители, — наконец сказал он, подумав, что Вонголу приплетать не следует. — Мы по личному вопросу.

Гокудера перевел послание, и охранники переглянулись. Один из них всё-таки зевнул, а второй хмыкнул и достал из внутреннего кармана пиджака рацию. Механическое жужжание, шум нестабильного эфира, и наконец из динамика донесся ответ кого-то, явно находившегося в здании. Начался диалог, охранник что-то переспрашивал, уточнял, задавал парням вопросы из разряда «по какому вопросу» и «откуда вы узнали о господине Хоффмане», однако Тсуна выкручивался, давая намеки на то, что пришел по поводу создавшегося в мире мафии положения, но через охрану говорить не может. Наконец, минут через двадцать, когда мафиози готовы уже были от раздражения вырубить охрану и прорваться в здание силой, из динамика послышался приказ проводить посетителей в переговорную, и рация замолчала. Наступившая тишина больно резанула по сознанию никак не ожидавших такого исхода подростков, а охранник махнул им рукой и беспечно двинулся в подъезд, повернувшись спиной к посетителям, которые могли быть и диверсантами. И Тсуна, интуиция которого буквально взорвалась криками о том, что что-то не так, наконец подумал: «Почему всё так легко? И почему всё так неправильно? Это что, ловушка?..»

Эмоции мешают думать. А начав действовать не подумав, слишком сложно остановиться. И потому, несмотря на закравшиеся подозрения, Тсуна продолжал следовать за охранником, всё так же, по инерции, не думая о том, что ждет впереди. Ведь эмоции, начиная от злости из-за нападения на отца и заканчивая абсолютным недоумением из-за творившегося вокруг, всё еще застилали разум черной пеленой, мешавшей смотреть на мир трезво.