Порой блики разнообразия превращались в яркие сполохи, слепившие глаза, и Саваде хотелось зажмуриться, а еще лучше — сбежать куда подальше и не показываться, пока монотонность снова не захватит мир, но права на побег у него не было. И события сменяли одно другое, сливаясь в странный узор фантастического калейдоскопа. Пару раз Ламбо чуть не взорвал больницу, решив по привычке попытаться убить Реборна. И оба раза Тсуна, издавая странные звуки, из которых ясно было лишь, что он насмерть перепуган, спасал ситуацию, выбрасывая гранаты в окно. Пару раз И-пин смущали медсестры, нахваливая ее самостоятельность и усердие, с которым девочка спасала медперсонал от назойливого «теленка», и каждый раз Тсуна эффектной подачей отправлял девочку в окно, лишь только на ее лбу появлялись странные пятна, отсчитывавшие секунды до взрыва. Девочка-бомба и гранаты стали для больницы столь же естественны, сколь шприцы и таблетки, а Нана улыбалась, глядя на столь бодрого даже во время болезни сына, и игнорировала его стоны, жалобы на жизнь и просьбы дать ему хоть в больнице немного отдохнуть. К кому он обращался, Нана понятия не имела, и удивлялась лишь тому, что обычно фраза: «Когда же меня в покое оставят?» — произносилась обреченным тоном, а взгляд страдальца был обращен к потолку, теперь же Тсуна словно задавал ее кому-то конкретному и, пару секунд постояв в тишине, тяжело вздыхал. Будто кто-то давал неутешительный ответ на риторический вопрос…

Вольфрам Фукс любил риторику. Любил философию. Любил ораторское искусство. И еще больше он любил давать ответы на вопросы Хозяина.

Однажды мир Савады чуть не переместился из унылой палаты в палату интенсивной терапии, но ситуацию спасло счастливое стечение обстоятельств. Глава Дисциплинарного Комитета простудился и пришел отдохнуть денек-другой в больнице, причем его, как обычно, положили в одиночную палату того же крыла, где лечился Тсуна. И, заметив в коридоре крадущегося, как ночной вор, босса, комитетчик немедленно возжелал развлечься. А если точнее, устроить «веселую жизнь» так раздражавшему его трусливому пареньку, всегда до последнего боровшемуся за своих друзей. Не хищник и не травоядное, Савада Тсунаёши был для человека, делившего мир на сильных и слабых, загадкой. И потому Хибари Кёя звал его «зверьком». Мелкие зверьки ведь порой бывают очень сильны, только вот обстоятельства для этого должны сложиться определенным образом: хомячок укусит человека, если загнать его в угол, но вряд ли обнажит зубы, если всем доволен… И в этот день Саваду приперли к стенке врачи, велев переезжать в соседнюю палату. Вот только он, узнав от Стража, кто так возжаждал его перевода, от переезда наотрез отказался, и это естественно вызвало у Главы Дисциплинарного Комитета волну негодования.

«Камикорос», — единственное слово, что сорвалось с губ невысокого японца, смотревшего на босса ледяным взглядом глаз цвета дамасской стали.

«Ииик!» — всё, что смог выдавить из себя натянувший одеяло до подбородка Тсуна.

А следом за этим глаза блюстителя порядка, жившего лишь по своим правилам, наткнулись на потолок больничной палаты. На серый потолок, изрытый трещинами. Кулаки сжались еще сильнее, губы, и без того слишком тонкие, превратились в полосу, будто каллиграф провел едва различимую черту по идеально чистому, безэмоциональному полотну. А дальше безразличие, скрывавшее раздражение, сменилось на ледяную ярость, и Хибари уточнил, обернувшись к врачу:

— Когда здесь последний раз делали ремонт? И почему не сделали его два года назад, когда больница получила средства?

Тсуна понял, что казнь через избиение почти до смерти отменяется, и облегченно вздохнул, а комитетчик, бросив боссу: «Потом разберемся», — отправился к главврачу. Не потому, что трещины были столь неприятны взгляду человека, любившего комфорт и удобства, а также чтившего традиции, порой преступая закон. Просто дисциплина была чем-то столь же важным для Хибари, сколь для Орфея была важна музыка. И поэтому осознание того, что часть средств, выделенных на ремонт, возможно, осела в кармане главврача, вывело Главу Дисциплинарного Комитета школы Намимори из себя. К тому же, именно его отец частично спонсировал те ремонтные работы… Вот только Хибари не знал, что денег на ремонт этой части здания не хватило ввиду резко подорожавших стройматериалов, а потому не понимал еще, что наказывать некого, разве что экономику Японии. А Вольфрам, похлопав Саваду по коленке, ехидно протянул:

— Смотри, Савада-нии, как господин команданте радеет за порядок в городе! Не побоялся даже превратить себя в глазах горожан в эдакого Цербера, лишь бы город был в порядке. Цени, что такие кадры в твоей организации водятся — вот уж кто точно сможет в Вонголе дисциплину навести!

«Разве ей ее не хватает?» — удивился Тсуна мысленно.

— А этому гражданину ее, похоже, всегда не хватает, — рассмеялся Фукс.

Где-то в другом конце здания Хибари Кёя, не раз спасавший больницу от неприятностей и наведший в ней дисциплину, лечась от простуды, выяснял причину столь безответственного подхода к ремонту. Где-то на другом конце города Нана собирала чужих детей для похода к своему сыну. Где-то в Италии Девятый босс Вонголы сосредоточенно хмурился, читая отчет Реборна о том, что Тсуна стал поразительно прозорлив. А где-то на горизонте времени медленно, но верно подкрадывалась к миру беда, отрешенно слушавшая демонический смех из глубин преисподней. Демоны ведь любят яркие сполохи, сжигающие жизнь дотла. Не то, что не успевшие прогнить люди.

***

Выписка Савады состоялась несколько раньше, чем выписка Гокудеры, а вот Ямамото босса в этом плане опередил, что породило негодование подрывника, засомневавшегося в собственной надежности как «Правой руки». Реборн объявил задание по возвращению сейфа Вонголы и достояния Джотто выполненным, но долго и упорно изводил Тсуну расспросами о том, каким образом парням удалось собрать все подсказки. Лия в этом измерении так и не появилась, а Фукс стал надежным другом Савады, редко вмешивающимся в его разговоры с людьми, но охотно потом, в безопасное время, их комментирующим. А «пароль» от Книги Всезнания перестал вызывать у ее Хозяина отторжение.

Первое сентября спешило вступить в свои права, вызвав к жизни страшное понятие, надежно скрывавшееся целый месяц в глубинах памяти Савады. «Школа».

Тсуна вздрогнул, посмотрев на календарь и осознав, что скоро начнется второй семестр, полный занудных лекций, бурных перемен, ежедневных подъемов по будильнику и недовольства репетитора не только его ленью, трусостью и слабостью, но и глупостью. Впрочем, ни идиотом, ни слабаком Савада не был, но верить в иллюзию тем проще, чем она тебе выгоднее. И Тсуна свято верил, что «бесполезным тунцом» его зовут неспроста. Правда подобные клички ему всё равно не нравились, однако и менять положение вещей парень не спешил.

Распахнув глаза первым утром незаметно подкравшейся к городу осени, мафиози тяжело вздохнул. Серое небо смотрело на него провалами глазниц-туч и чего-то ждало. Спелый апельсин солнца сорвала с горизонта костлявая рука старухи, заправившей в пряжу дня дождь, ветер и холод, и в утренней дымке, идеально подходившей к дате на календаре, однотипные маленькие дома Намимори казались карточными фикциями, способными рассыпаться от малейшего дуновения ветра.

Где-то вдалеке прокатился по миру первый грозовой раскат, и Тсуна, повинуясь природному будильнику, заставил себя подняться с кровати. Фукс восседал в компьютерном кресле, словно на троне, отбивая ногой одному ему ведомый ритм, и, глядя в скучный, ровный, слишком банальный потолок, чему-то улыбался. Ветер ворвался в чуть приоткрытое окно, взъерошил волосы одевавшегося паренька, будто рука мачехи, выполнявшей неприятную обязанность, и прошел сквозь призрака. Улыбка Стража стала шире, и на секунду Саваде показалось, будто он рад своему положению, рад, что его кожу не покроют мурашки, стройными шеренгами бежавшие по спине человека… Но наваждение быстро развеялось, а дух, пожелав Хозяину приятного дня, нехотя перевел взгляд на окно. Беззвучно выпустило кресло не опиравшегося на него человека, беззвучно прошествовал тот к прозрачному стеклу, улыбаясь чему-то непонятному.