Тсуна сглотнул. Слюна вязким комком прокатилась по гортани и исчезла в недрах желудка. Ему хотелось стереть липкий пот, заливавший каждую впадинку на лице жидким маслом, но парень не мог двинуться с места. Перед ним встал Выбор. Такой сложный, такой опасный, чудовищно невероятный! И в этот раз решение принимать должен был он сам.
Попасть в психиатрическую лечебницу или уехать домой?
Как всё, казалось бы, просто! Возьми телефонную трубку, что притаилась в углу библиотеки, как сидящая в засаде пума, набери въевшийся в память ржавчиной номер и скажи: «Я согласен». Все проблемы будут решены! Ты отправишься домой вместе с матерью, будешь дни напролет играть в видеоигры, получать плохие отметки и привычно отдавать деньги школьным хулиганам. Ты больше не будешь Десятым Вонголой, у тебя не будет друзей, и ты никогда не решишься обнять Сасагаву Киоко. Всё будет как раньше. Ты ведь так мечтал вернуться к этому!..
А может, ты поступишь иначе? Решишь сражаться с врагом всего мира, обнажишь оружие и ринешься в бой, как Дон Кихот! Почему бы и нет? Ты продолжишь искать улики против Клауса Хоффмана, стремясь вывести его на чистую воду, и тогда хитрая расчетливая росомаха родом из Берлина захлопнет свой капкан. Запись, где ты сидишь на полу старого погибающего дома и прижимаешься к несуществующему человеку, всхлипывая и прося о помощи, разлетится по мировой информационной паутине. Люди, вбивая в Ютубе запрос «безумие», будут получать кадры, где ты шепчешь странные слова, а друзья печально, со снисхождением смотрят на тронувшегося от горя разумом босса. Ты не объяснишь одноклассникам, что не спятил. Ты не докажешь этого боссам мировой мафии. Даже учителя буду клеймить тебя не бесполезным, а безумным. И кто-нибудь очень сочувствующий, переполнившись решимостью помочь безумцу, придумает, как упечь тебя в психиатрическую лечебницу. Клаус Хоффман найдет такого человека, поможет ему, не переживай. Тебе будут приносить трехразовое питание, ты будешь играть в шашки с кем-то, называющим плюшевую игрушку своим братом, и глотать горстями таблетки, от которых мир превратится в бесконечный иллюзорный сон. Тебя сведут с ума по-настоящему, без подлогов, лекарства, способные любого превратить в растение: немецкая росомаха умеет выгодно вложить деньги в карман нечистоплотного врача. А если понадеешься на помощь Вонголы… Впрочем, ты этого не сделаешь. Ты ведь знаешь, что Хоффман пообещал Девятому не поднимать скандал, который ввергнет Вонголу в пучину вооруженных конфликтов, только если тот не будет вмешиваться в вашу дуэль один на один. Девятый в тебя поверил, сказал, что ты победишь, и согласился. Он просто потерял слишком многих членов семьи, чтобы позволить распространять слухи, будто это он приказал тебе и Гокудере ограбить честного торговца оружием… Ты ведь понимаешь, как увеличилось бы число жертв, прекрати торговцы поставлять Вонголе обмундирование и снаряды, и реши другие кланы, что двуличному лидеру на троне сильнейшей семьи, решающей их споры, не место? Ты остался без поддержки влиятельных людей, и даже отец не сможет пойти против решения Девятого — он ведь всегда ставил безопасность клана превыше всего. Ну и что ты будешь делать, Тсуна? Ведь ты сам совершил ошибку, забыв о камерах в том доме и поддавшись эмоциям.
Савада смотрел на свои руки. В тусклом дневном свете, избиваемом сотнями ледяных обломков, они казались на удивление старыми. Желтая кожа, сухая и потрескавшаяся, бледный, словно пришитый доктором Франкенштейном к чужому телу мизинец, только недавно лишившийся бинтов и не успевший загореть под песчаным солнцем, заусенцы, похожие на струпья, только жесткие и острые, ногтевые пластины, которые, казалось, могут отслоиться в любую секунду… Это не были руки семнадцатилетнего юноши, и виноват в этом был мутный серый свет холодного дня и рассеянный, блеклый, сплетавшийся с серостью причудливой вязью желтый свет старого торшера. Но главное — эти руки дрожали. Как у старика, подсчитавшего свой пульс и осознавшего, что время на исходе. Казалось, в любую секунду может заиграть орган. Но тишина давила на виски, смеясь трескучими, монотонными щелчками огромной коробки: тик-так, тик-так, а-ха-ха-ха…
Пылинка слетела со старой книги и легла на висок Савады прахом давно забытых времен. Прах утонул в поту, как муха в сиропе.
Шепот.
Тсуна вздрогнул и огляделся. Хранители стояли вдоль стеллажей, внимательно вглядываясь в его лицо или хмуро изучая соринки на полу, но все они молчали. Шепот повторился. Савада оглянулся. За его спиной, прямо на месте торшера, стоял призрак, ничуть не смущавшийся своего вида: девушку словно посадили на кол, но она улыбалась. А ее губы что-то напевали. Что-то странное, непонятное, но такое знакомое…
— Si scopron le tombe, si levano i morti;
I martiri nostri son tutti risorti:
Le spade nel pugno, gli allori alle chiome,
La fiamma ed il nome — d’Italia sul cor.*
Тсуна встрепенулся. Этот мотив! Он не слышал его ни разу в жизни, но знал его! Знал этот четкий ритм, выбивавший беззвучную мелодию каждый день! Он и сам его не раз отстукивал, только вот никак не мог понять, что это за мелодия, но теперь… он слушал незнакомые слова на итальянском и, удивленно глядя на Лию, притоптывал им в такт. А затем начал насвистывать мелодию, в которую наконец-то обратился ритм. Хранители удивленно переглянулись, а Тсуна вдруг вскочил и спросил Гокудеру: «Ты знаешь это? Знаешь эту мелодию?»
— Veniamo! Veniamo! Su, o giovani schiere,
Su al vento per tutto le nostre bandiere,
Su tutti col ferro, su tutti col fuoco,
Su tutti col fuoco — d’Italia nel cor.*
Лия продолжала петь, Тсуна насвистывал мелодию, сбивчиво и отрывисто, позабыв про свои тревоги и отстукивая ногой безупречный, идеально точный ритм, что ни разу не слышал, но запомнил до малейшей детали.
— Это гимн гарибальдийцев, «Inno di Garibaldi», — ответил Гокудера, окончательно переставший что-либо понимать.
— А ты его знаешь? — Подозрительно восторженный блеск в глазах Савады показался Хаято дурным предзнаменованием, но он кивнул. Этот гимн Ураган Вонголы безусловно знал: революция Гарибальди была частью истории его Родины, и обожавший музыку итальянец, отлично игравший на фортепиано, просто не мог ее не знать.
— Сыграешь? — воззрившись на друга фанатичным взглядом, попросил Тсунаёши.
— А ничего, что тебя вообще-то шантажируют? — подал голос Мукуро, которого такое поведение друга не только поставило в тупик, но и начинало выводить из себя.
— Всё потом! — отмахнулся Савада. — Кажется, я начал кое-что понимать!
Гокудера переглянулся с Ямамото и, пожав плечами, двинулся в музыкальный зал. Тсуна же, достав мобильный, начал быстро выискивать перевод гимна революционеров на японский. И ему повезло. Он нашел оба варианта текста — и изначальный, и измененный после прихода к власти конституционной монархии. Жадно вчитываясь в черную вязь слов, Тсуна брел за Гокудерой, натыкаясь на углы, и только благодаря Ямамото ни разу не упал. А когда текст гимна был прочитан шесть раз, Тсуна радостно улыбнулся. Никто не понял, отчего.
Может, он и правда свихнулся?
Гокудера сел за рояль и огляделся. Сестры, что всегда мешала ему нормально играть на приемах родителей, в музыкальном зале не наблюдалось, и только скрипки, гитары, да мандолины, покоившиеся на своих насестах, взирали на неудачливого пианиста с высоты собственного совершенства. Хаято встряхнулся. Пальцы с чуть желтоватыми, давно пропитавшимися табаком ногтями неуверенно легли на слоновую кость и замерли. Белые клавиши довольно скалились, ожидая ошибки пианиста. Гокудера вздохнул и закрыл глаза. Давно, очень давно он не играл этот гимн. С семи лет! И последнее воспоминание о нем было не самым приятным: перед выступлением Бьянки, как обычно, накормила брата отравленным печеньем, и парень не смог сыграть гимн нормально — он, мучаясь от болей в животе, играл нечто абстрактное, а гости поражались гениальности его неординарного видения мелодии. Только вот не было никакого видения — просто Хаято изо всех сил старался сыграть гимн правильно, но пальцы не слушались, и получалась абстракция.
