— Спейд был духом, но чужие тела давали ему настоящую жизнь. Не иллюзию. Ты отнял ее у него. Джессо прошлого остался жить, Джессо будущего умер. Ты убил Бьякурана, существовавшего в том времени в единственном экземпляре. Сжег Пламенем так, что пепла не осталось. Ты убивал, Савада. Иного выхода не было. И ты был прав.

Шаг назад. Тсуна отчаянно замотал головой, не желая признавать истину, с садистским наслаждением вспоровшую гнойники памяти. Белые волосы и залитый кровью мундир, исчезнувшие в воющем огне вместе со странной улыбкой — улыбкой облегчения. Слезы, давно высохшие, но вновь появившиеся в синих глазах, отчаянно жаждавших увидеть давно потерянную любовь… Они были живы. Но потеряли жизнь. И отнял ее Савада Тсунаёши.

— Нет… нет, я не…

— Да. И если бы ты их не убил, они убили бы тебя.

— Но я не хотел убивать!

— Ты убил.

Тсуна задрожал. Он с ужасом смотрел на комитетчика, а в душе появлялось мерзкое, отвратительное чувство. Ненависть и презрение к самому себе. И Хибари, никогда не считавший волнения окружающих чем-то важным, равнодушный даже к собственной боли, понял, что сейчас, в этот момент, осознав истину, его Небо может сломаться. И странный зверек станет жалким, трусливым травоядным.

Вмешаться или, как обычно, пройти мимо? Обойти чужую боль, как обходишь собственную, или протянуть руку помощи? А зачем? Это ведь всего лишь человек. Лживое, наглое, неправильное по своей природе существо. Зачем его спасать? Но он ведь не такой как все. Один из немногих, кого ты убил бы с сожалением. Просто потому, что умеет смотреть прямо в душу, но не причиняет боли, просто потому, что искренен даже тогда, когда это может привести его к гибели. Странное, нелогичное существо. Существо, которому хочется верить… как канарейке, мыши или хомячку. Как маленькому зверьку, что никогда не укусит руку, дарящую ему тепло.

— У тебя был выбор, — рука помощи была протянута. Зверек победил человека. — Либо остаться в живых и спасти сотни других жизней, но убить одного врага, либо оставить жизнь врагу, но погибнуть самому, позволить умереть друзьям и сотням неизвестных. Ты свой выбор сделал. А что бы выбрал сейчас?

Глаза цвета обсидиана на солнце казались прозрачными, блёкло-серыми, наполненными мутными желтыми бликами. Они не были привычно безучастны. И смотрели прямо в глаза Савады, хотя обычно предпочитали бросать косые взгляды. Тсуна перестал отступать. Потные ладони почувствовали прохладу ветра, и парень вздрогнул. Что бы он выбрал?

— Я… а если взять в плен и отправить в тюрьму Виндиче? — осторожно спросил он.

— Ты мог поймать Джессо или Спейда? — усмехнулся Хибари иронично. Он знал, что это было невозможно.

— Нет, — прошептал Савада и понял, что в подобном случае ему просто не оставили бы выбора. — Я… пришлось бы?..

— Ты бы убил врага ради спасения невиновных, или позволил бы им умереть ради жизни их убийцы, Савада?

Тсуна знал ответ. Он вертелся на кончике языка, окутывая его вязкой, липкой слюной. Он роился на кончиках пальцев, прокалывая их тончайшими иглами и заставляя подрагивать, как от электрошока. Он скатывался по виску маслянистой мерзкой каплей, не оставляя выбора. Тсуна просто не умел ставить свою жизнь выше чужой.

Соленая капля сорвалась со смуглой кожи и оставила на плавящемся песке черный круг.

— Я бы… убил… — хриплые слова камнем рухнули следом.

— И был бы прав, — пожал плечами Хибари, а затем в два шага преодолел расстояние до товарища и тихо, но отчетливо, без тени сомнения сказал: — Если встает вопрос, убить врага или нет, думай о трех вещах. Сможешь победить, не убив? Перестанет он приносить вред, оставшись в живых? Кто из вас больше навредит мирным жителям, если выживет? Если ответ на первые два вопроса «нет», а на третьем выбор будет в твою пользу, больше ни о чем не думай. Просто бей. Продолжай бить, пока не забьешь до смерти.

— Но…

— Никаких «но». Если тебе важнее десятки жизней слабых людей, неспособных себя защитить, сделай то, что должен.

— Или они, или враг? — тихо спросил Тсуна, с болью и обреченностью глядя на комитетчика.

— Да. Только так.

Тсуна выдохнул. Его трясло, но почему-то смерть давних врагов уже не казалась настолько неправильной. Ненависть к себе исчезла: он спас сотни невиновных. Презрение померкло: он сделал верный, единственно возможный выбор. Убил ради спасения других жизней.

Но кто дал человеку право решать, чья жизнь важнее?

«Бьякуран хотел уничтожить мир. Спейд — всех тех, кто ему мешал. Они хотели убить многих ради того, что считали верным. А я… я убил ради того, что казалось мне правильным, двоих. Это… меньшее из двух зол, да? Если без смертей никак, получается… я просто выбрал меньшее их количество? Черт… как же это всё… гадко!» Тсуна поморщился, невеселые мысли пробегали по нервам, как железный коготь по стеклу. Дело оказалось в количестве, а не в качестве. Убить двоих ради спасения сотен казалось более справедливым, нежели попытка оценить, кто больше достоин жизни.

— Почему люди не могут жить мирно? — едва слышно спросил он. Но, на удивление, получил странный ответ:

— А почему люди не хотят принять смерть как данность? Почему хотят жить вечно?

Тсуна удивленно воззрился на собеседника, впервые подошедшего к нему так близко не ради нанесения очередного удара. И в черных глазах он не увидел ни злости, ни раздражения, ни привычной холодной отстраненности. В них была тоска, усталость и абсолютное принятие обреченности фатума. Смирение перед смертью.

— Хибари-сан, а Вы… Вы что, готовы так просто умереть? — не веря собственным глазам, спросил Тсуна. В ответ он получил кривую усмешку и вопрос:

— А почему нет?

И правда, почему? Зачем цепляться за жизнь?

— Но ведь если живешь, — Тсуна окончательно запутался, однако попытался донести до собеседника упорно стучавшуюся в виски мысль, — можешь чувствовать, можешь делать что-то хорошее, радоваться… Ходить с друзьями в кино, гулять по парку, гладить кошек, сидеть на берегу реки… А когда умрешь, этого уже не будет. И жену не обнимешь, и не пробежишься по полю… Это грустно.

— Старая развалина не пробежится по полю, — саркастично ответил комитетчик, но сочувствие в его глазах говорило куда больше тона. Он жалел, что Тсуна не может понять главного… — У старика будет болеть всё, от пальцев до макушки. Радость жизни? Не смеши меня. Жизнь ему будет в тягость. Он даже не сможет любоваться цветением сакуры: если и сумеет сесть на землю, потом не встанет, и голову не поднять — шея заболит. Зачем это?

— Ну… в старости смотришь на внуков и радуешься их достижениям, — предположил Савада.

— И вкус жизни тот же, что и в молодости? — скептически выгнул бровь Хибари.

— Нет, наверное, но есть же что-то свое. Да и… Даже если старику жизнь в тягость, зачем умирать молодым? Что в этом хорошего?

— Ничего, — на удивление спокойно и апатично ответил взрывной Глава Дисциплинарного Комитета. — В смерти нет ничего хорошего. Как и в жизни. Есть жизнь — значит, надо жить. Пришла смерть — значит, надо умирать.

— Это фатализм…

Хибари криво усмехнулся и вдруг приставил тонфа к шее Савады. Тот не отпрянул, не испугался, не вздрогнул — он лишь удивленно вскинул брови и непонимающе воззрился на собеседника.

— Сейчас я могу выпустить шипы из тонфа, и ты умрешь, — безразлично сказал тот. — Умрешь за пару минут. Не сможешь ничего сделать, чтобы спастись. Так какой смысл, когда тебе пропырнули глотку, отчаянно цепляться за жизнь и пытаться крикнуть: «Помогите, я хочу жить!»? Ты уже труп. Так умри красиво. С достоинством. Прими то, что тебе выпало.

— С гордостью? — озарение. Тсуна наконец всё же понял…

— Именно.

— Хибари-сан, я тут недавно читал кусочек Бусидо, там слова были: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить, что он должен умереть». Я не понял, почему они так рвались к красивой смерти в бою, но… это же из-за гордости? Из-за чести воина. Вроде как, если ты умер на кровати, старым и дряхлым, значит, избегал смертельных боев, был трусом. А если умер в бою, защищая страну, то это героическая смерть, и ею надо гордиться, да?