— Зачем же Вы так?.. Я всего лишь хотела помогать Вам, мне не надо ничего взамен… — судорожный вдох оборвал едва слышные слова, и Наги кинулась к двери. Ей не нужны были подачки фокусника, решившего отплатить за помощь и преданность иллюзией любви. Ей вообще ничего от него не было нужно. Она просто хотела, чтобы он был счастлив. И Мукуро наконец понял, что был идиотом. Отрицать любовь к такому человеку — поистине величайшая глупость…

— Стой. — Ее буквально вжали в дверь, когда она попыталась вырваться в коридор. Убежать от боли не получилось: боль настигла и, уперев ладони в дверь рядом с ее плечами, обожгла щеку горячим дыханием.

— Зачем Вы так, Мукуро-сама?! Зачем?..

— Эй, ты ведь меня раньше понимала. — Иллюзионист развернул девушку, старательно отворачивавшуюся от него, и поймал ее за подбородок. — Просто посмотри мне в глаза еще раз. Скажи, разве я лгу, Наги?

Она боялась поверить ему. Боялась поверить в сказку, а затем разочароваться. Точно так же, как и он совсем недавно.

— Наги, посмотри мне в глаза. Ты не ошибешься.

Ее веки дрогнули, и подбородок, придерживаемый иллюзионистом, сдвинулся на пару сантиметров. Хром боролась с желанием поверить в чудо и нежеланием отпускать бешеное биение сердца, рождавшееся только рядом с ним. С ним одним…

— Ты же видишь меня насквозь.

Она осторожно повернула голову, всё еще глядя куда-то вниз. А он сказал то, что боялся произнести.

— Ты не ошибешься. Я… верю.

И единственный целый глаз искалеченной безразличием окружающих девушки встретился с проклятым учеными глазом человека, помнившего множество прошлых жизней, но ни в одной из них не нашедшего счастья.

Она ему поверила.

— Мукуро-са?..

На ее губы лег сильный палец с чуть увеличенными суставами. После ночи в подземелье они воспалились, и только Наги знала об этом, каждый вечер смазывая ладони иллюзиониста мазью и перебинтовывая их теплым бинтом с верблюжьей шерстью. Он подпустил ее к себе слишком близко. А она просто боялась поверить в истинную причину этого.

Наги улыбнулась. Мукуро ответил ей тем же. Осторожно и несмело она коснулась черных прядей, постриженных неровными ступенями, и, внимательно глядя в его глаза, ловя каждую эмоцию, расправила их по его плечам. Мукуро улыбнулся шире, и все тревоги стали абсолютно не важны. Для них обоих.

— Можно? — впервые попросил разрешения на что-то иллюзионист, и девушка кивнула. Она уже не боялась.

Его губы скользнули по ее щеке, поднялись к виску, ласково поцеловали дрожавшее веко. Быстро и аккуратно распутывая резинку, стягивавшую волосы Хром в прическу, слишком похожую на неуместные сейчас «иглы» Рокудо, пальцы с воспаленными суставами не чувствовали боли. Мукуро целовал ее лоб, щеки, скулы, и впервые в жизни ощущал странное, щемившее душу чувство. Абсолютное счастье. А Хром обнимала его, не замечая, как по щеке скатывались один за другим алмазные осколки счастья. Того самого, что заставляло Рокудо улыбаться, отстраняясь от ее лица.

Резинка упала на пол, черные волосы рассыпались по плечам таким же неровным каре, как и у Мукуро. Наги открыла глаза, а пальцы иллюзиониста зарылись в шелковые темные пряди. Она улыбнулась. И его губы наконец впитали в себя ее счастье.

Луна мертвым светом озаряла две фигуры, словно ставшие одной, полностью забывшие о мире вокруг. Двух иллюзионистов, наконец узнавших, что такое поцелуй любимого человека — реального, живого, настоящего. Только твоего. Луне не хотелось даже смеяться. Она сочувствовала смертным, поймавшим мечту за хвост. Сова ухнула, предвещая приход нового дня. И луна отвернулась, решив скрыться за горизонт.

========== 38) Честь, смерть и неизбежность ==========

Выжженное небо одиноким желтым глазом взирало на поседевший от жары песок. Египет любил белый цвет. Как и желтый. Казалось, что только они и были там уместны, разве что иногда синие ленты рек пытались разнообразить привычную цветовую палитру. Небо в полдень выгорало, и желтое солнце, завершив работу над ним, опускало взгляд на землю, пытаясь выбелить и песок. Иногда он, казалось бы, поддавался, но то лишь пот застилал путникам глаза, ослепляя их. Песок никогда не сдавался — он, как и сам Египет, был вечен и отказывался проигрывать.

Тсуна, одетый в уже привычные широкие белые хлопковые штаны и такую же рубаху, правда, короткую — лишь до середины бедра, старательно уворачивался от мощных ударов, наносимых товарищем, тоже выбеленным египетским солнцем. Люди, в отличие от песка, вечны не были.

— Хватит пацифизма, Савада! — раздраженно крикнул Хибари, когда Тсуна упустил возможность контратаковать, уйдя в глухую оборону. — На войне или побеждаешь, или умираешь, третьего не дано! Чтобы выживать, надо убивать!

— Но я так не хочу!

Тсуна отпрыгнул и погасил Пламя Предсмертной Воли. Его напарник цокнул языком и опустил тонфа. Фиолетовое пламя последний раз лизнуло холодный серебристый металл и исчезло.

— Я не хочу причинять кому-то боль, но если этого не избежать… — Тсуна замялся, но всё же нашел нужные слова: — Можно же просто ранить человека, обездвижить, вырубить — убивать не обязательно!

— Твой пацифизм тебя уничтожит, — зло бросил комитетчик и крутанул в руке оружие. Сталь привычно холодила кожу, забравший не одну жизнь стальной брус лежал в ладони словно влитой.

— Лучше уж так, чем убивать людей направо и налево! — Тсуна никогда не понимал, почему его Облако так спокойно относится к смерти. Почему забирает чужую жизнь без оглядки. И Небо Вонголы, как обычно, не подумав, проворчало: — Не понимаю я Вас, что хорошего в убийстве? Вам же самому это не нравится, тогда почему продолжаете?

Хибари поморщился и бросил косой взгляд на слишком понимающего зверька, не знавшего, когда стоит прикусить язык. А впрочем, Тсуна попал в точку, и комитетчик устало посмотрел на почти белое, раскаленное небо.

— Потому что иначе нельзя, — холодно ответил он, но Савада не принял такой ответ.

— Почему мне можно, а Вам нельзя? Все люди разные, да, но Вам же не нравится убивать! Если бы нравилось, Вы бы смеялись как Принц Варии, а Вы не смеетесь. Вы просто молча уходите. Вы победили — остальное не важно. Но зачем убивать? Победить можно и не убивая ведь!

Хибари бросил на надоедливого коллегу раздраженный взгляд, но тот не опустил глаз. Книга, война мафии и всеми силами пытающееся добыть из людей соль солнце его изменили. Он и сам еще не понимал, насколько…

— Победа — это когда враг сдался, — устало пояснил комитетчик, снова отвернувшись к горизонту. — Если он не сдается и продолжает вставать, это не полная победа.

— Но убивать-то зачем?

Раздраженный взмах руки — тонфа рассекла воздух с протяжным свистом. Тсуна даже не вздрогнул. А Хибари смотрел на горизонт и молчал. И правда, почему надо обязательно лишать врага жизни?

— Если враг не сдается, убить его — единственный способ победить.

— А что хорошего в такой победе?

— Победа — это главное!

Злой взгляд черных глаз, поджатые губы. Но Тсуна лишь подошел ближе и тихо спросил:

— Не знаю, почему Вам так победы важны, но как-то мне кажется, главное, чтобы все счастливы были, разве нет?

Хибари невесело усмехнулся, а небо продолжало манить его своей чистой, незапятнанной синевой.

— Ты не понимаешь? — саркастично бросил он. — Ты, убивший Бьякурана Джессо и Деймона Спейда, не понимаешь этого?

Тсуна вздрогнул.

— Но Бьякуран был жив в прошлом, я его только в будущем убил… Он теперь наш друг. Значит, я его и не убил вовсе… А Ди Спейд был давно мертв, еще со времен Вонголы Примо, он просто существовал как дух… как призрак, вселявшийся в чужие тела. Мы его просто… отправили на небо.

Жалкая попытка оправдать самого себя. Попытка разума защититься от неприятных мыслей, которые не хочешь признавать реальностью. Тсуна смотрел на Главу Дисциплинарного Комитета полными надежды и немой просьбы о поддержке тоскливыми глазами, но тот лишь фыркнул в ответ. И всё же посмотрел на свое Небо, отчаянно не желавшее признавать, что успело себя запятнать.