И Тсуна понял. Прочел в иероглифе «Ад» имена, которых там не было, имена детей, погибших на пыточных столах ученых. Увидел в синей радужке отражения улыбок тех, кто возвращался в камеры после экспериментов, чудом оставшись в живых. Разобрал в тихом слове, соскользнувшем с губ Рокудо Мукуро, смех его друзей, его самого и тех, кто уже никогда не сможет рассмеяться. Давно забытый ими смех, похороненный учеными семьи Эстранео.

— «Мукуро» — это «труп». «Рокудо» — «шесть путей», — тихо перевел Савада имя иллюзиониста, данное ему семьей Эстранео. — Ты вспоминал свою смерть, чтобы пройти все Шесть Путей, но… ты еще жив, Мукуро.

Иллюзионист вздрогнул.

— Поэтому Наги в тебя верит.

Иллюзионист нахмурился.

— Поэтому я в тебя верю.

Иллюзионист молчал.

Рваный пульс времени стекал со стен холодными каплями испарений. Тишина давила на виски. Разноцветные глаза смотрели в карие, но уже не отстраненно, а словно с немым вопросом. А карие просили не умирать. Не убивать себя по-настоящему. Ведь в Шести Путях прошлого умирали другие тела, не это. И Рокудо Мукуро, стоявший сейчас перед Савадой Тсунаёши, был жив. Где-то глубоко в душе он был всё еще жив. Только он этого не понимал.

«Не ты мучил грешников. Не ты воевал с самого рождения. Не ты преследовал врагов, доводя их до ужаса. Твоя душа. И она за всё это уже заплатила». Глаза цвета горького шоколада сказали обо всем молча. И их услышали.

«Прости себя». Уже не дрожавшие губы беззвучно прошептали самое главное. И их поняли.

— Не умирай, — шепнул Савада и отошел от кресла. Зайдя Мукуро за спину, он обернулся и занял место возле двери. Он ждал ответа. А Мукуро молчал и впервые в жизни не смотрел себе за спину, когда кто-то за нее зашел.

— Какая беспечность, — усмехнулся ученый. — Ты забыл всё, чему тебя учили, Рокудо? Забыл, что открывать спину нельзя, а то в нее ударят?

Мукуро не ответил. Но и не обернулся. Он внимательно всматривался в темноту, что его окружала, и отчего-то ему казалось, что впереди лишь мрак, но… что за спиной? Раньше он думал, что то же самое. Но сейчас иллюзионисту начинало казаться, что если за спиной стоит тот, кто просит тебя жить, возможно, там не…

Он обернулся.

Тсуна стоял у двери, с надеждой глядя на Хранителя Тумана, а тому вдруг показалось, что с этой стороны комнаты воздух светлее. Глупо, беспричинно, нелепо… Неизбежно. И он наконец ответил. Ответил сам, осмысленно, без принуждения и не ради сохранения маски, навязанной ему жизнью.

— Я не умру, и этот тоже.

Мукуро повернулся к ученому, снова подставив спину — другу? — Саваде, и тот понял, что ненависть в душе иллюзиониста перестала прятать от него самого все остальные чувства. Потому что — друг… — Тсунаёши подарил ему частицу надежды. И Тсуна облегчено вздохнул, улыбнувшись фокуснику, но тот его улыбку не увидел. Почувствовал. Потому что его — друг! — товарищ всё же сумел принести в абсолютный мрак едва тлеющую лучину света.

— Господин Савада… — робкий голос раздался справа от Тсуны, и парень вздрогнул. Покосившись в угол камеры, он едва не дернулся, но желание отскочить подальше было подавлено нежеланием привлечь к себе излишнее внимание.

Окровавленное платье, багровые синяки и обрубки вместо пальцев идеально дополняли сырой подвал. Даже лучше, чем холодная ненависть иллюзиониста.

«Что случилось, Ребекка?» — мысленно спросил Тсуна, а Мукуро начал проверять ремни на кресле Росси.

— Я пришла… Вольфрам велел помочь Вам. Рокудо Мукуро собирается пытать этого человека, но он не знает как. Обычные удары не помогут: болевой порог ученого усилен искусной модификацией тела. Нужны настоящие пытки. Однако иллюзионист не умеет. Простите, господин Савада… Он планирует усилить давление, зная об особенности пленника, но не знает, каков допустимый предел, поскольку не знаком с методикой пыток. Он убьет Росси. Случайно. Он желает оставить его в живых — только что пожелал — однако не сможет. Он не умеет пытать.

— Мукуро, а ты… — голос Савады сорвался на хрип, но парень кашлянул и закончил вопрос: — Ты это раньше делал?

Иллюзионист замер. Куртка защитного цвета на секунду показалась Саваде шкурой змеи, готовой к броску. Но наваждение развеялось, Мукуро обернулся и явно нехотя ответил:

— Нет. Но если кто-то и должен это сделать, то я.

«За тех, кто не выжил. За тех, кто существовал в Аду. За тех, кто больше не умеет смеяться. Должен самому себе и всем им». Губы молчали, глаза говорили. И их услышали.

Тсуна вздохнул. Он понимал, что Мукуро не отступит, но это будет не только месть. Теперь это будет не только она. Но для того, чтобы начать жить, нужно поставить точку на существовании в Аду. Нужно переступить через самого себя и доказать, что даже искалеченная душа может оставить врага в живых. И может совершить то, на что прежде была не способна ради будущего тех, кто ей дорог. Не палачи Вонголы должны были пытать последнего ученого семьи Эстранео. Руки замарать должен был тот, кто прежде подобного не совершал. Он должен был заплатить.

— Но ты можешь ошибиться, — Тсуна понял друга. И понял, что спорить бесполезно. Он должен был позволить Рокудо Мукуро заплатить. Совершить грех, не желая его совершать.

— Не ошибусь, — привычная усмешка показалась неуместной.

— Он ошибется, — тихо сказала Страж, сжимая правой рукой кровоточившую культю. — Потому Вольфрам и прислал меня. Он не умеет пытать.

Спокойно. Уверенно. Без страха. Тсуна вздрогнул.

«А ты умеешь?» Вопрос возник в сознании еще до появления стройной логической цепочки от слов: «Он не умеет», — до слов: «Потому послали меня».

— Да, — безучастно, спокойно, без тени эмоций. — Умею.

Тсуна шумно выдохнул и легким кивком указал Мукуро на невидимого для него призрака. Тот вопросительно вскинул бровь.

«Ты… хочешь помочь? Но как?» — озадачился Тсуна.

— Если Вы дадите мне достаточно энергии, я смогу говорить иллюзионисту, что делать. Он не убьет врага. Только вытащит из него информацию.

В горле Савады пересохло. Он не хотел участвовать во всем этом. Он не хотел здесь оставаться. Он не хотел давать Стражу энергию, чтобы не быть причастным ко всему этому ужасу. Но…

Небо несет ответственность за тех, кто в него поверил.

— Я знаю, что надо делать, — прошептал Савада и закрыл глаза. «Ты расскажешь мне, Ребекка? Я не хочу этого знать, но… расскажи мне, прошу».

— Конечно, господин Савада! — девушка радостно сжала руки и поднесла их к губам. — Я всегда Вам помогу! Но Вы уверены, что Вам не стоит уходить?

— Неужели ты решил остаться? — Мукуро явно был сбит с толку.

— Если ты остаешься, то и я, — как-то очень устало, но без тени сомнения ответил Тсунаёши. И Мукуро наконец понял, почему, показав спину Саваде, не испытал ни малейшего дискомфорта.

— Ну что ж, тогда приступим. Я сам всё сделаю. Просто говори, что нужно.

Тсуна отрешенно подумал, что не такой должна была быть их первая совместная работа, в которой царило бы полное доверие. Но ничего изменить не мог.

— Сначала ногти, — не заглядывая в Книгу, безэмоционально, словно зачитывая энциклопедию, произнесла Ребекка. Но краем глаза Хозяин увидел, как его Страж улыбнулась.

========== 34) Живой ==========

Ночь — самое тихо время суток, когда жизнь словно замирает. Даже часы стараются тикать потише, чтобы не разрушать атмосферу безмятежности и покоя. Ночь — самое лживое время суток. Окутывающее мнимым покоем тех, кому не до сна, и шепчущее остальным, что беспокоиться не о чем. «Там кричали, вы слышали?..» «Нет, что вы, вам показалось. Смотрите, какая тихая темная ночь…» Утром собачники найдут труп. Ночь тихо посмеется, растаяв в рассвете. Она ведь сохранила свою безмятежность.

Молодой человек лет семнадцати стоял в залитой темнотой, как жидким гудроном, комнате и словно пытался разучиться дышать. Вода вырывалась из крана и исчезала в сливной трубе с гулким журчанием, но он к ней не прислушивался. Просто мыл руки, раз за разом поднимая кусочек мыла, три раза поворачивая его в ладонях и опуская на место. А затем тер руки так, словно хотел смыть собственную кожу.