Похищение Киоко тоже обрело некоторую ясность. Ее забрали с парковки магазина буквально через пятнадцать минут после прибытия Хранителей к дому немца, причем Ямамото даже умудрился найти ту самую старушку, что заманила Сасагаву к врагам. Ею оказалась бедная итальянка, жившая с десятью кошками в старом, давно не ремонтировавшемся здании, которая каждый день просила милостыню на главной площади города. К ней просто подошли двое молодых людей, одетых в строгие костюмы, и попросили помочь «вернуть дочь их хозяина, сбежавшую со своей первой любовью». Конечно же, женщине пообещали неплохие деньги и даже дали задаток, и потому она с радостью помогла «охране важного господина вернуть дочь к родным пенатам», а получив оставшиеся деньги, забыла о произошедшем. Вот только откуда Хоффман узнал, что Киоко приехала в город вместе с Савадой, оставалось не ясным: «крота» Рёхей так и не вычислил, и Нана с Киоко в один голос утверждали, что все слуги преданы Вонголе. Однако Тсуна в это не верил. Верить тем, кто может предать, Савада больше не хотел. И такими людьми он начал считать всех, кого не знал лично. Всех, о ком не мог с уверенностью сказать: «Этот человек точно на нашей стороне».

Колесо Сансары вращалось, люди менялись, время упорно двигалось вперед. Кто-то рождался, кто-то умирал, кто-то менял собственные взгляды на жизнь.

Наконец, усадьбу потрясла неожиданная новость — банда Кокуё вернулась с пленником, и Савада, бросив все дела, помчался в штаб Вонголы, чтобы послушать, что скажет иллюзионист и пойманный им ученый. Декабрь разливал в воздухе призрачный аромат омелы, пудинга и индейки. Рождество намекало на скорое свое приближение улыбками на лицах простых итальянцев. Мафиози не улыбались уже давно. С каждым днем угроза над ними становилась всё ощутимее.

Каменная кладка подвала показалась Саваде неправильной мозаикой: плохо собранной, неровной, скрепленной вместо соединительных крепежей покрытым слизью цементом. Сырость и затхлость давили на легкие, как давит пресс на виноград — выжимая все соки. Не хотелось даже делать вдох, но Тсуна заставил легкие заработать. Его подсознание мерным шепотом спасло хозяина от удушья.

«Давай, рот, открывайся!» Рот послушно приоткрылся.

«Давай, горло, не сжимайся от спазма!» И оно покорилось.

«Давайте, легкие, поработайте мехами!» И воздух сипло втянулся в расширившиеся мешки под ребрами. А затем горячее дыхание вырвалось из всё еще приоткрытого рта, подарив сырости подвала белое облачко пара.

Стук!

Зубы клацнули. По спине промаршировал отряд мурашек, плечи передернулись. Сами. Будто марионетка задвигалась, пока кукольник спал. А в центре небольшой допросной каморки, скрытой от мира в подвале уютного особняка, безразлично стояло прикрученное к бетонному полу кресло. И на нем замерзал избитый, но всё еще усмехавшийся человек.

Спутанные волосы липли ко лбу, забыв о холоде и подчинившись непонятно почему выступившему поту. Серые глаза насмешливо косились на прожигавшего его полным ненависти взглядом иллюзиониста. Мукуро стоял в тени, тонкие пальцы скользили по невысокому столику, усеянному странными щипцами, а его лицо напоминало посмертную маску.

— Кто это? — осторожно спросил Тсуна, кивком указав на мужчину лет сорока в изорванных, некогда бежевых брюках и грязно-серой рубашке.

— Диего Росси. Работал на семью Эстранео, — ответил Мукуро, и Тсунаёши подумал, что никогда прежде не слышал от него подобного тона. Будто Рокудо Мукуро давно умер, и в подвале застыла пустая оболочка, запомнившая лишь одну-единственную эмоцию. Слепую, безразличную к чувствам других, холодную ненависть.

Она удивительно гармонично сочеталась с сыростью подвала.

— Мукуро, а он… — Тсуна сглотнул и покосился на ученого, усмехнувшегося еще шире. — Ты его знал?

Осторожно подобранные слова не вызвали реакции иллюзиониста. А вот Росси рассмеялся.

— Так Мукуро не рассказывал боссу о своем прошлом? — с издевкой бросил он, и Саваде показалось, что воздух вокруг иллюзиониста почернел. Но иероглиф «Ад» в его зрачке не дернулся. — Это я проводил ту часть опытов, благодаря которой наш «труп» обрел воспоминания о прошлых жизнях. Я вызывал воспоминания, пробуждая его прооперированный правый глаз.

Савада сделал шаг назад. Непроизвольно. Ему показалось, что вокруг иллюзиониста в любую секунду могут вспыхнуть молнии. Настоящие. Но они не появились.

— А еще ты вживлял Кену гены животных, заставляя его тело мутировать, — без тени эмоций произнес «труп», наконец нашедший место, где может ожить, но снова встретивший мертвое прошлое. — Ты специализировался на модификации тел и генетике.

— Тогда почему же Вы взялись за исследования эмоций? — уточнил Тсуна у пленника, но тот лишь рассмеялся и бросил в ответ:

— А с чего вы взяли, что я этим занимался?

— Чикуса помнит, — ответил Мукуро, и стало ясно, что он абсолютно уверен в правдивости слов друга.

— Мало ли, что помнит глупый мальчик, у которого от боли едва хватало сил думать, — насмешливо парировал ученый, и Тсуна вдруг почувствовал, что сжимает кулаки от злости. — Яд, к которому мы приучали его тело, затуманивал разум. Он не может помнить таких мелочей.

— Он помнит. И пора освежить твою память.

Савада не заметил движения иллюзиониста. Просто услышал хрип и увидел, как привязанный к креслу кожаными ремнями человек скорчился от боли, а его бывший подопытный, нанесший удар в солнечное сплетение, уже делал шаг назад.

— Я всё равно… ничего… не скажу… — прокашлявшись, судорожно ответил ученый, и Тсуна, перехватив запястье занесшего руку для очередного удара иллюзиониста, подошел к креслу. Переборов отвращение и злость, он опустился на корточки перед пленником и, заглянув ему в глаза, спросил:

— Почему? Почему Вы не хотите помочь нам? Не хотите работать на Вонголу или делать то, о чем просит тот, кто уничтожил Вашу семью?

Росси рассмеялся. Глядя на Тсуну, как на полного идиота, он снисходительным тоном пояснил:

— Я ненавижу Вонголу. Она запретила изобретенную нами пулю, она виновата в гонениях на семью Эстранео. Я ненавижу Рокудо, уничтожившего почти всех моих коллег и чуть не убившего меня. Я чудом остался жив в той бойне, благодаря экспериментам, что провел над собой. У меня очень крепкое тело, знаешь ли, а болевой порог крайне высок, и потому ваши игры не развяжут мне язык, не надейтесь. Но вам я ничего не хочу говорить не только из-за этого. Просто кто бы ни развязал войну кланов, я на его стороне. Пусть себе уничтожит всех, кто некогда презирал наш клан. Кен поведал мне, пока избивал, что вам нужен рассказ о нашем исследовании для поимки человека, втянувшего мафию в войну. Что ж, я промолчу. Можете меня убить, я всё равно давно уже всё потерял, но сведения я вам не дам. Семья Эстранео мертва. Пусть и остальные семьи утонут в крови.

Полубезумная усмешка исказила губы, украшенные коричневой коркой. Запекшаяся кровь треснула, выпуская на волю несколько капель еще живой, алой. И Тсуна подумал, что ненависть порождает только ненависть, и эта безумная цепь не имеет ни начала ни конца… если ее не разрубить.

— Мы всё равно остановим его, — уверенно произнес он.

— Попробуй, — хмыкнул Росси. — Но я тебе в этом не помощник. Пусть Вонгола сдохнет вместе с остальным миром. А я посмеюсь над вами из преисподней.

— Хорошо, что ты понимаешь, куда скоро отправишься, — подал голос Мукуро, и Тсуна понял, почему его пальцы скользили по щипцам. По десяткам странных, начищенных до блеска инструментов. Почему пальцы, привыкшие наносить удары трезубцем в бою, сейчас с ненавистью, опаской и обреченностью поглаживали орудия пыток.

— Нет, Мукуро, мы не мо…

— Заткнись, Савада, — в голосе иллюзиониста не промелькнуло и тени раздражения или злости. Просто констатация факта, не угроза: — Я сделаю то, что должен.

— Кому ты должен? — тихо спросил Тсуна и поднялся, закрывая фокуснику обзор. Тот посмотрел в печальные карие глаза и тихо ответил:

— Всем.