Если вы не были на Феррагосто, то обязательно посетите 15 августа сельскую глубинку или побережье Италии. Советую! Или… не советую, даже не знаю, как будет честнее…

Драко Малфой никогда не страдал потерей памяти, даже если эта память не доставляла ничего, кроме боли, стыда и страданий. Но та, знаменательная во всех отношениях ночь во славу маггловской богородицы врывается в мой мозг рваными спутанными воспоминаниями, не желающими раскладываться по привычным полочкам самоконтроля и владения ситуацией. Именно, врывается. Без стука, без приглашения, кусками и ошмётками мыслей, чувств, удивительного, необычного ощущения раздвоения и присутствия в параллельном мире, полёта над морем, над миром, рука к руке с Гарри, с парнем, которого я…

«Buon Ferragosto! Buon Ferragosto!», — неслось радостно и искренне со всех сторон. Хмельно, игриво. Заразительно! «Buon Ferragosto!», — шептал я, лаская абсолютно, совершенно, неестественно расслабленного черноволосого крепкого удивительно красивого парня. Самого лучшего на свете, самого желанного. Лаская, и нежно, но сильно удерживая его под живот, укладывая перед собой, раздвигая его безвольные послушные ноги, удобнее подтягивая за бёдра, оглаживая поясницу, колени, щиколотки, массируя пальцы на его ногах. Вдыхая пьяный аромат вожделения, податливой плоти, не помышляющий о сопротивлении, проникая языком туда, куда даже мысли свои не пускаю, не то, что желания. Гарри Поттер?! Он. Он!

Это будет потом. Или где-то в середине? А в финале оргазм, который после снился мне так часто, да и, чего греха таить, снится и по сей день… Один оргазм или много? Наслаждение, острое, жгучее, ласковое, словно ангельские облака, гуляющее по телу горячечной волной, пробивающее в самых неожиданных местах. Вы кончали так сладко, что на миг отключались? Вас имели настолько страстно и ювелирно, что от той самой точки удовольствие прямиком летело в мозг и заставляло на эти десять-двадцать фрикций забыть своё имя? Да, тогда вы можете хотя бы представить, что творилось со мной, когда вся эта карусель неслась и неслась, и неслась, и неслась, час, два, вот и рассвет уже, и назойливый розовый луч бьёт в глаза, и не понимаешь, где верх, где низ, где мои руки, где его, где моя сперма, где моего любимого Гарри. В нём, во мне, на животе, на ягодицах, между пальцев, на губах, во рту… Моего любимого Гарри… П-п-о-о… Поттера? Возможно… Только дышишь и слышишь его слабые стоны, сливающиеся в один звук, в один ритм с моим сердцем. С его сердцем? С нашим сердцем…

Чёрт! Не пейте эльфийского! Строго-настрого запрещу своим детям пить эльфийское, пока им не исполнится пятьдесят! Нет, сто! Узнаю, что ослушаются, выпорю волшебной палочкой. И не посмотрю, что Малфои!..

Это будет потом. Ночь растворится в зелёном свете самых прекрасных глаз на земле, рухнут призрачные стены мэнора, возводившиеся многими поколениями досточтимых предков и моими скромными трудами, луна упадёт косым пиратским кинжалом в бокал Эльфийского, песок в ботинках перестанет бесить, искры костра превратятся в Млечный шлейф. И только глаза цвета изумрудного стекла, непослушная темная чёлка… Мир вертится волчком, встаёт с ног на голову, несётся синим вихрем. И забываешь кто ты, где ты… Так древняя магическая раса, попавшая в добровольное рабство к чародеям, мстит своим неразумным слабым господам?..

— Мы мечены! — пьяный смех вылетает за приоткрывшийся ветром полог шатра и спешит поделиться с морем впечатлениями о двух нетрезвых голых идиотах, сидящих на циновках и тыкающих пальцами друг в друга. — Мы оба с тобой мечены, Гарри! — сгребаю Поттера в охапку, чуть ли не сворачиваю ему шею и страстно прикладываюсь губами к знаменитой молнии на лбу.

— Клеймённые, как породистые щенки! — восторженно тявкает-рычит тот и кусает меня в Метку. Между прочим, по-настоящему так кусает!.. Провал, сон, драка, оргазм и, кажется, всё вместе, причём, одновременно… То, что я ему отомстил, помню по вкусу крови на языке и по жжению на стёртой без смазки уздечке… То, что он не остался в долгу… стараюсь забыть. Мерлин, хоть Обливиэйтом самого себя: разве захочется Малфою вспоминать, как скулил через плечо, когда злопамятный бессердечный грифф, как следует пройдясь по простате, вынул свой член и начал тереться им о мою мошонку: «Гар-р-ри-и! Пожалуйста, ещё! Ну, давай! Умоляю!»

Это будет потом.

Традиция Феррагосто обмениваться дарами на нашей пляжной вечеринке выразилась в отправлении дорогих цветов и спиртного от столика к столику. Разумеется, с многословными тостами-пожеланиями и неизменным бодрым «Buon Ferragosto!» в конце спичей. А принять подарок было прилично исполнением какого-нибудь шуточного желания, которое загадает даритель. Что-то наподобие классической игры в фанты. Некоторым пришлось петь серенады, изображать зомби, кто-то пускал дым из ушей, стоял на руках, всем без исключения довелось энергично попрыгать через костёр и поводить хороводы. Развесёлая девица с явным удовольствием исполнила за присланную Поттером бутылку Амаретто вдохновенный стриптиз (хотя Гарри всего лишь намекнул ей снять косынку с декольте). Когда весь приличный алкоголь в баре закончился и я уже начал подумывать, как бы ненавязчиво утащить Поттера от греха подальше, этот самый грех сам явился к нашему столику в виде того злополучного Беппе. Смуглый курчавый абориген, шевеля бровями и поигрывая мускулами на атлетическом обнажённом выше пояса торсе, плюхнулся накачанной задницей чуть ли не в мою тарелку и, белозубо скалясь, поставил перед Поттером бутылку синеватого пойла. Эльфийское?!

— Поцелуй! — выдохнул он огненный перегар. — Поцелуй, бамбино! Ух, красавчик!

Гарри испуганно захлопал ресницами и побледнел. Я почему-то (Марсала-верджине, самбука с мухами[3], Карминьяно, Кьянти?[4]) решил, что именно сейчас настало время вступиться за несчастного беспомощного львёнка, мяукающего жалобно: «Но, но, амиго, но, но!..»

— Слушай сюда, Беппе! Это — мой парень, и целоваться он будет только со мной!

Дружные овации и крики «Браво, рагаццо! Молодец, англичанин!» продемонстрировали толерантность публики и придали моему порыву национальный колорит.

Глаза Поттера вспыхнули недобрым огнём, ох, недобрым! Весь прежний их блеск, яростный ли, злой, отчаянный, упрямый, который мне доводилось видеть прежде, был светом родного маяка для измученного штормом морехода. Сейчас Гарри посмотрел на меня так, словно хотел расчленить, и загвоздка была лишь в правильном выборе максимально эффективного варианта этого увлекательного процесса.

— Твой парень? — нервно хохотнул он и икнул. — Серьёзно? Тогда поцелуй! — упёрся в меня взгляд «Авада. Дубль номер один».

— По-це-луй! По-це-луй! — начали скандировать зрители. — По-це-луй! — и дружно хлопать в ладоши. Улюлюканья и подбадривающие пошлые шуточки понеслась языками искушающего змея над ночным прибоем. — По-це-луй!

— По-це-луй! — слез со стола полуголый Беппе и уважительно отошёл в сторонку, приготовившись к зрелищу.

Поттер криво усмехался и медленно встал. Отказаться целовать его в сложившихся обстоятельствах было равносильно смерти, нет, публичному осмеянию и позору, что гораздо хуже. А согласиться… Да я бы рад, можно сказать, мечтаю, причём, без иронии. Но задница приросла к стулу, руки сделались ватными, а зубы сами собой сжались до хруста. Мужчина ты, Драко, или не мужчина?! Малфой или не Малфой?! Маг или… Онемевшими пальцами я нащупал в кармане пробирку с сывороткой и, искусно закашлявшись, быстро свернув пробку, накапал зелье в свой бокал. Неспешно, артистично, контролируя каждое движение, вскрыл бутылку Эльфийского и небрежно плеснул туда же искрящуюся сапфировую со специфическим ароматом жидкость. Отпил, смакуя, пару глотков, выждал, благородно причмокивая несколько секунд, пока по всему телу, начиная с головы, не разлилась щекочущая слабость, нырнула лёгкостью, безмятежным весельем и свободой в пах, пронеслась по венам и артериям азартным кличем бесшабашных отморозков всех времён и народов: «На хрен тормоза!». И, обойдя столик и разинувшего рот Беппе, сграбастал Поттера и обхватил его изумлённые, неверящие в происходящее губы своими губами.