За спиной торопливые тихие шаги, шорох, звук закрывающейся двери – их покидают, благоговейно оставляют одних. Наедине с солнечным светом, разбивающимся об оконную решётку, наедине с хрустальным журчанием воды.

Арапчонок в бархатной шапочке и широких укороченных штанах медленно приближается, праздно трогая руками тяжёлые витые кисти, свисающие с балдахина, обходит богато устроенное, пригодное скорее для любования, нежели для сна ложе:

— Ага, наверное, я так спать захотел потом или сознание потерял. Я сплю?

— Нет, дурашка! — Снейп делает шаг навстречу, но, не дойдя, садится на толстый ковер, в котором утопают босые ступни подошедшего юноши. — Это ментальный мир, от которого ты так резво отбрыкивался. Ещё одна реальность… для магов. Как я понимаю — ты был так пуст магически, что меня просто затянуло в твоё сознание. Я не справился с легилименцией, хотел убедиться, что ты жив – и вот я здесь.

– Ой! — голос Поттера вдруг окреп. — Что ж ты уже там… тут… увидел?

Северус притягивает Гарри к себе на колени:

— Много чего… хочешь, расскажу?

— Я вижу… — Гарри потягивается и, развернувшись, сцепляет руки у него на шее. – Мне тут очень нравится, — и краснеет так быстро, что румянец загорается не только на щеках, но и на лбу, подбородке, даже кончик носа выделяет подкупающей розовостью, — особенно ты. Всего хочу! — бурчит он, но не глядя Северусу в лицо. — Прямо сейчас, а то умру. Это же на самом деле? Я запутался. Так, на самом?

— Конечно, — Снейп даёт Гарри возможность скользить по своему сознанию. — Чувствуешь? И не угрожай мне… маленький раб! — Султан-Северус смеётся в макушку властелину снов… — А почему гарем-то? Красиво, не спорю, но… Как-то я никогда о гареме не думал и за тобой стремлений к узаконенной полигамии не замечал.

— Почём я знаю? Не подглядывай… то есть я сам не знал…

Поттер вдруг начинает дышать чаще, его ноздри взволнованно трепещут, он подаётся вперёд, впечатываясь в колени Северуса попой, — и того мгновенно, почти синхронно, окатывает мощная волна люста, чистого животного желания.

— Ого! — Это было вслух? Снейп просто разворачивает ещё больше покрасневшее лицо Гарри и начинает целовать… как будто на рождественской ели последовательно, один за другим, зажигаются огни гирлянды: губы (такие горячие, боже!) — слегка прикусить, чтобы не напугать, а только взволновать ещё сильнее; щека, нежная, словно не знающая бритвы, — просто тронуть кончиками пальцев, потереться носом; висок, потный, с приставшей щепочкой (а это откуда?!), — языком, только не облизать, а припечатать; ухо, упругая ракушка, конечно, давно об этом мечтал… А ещё, ненавязчиво трогая пах, развязать тесёмки шаровар на его талии, пусть скользкий муслин падает сам…

Сознание мага всё ещё пытается бороться, просеивая вымысел и морок через сито прагматизма, логики и настороженности, но с каждой секундой всё более вяло, без рвения – и признаёт поражение. Этот волшебный мир ничем не отличим от реального. А если и отличим, то разве это важно? Ах, чародею ли сомневаться в волшебстве?

Гарри точно пьян – у него во рту даже стоит анисовый вкус пальмовой араки(2) — и плавится в руках Северуса, тает, но не испаряется туманом, а лишь тоньше чувствует мельчайшие проявления близости. Острые и невообразимо пленительные касания на коже, на сердце, по нервам, по ополоумевшему, ставшему живым вожделению… Его мысли несутся вскачь, и как в зеркальной комнате, где образ отражает образ и крутит каруселью, он видит картинки у Северуса в голове… и находится как бы в двух измерениях сразу: глядит на лицо своего султана, своего повелителя и любовника, так близко…; и видит себя — своё обнажённое тело, всё покрытое каким-то маслянистым благовоньем, смуглая кожа разогрета и светится… Широкое ложе почему-то задрапировано мехами. “Пошло, но… дьявол, отлично! Пусть так…», — мелькает на периферии сознания; но Северус смотрит в тонко подведённые сурьмой глаза Гарри и как в бреду шепчет:

— Арапчонок… — И гладит его смуглые лодыжки, обвитые тонкими золотыми цепочками. Потом снимает со своих рук массивные перстни и бросает их на чеканный поднос, серебряным звоном нарушая наступившую тишину.

Тяжелое дыхание юного наложника, неровное, всё — страсть и нетерпение… И пьющий негу поцелуев тот стонет… Как от муки, которую нет сил терпеть, но которую хочется усилить во сто крат… Северус, однако, не спешит, он дразнит, разжигает, умело доводит бедного раба — простыми ласками — целует поясницу и держит свои почти неподвижные, тёплые ладони в сладких ямочках у него под мышками. Ожидание щекотки так заводит Гарри, как будто это — бесстыднейшая, самая непристойная поза. И он стонет в огромную узорную подушку; в её полосах с вышитыми арабесками тонет мольба… Рука трогает его промежность, точно проверяя что-то; болезненно отзывается дрожью нетерпения давно поджатый под живот твёрдый, как камень член. Головка становится влажной, это ощущается отчётливо. Невольник, хоть и давится звуками, но молчит, терпит — кусает губы, а Северус – знает, что делает! всегда знает… — придавливает его горячим телом, руками проводит по дрожащим бокам, оглаживает покрывающиеся мурашками упругие ягодицы. Вдруг сжимает их, так резко, почти до боли, и рывком поднимает Гарри на одном колене — а тот кончает от контраста движения, брызжет густым семенем на грудь владыки. И ловит сумасшедший взгляд, когда северусова рука вместе с финальными, но не затихающими струями оргазма выдаивает из его члена последние тягучие капли.

Гарри не может отвести глаз от лица Снейпа. И, не получив ни минуты передышки, он снова прижат, но не к ложу — к валику у изголовья. Размер и вес диковинного, набитого верблюжьей шерстью предмета, что служит не подушкой, а… сидением, вызывает у Гарри мимолетное любопытство. Но он понимает, что это — новая причуда, которая ему наверняка понравится; так и есть — промежность ласкают сразу обе руки и губы, массируют расслабленный член, играют с кожей у головки, с яичками, перекатывая и оттягивая, так сладко, находят и дразнят дырочку. А сам он выгнут как меч у янычара и опирается лопатками на валик, тот прогибается под ним упруго и не даёт скользить.

Гарри очень нравится, как руки Султана, разворачивая, мнут и гладят его тело, как тот целует сзади, в копчик, в ягодицы, между, раздвигая широко, обводя мягко, но настойчиво самое чувствительное место, как крепкие губы захватывают его поднимающийся твердеющий ствол, а гибкий язык лижет яички. Нравится – не то слово, он чувствует себя луком в руках искусного воина: натуга жильной тетивы, готовой лопнуть, запасает энергию в согнутой дуге из специально выращенного тиса, умелая рука отпускает тетиву – летящая быстрой стрелой смерть бьёт точно в цель…

— Не могу, — стонет он, — сейчас кончу.

— Терпеть! — рявкает Султан голосом профессора зельеварения.

Это производит нужный эффект – Гарри хихикает, и напряжение, скрутившее его до онемения, откатывает.

Да и действительность сразу меняется – убогая, разбитая магическим выбросом комната, висящий прямо над плечом Северуса не то провод, не то канат… Но зато голая спина, покрытая потом под руками (руками Северуса!) – это реальность! И он, Гарри, вправду слышит эти хриплые вдохи, свистящие тяжёлые выдохи и чувствует, как его прижимают к полу мускулистые бедра… Султана. И его член…

*

Льдистый туман не рассеивался, лишь плотнее собирался вокруг развалин хижины. Через него иногда проступали странные виды арабского города, но, сморгнув, можно было легко прогнать этот мираж. Вокруг появились любопытные, привлечённые шумом, но не торопились подходить близко, наблюдали с расстояния за двумя магами, сидящими на земле возле места магической катастрофы.

— Кстати, Уизли, — скрывая тревогу, нарочито-лениво протянул Драко и элегантным жестом распустил ленту, удерживающую безнадежно спутанный хвост, тряхнул белым золотом волос, — если я всё же узнаю, что ты хоть пальцем своим корявеньким тронул Поттера, то, честью клянусь, все двадцать один откручу заклятием одним занятным.