Первая рюмка обожгла гортань, Северус скривился, сразу же налил вторую. И, поднеся на уровень глаз, прищурился и стал рассматривать отраву на просвет, слегка поворачивая венецианскую позолоченную безделку разными гранями к огню свечей, мерцавших в тяжелом канделябре. Восковые сволочи подыгрывали, делая мир то оранжевым, то синим, красным и ядовито зеленым… Хрустальный мир, правильный, чётко вычерченный, переполненный геометрией льда, твёрдого, преломляющего вечный свет по своим строгим законам, согласно спектру и процентному содержанию добавок оксидов свинца и бария, с учётом дисперсии света и прочих показателей, про которые знатоки говорят просто и поэтично: «игра, огонь». Игра… огонь… твёрдый, но пластичный, пригодный для огранки, для резьбы, а ещё хрупкий, неприлично, болезненно хрупкий: столкни, ударь — и раскрошится острыми осколками. А если порезаться — кровь… Опрокинув в себя водку, Снейп волевым усилием начал ужинать и к утру, допив в одиночестве бутылку, заснул совсем без сновидений.
*
Поттеру так не повезло. Он сел и… вот с этим «и» всё и закончилось. Не будучи склонен к рефлексиям — жизнь приучила не сильно доверять бессмысленным раздумьям — Гарри не знал, как справиться с ситуацией; даже оценить её, классифицировать как-то не выходило. Вечно окружённый людьми, друзьями, он не имел досуга и уединения, нужных для такого рода занятий, опыта на осмысление случившегося просто не хватало. Он сам считал себя «спортивным» типом или, на крайний случай, солдатом. Действовать, а потом… как уж получится. Всегда везло. Если быть откровенным, то повезло и сейчас — порошок его не прикончил (И чего он, правда, сунулся в ту коробку? Как провал, не помнит и всё, на автомате руки шевелились), а вот потом… Поттеру показалось, что голова сейчас просто лопнет, захотелось завыть зверем и забиться куда-то в угол, самый тесный и безвоздушный, пересидеть, скорчившись, обняв себя за плечи, чтобы никто не видел, не трогал, с разговорами и расспросами не лез. «Господи, что же теперь со мной Снейп сделает? В порошок сотрёт!.. А почему сразу не стёр? И память не стёр, с него сталось бы! Где обычные оскорбления? Чего-то я не понял… — Гарри даже взбодрился. — Желать такого смелости не хватало, трусил, приходится признать. Сам себя заморачивал, хитрил. Было, чего уж. А что, ведь заглядывался, млел… тьфу, слова-то какие противные, сопливые. Но мысленно можно произнести, и честно это… Да, втюрился! Давно и глу-у-упо — в Ужас подземелий — самого Северуса Снейпа!»
Он откинулся на спинку дивана, подергал бахрому на обтянутом гобеленом бочкообразном подлокотнике:
— Я вляпался, факт. И хотя бы самому себе необходимо в этом признаться. Теперь понять бы, во что? И ещё важно усечь, прокололся я или нет?
Собрав свои шмотки, а иначе и не назовешь, он оделся, пригладил волосы, как мог. Глянул через плечо на оставленный в кабинете бедлам и подался к себе в башню.
*
— Малфой, ты мне друг? — спросил Гарри, падая на кровать за спиной у поправляющего перед зеркалом галстук блондина.
— Ну, положим, — тот повернулся. — Что нужно-то? Но сразу говорю, меня Гермиона ждёт — раз; да, ужин закончился — два; помогать с сочинением по истории магии не стану, вернусь поздно, сок и пудинг под салфеткой — три!
Жить с Драко в одной спальне они решили в начале восьмого курса, вернувшись в Хогвартс на повторное обучение. Уже тогда были друзьями, хотя оба довольно долго привыкали к этому слову и не могли выговорить его в отношении друг друга. Пройдя войну и, наконец, повзрослев, не договариваясь, по молчаливому соглашению, скреплённому понимающими откровенными взглядами, решили не вспоминать всё, что было «до» — забыть не смогли бы, да и неправильно это, забывать, а вот не держаться за память научились очень быстро, в считанные дни летних каникул, — а продолжить жизнь с «после», не с чистого листа, а с нового абзаца. Обоих это более чем устраивало, казалось, что с плеч свалился груз, камень, скала, которая по непонятным причинам обрушилась на двух мальчишек семь лет назад и вот только теперь молодым магам удалось вылезти из под обвала, вместе. Новые отношения, своего рода партнёрство, принесли облегчение, даже душевный подъём, так необходимый и Гарри, и Драко, стали ступенькой в какую-то другую жизнь, взрослую, мирную, наполненную иным смыслом, столь важную для них сейчас. А уж когда у Малфоя, которого теперь «хорьком» называли лишь два человека и только беззлобно, в шутку или нежно, всё закрутилось с Гермионой… Что тут скажешь — почти родня получается.
Гарри радовался, что у подруги всё хорошо — дело стремительно шло к свадьбе — и заражался от влюблённых чем-то пронзительным, тёплым, покойным, настоящим. Этот роман поразил хогвартцев, как гром среди ясного неба, сперва вызвал непонимание и язвительные обидные оценки, но к нему на удивление быстро привыкли и восприняли пару, как нечто само собой разумеющееся.
Нарцисса будущую невестку приняла — вот диво! — даже письма из мэнора частенько присылала, иногда они с Гермионой ходили куда-то вместе по своим женским делам. Первая послевоенная встреча мисс Грейнджер и миссис Малфой вызвала в среде посвящённых нешуточный переполох, но закончилась «ничьей — 1:1», как, нервно выдыхая, определил потом Драко: дамы не повздорили, не прокляли друг друга, поговорили, запершись в комнате на добрый час, и расстались с вежливыми улыбками, невозмутимо пожав друг другу руки и выразительно поглядывая на Малфоя-младшего. «Твоя мама… тебя очень любит и… с ней можно иметь дело», — сдержанно пояснила Гермиона; «Девочка умна и талантлива, если уж ты, сынок, так решил, то я не возражаю, — примирительно вздохнула Нарцисса. — Придётся привыкать к… новым порядкам… главное, чтобы ты был счастлив».
Кажется, больше всех тогда радовался Гарри. За то, каким сиянием и вырывающейся красотой наполнились глаза Гермионы, какой чувственно-нежной и женственной стала она, некогда подчёркнуто-независимая и знающая ответы на все вопросы… А Драко, Драко был ей ровней — умный, начитанный, хорошо воспитанный, честолюбивый и… любящий. Когда он одной рукой, плавным и сильным как океаническая волна жестом, притягивал девушку к себе, и они стояли так, прислонившись боками, будто половинки целого, глядя в одном направлении на что-то видимое только им двоим; когда разговаривали тихо, словно боясь спугнуть нечто важное или ненароком разгласить самые тайные секреты, сидя напротив друг друга в продавленных креслах в общей гостиной, и Малфой держал её ладони в своих, просто держал и не отпускал ни на миг, весь вечер… — в этом не было ничего неправильного. Наоборот, это было здорово! А как Хорёк умел ухаживать — вообще, сказка! Вся школа, включая профессоров, весь Хогсмит гудели с восторгом и одобрением. Рита Скиттер так и вилась возле Малфоя и Грейнджер липкой мухой, но получив достойный, хотя и вежливый отпор, вынуждена была оставить эту тему в покое.
А Рон… Простить его Грейнджер так и не смогла… Трещина пошла ещё во время их прошлогодних скитаний в лесу, даже Гарри хорошо это понял, и летом только увеличилась. Рон, хоть и скрывал, но ревновал Гермиону, к Поттеру, к Краму, к своему брату Чарли, ко всем лицам мужского пола, которые проявляли хоть каплю вполне ожидаемого интереса к мисс Грейнджер, даже к младшекурсникам, пристававшим к ним с автографами, и, похоже, это не давало ему покоя, измучило парня. После войны Гермиона уехала к родителям, и это им обоим было нужно: надеялись, что в разлуке чувства обновятся, устаканятся, всё лишнее уйдёт, вернётся прежнее взаимопонимание и притяжение. А потом Уизли не вернулся на восьмой год в школу; не только сам принял такое решение, но и Гермиону стал отговаривать, да ещё как настойчиво, дескать, не пущу и всё! И в карьеризме упрекнул, значит, не понимал её совсем? «Не такой она человек, — объяснял очевидное Гарри, стараясь вразумить друга, — чтобы во власть и там в истеблишмент на волне славы лезть. Всего своим умом всегда добивалась, работой, честностью». А Рона привлекали совсем другие цели: дом, пироги, уют. Он тоже почувствовал себя взрослым, ответственным и с энтузиазмом, ловя открывшиеся для Уизли перспективы, занялся с Джорджем торговлей, сразу удачно. Появились деньги, дело процветало, для статуса, имиджа и душевного покоя ему срочно требовалась жена, ждать Рон не хотел категорически. И, наверное, действительно не понимал, как его Гермиона может отказаться от такого счастья. А ещё почти ежедневные празднования победы, всегда шумные, отвязные, разумеется, не безалкогольные, которые чертовски раздражали Гермиону… После всех обидных слов, что он, нетрезвый, наговорил ей накануне начала учебного года, Гермиона долго плакала, пришла 1 сентября на вокзал Кинг-Кросс с красными глазами и решительно открыла дверь купе, в котором сидели Гарри и Драко… «Ты уверена?» — набрался смелости и поинтересовался Гарри у молчаливой подруги, которая печально разглядывала шотландские пустоши, пролетавшие за окном Хогвартс-экспресса. Драко деликатно притворился спящим. Та долго молчала в ответ, но произнесла: «Да». Больше они про Рона не говорили…
