— Вколите этому психу успокоительное! Он в охоте! А то сейчас всех альф перегрызёт.

Пострадавшего со всевозможными почестями под ручки провели мимо меня в кабинет управляющего. Вместо лица у него было кровавое месиво. Я порывался подняться, куда-то бежать, но четверо кондоровских вышибал надёжно фиксировали мне руки и ноги. Блеснула иголка шприца, и мир вокруг меня закружился метелью. Помню грязные плиты пола и мертвенно-бледное лицо моего омежки, его не оливковые, а совершенно чёрные глаза…

Уже потом я узнал, что Джой ворвался в кабинет Бэджера и при всех обвинил избитого мною мужика в сексуальных домогательствах. Он под подпись дал показания, что незнакомый альфа хотел силой увезти его в своём автомобиле, а охранник Кондора Карен Лозбуд предотвратил этот чудовищный беспредел. Поклялся, что и полицейским подтвердит всё то же. Господин Бэджер прошептал «Каким, на хуй, полицейским?», изменился в лице и поинтересовался тихо:

— Это правда, малыш?

Джой уверенно, не отводя взгляда, кивнул. Его обидчик оказался уважаемым богатым человеком, возмущённо тряс визитками и кредитками, грозился прикрыть всю эту дешёвую лавочку, а отморозка, напавшего на него, пустить на колбасу. Но ему вежливо предложили не раздувать скандал. Иначе господин Бэджер, ссылаясь на связи в криминальном мире, намекнул ему на серьёзные неприятности и сомнительную возможность дожить до утра, а также пригрозил статьёй за совращение неполовозрелого омеги. Проще говоря, управляющий прошипел в лицо пострадавшему, легко поднимая его, на целую голову превосходящего ростом, за полы перепачканного пальто:

— Если я только узнаю, что твой грязный елдак дотронулся до мальчишки — то лично выгрызу тебе кадык, оторву яйца и скажу, что так и было! А про то, во что превращают в тюрьме жопы и хуи насильников, без спросу имевших девственных омег, ты, говнюк, лучше сам почитай в познавательной литературе!

В общем, консенсус был достигнут довольно быстро. Пострадавшего, пообещавшего, что мы все получим по заслугам («Я ваше, уважаемый, мнение вращению предавал. И осью был мой детородный орган», — почти ласково улыбнулся ему господин Бэджер), проводили под белы рученьки, а танцора Джоя Индмана лишили месячного оклада и чаевых на полгода вперёд. Ко мне тоже применили дисциплинарные меры. А, похую, какая разница, не привык есть натуральное мясо — и нечего начинать!

— Молодец, что вступился за омежку, — искренне похвалил меня управляющий, а потом скрипнул зубами: — Но если ещё хоть раз встанешь рядом с ним и хотя бы в мыслях допустишь, что он твой — тут же пойдёшь на биржу труда. У них для безработных пособие повысили аж на семнадцать процентов, на пару рулонов туалетной бумаги и десяток гандонов хватит.

Через пару дней после инцидента я, окрылённый его неожиданным исходом и таблетками, заботливо прописанными мне клубным доктором, остановил при входе Джоя и солидно приосанившись, протянул ему шоколадку.

— Извини, — всё, что я смог выдавить, голос предательски дрогнул.

Джой улыбнулся мягко и доверчиво, взмахнул трепетными ресницами…

— Урод! — выдохнул он со злостью мне в лицо! — Какие же вы все уроды! Не смей трогать меня! — и, бросив шоколад на пол, яростно ударил по нему тяжёлым каблуком. Уже добежав до своей гримёрки, он резко остановился, кажется, смахнул слёзы (или мне это показалось?) и, спокойно обернувшись ко мне, сухо заявил:

— Спасибо тебе, Карен. Мне, и правда, не хотелось сосать тому дебилу.

«Он знает, как меня зовут! Мой омега назвал меня по имени!» — билось в мозгу влюблённого альфы вновь подступающее сладостное сумасшествие и медленно, но верно опускалось колючими импульсами в пах.

=4=

Второго реального скандала мне не простили. Хотя, как сказать… Любой другой на моём месте загремел бы по полной. Везение?..

Джой начал улыбаться мне. Это было просто чудо! Нет, внешне он стал гораздо суровее и, проходя мимо вахты, убыстрял шаг, не вытирал ноги, сильнее кутался в шарф, сердито сверкал глазами, тащил за своими ботинками грязные разводы по коридору. Но я каким-то внутренним чутьём ощущал его тёплую, смущённую улыбку и сам расплывался, как масло на сковородке, по-идиотски скалился и краснел до кончиков ушей. Ничего себе альфа! Крутой трахальщик, предпролагаемый надёжный супруг, отец семейства, защитник и бла-бла-бла… Да я готов был прыгать перед мелким омежкой хоть зайчиком, хоть лягушонком, только бы он сдвинул этот заебавший шарф и открыл свои губы, улыбнулся открыто, искренне. И тогда бы… Что именно было бы тогда, я скрипящим без достойной смазки (О-о-о, блядь!) перевозбуждённым мозгом додумать просто не успевал, ибо моё сокровище с цветной чёлкой суетливо скрывалось за дверью гримёрки — и мимолётное счастье кончалось, накатывала тоска, негодование, досада, мысли застывали в районе половых органов и шевелились только на раздражители, связанные с образом моего омеги. Лишь в воздухе надолго повисал едва различимый сладковатый аромат, круживший голову, призывавший на подвиги, заставлявший расправлять плечи и убыстрять дыхание. Хотелось выть! О, Всемогущий создатель, как же хотелось выть! Громко, протяжно, по-звериному, по-волчьи, на луну, как одинокий матёрый самец, призывающий любовь, смысл своего существования, жизнь… А ещё хотелось вставить хоть в кого-нибудь, пусть не в Джоя, в другого омегу, даже без течки, без замка, или в бабу, в бету, хоть в козу или собаку! Только бы оттрахать уже кого-то живого, кроме собственного кулака! К счастью, я понимал, что теряю контроль и обычно успевал проглотить горсть успокоительных пилюль, выписанных мне по настоянию сердобольного Блэджера. («Сам когда-то так же загонялся от выростка-омежки», — мечтательно вздыхал управляющий Кондора и небрежным щелчком отбрасывал окурок дорогой сигареты.)

В ту ночь пилюли мне не помогли. Самоуговоры тоже. Альфа — не животное, а способный справляться с примитивными инстинктами член цивилизованного общества? Помню, помню такой красочный школьный плакатик. С примитивными? Член?.. Окажись у меня на пути пусть даже родная мать или младшая сестрёнка — врезал бы по морде и прошёлся, как бульдозер. Кто-то пробовал остановить альфу в охоте?

Джой вышел из дверей гримёрки в длинном халате и торопливой необычной походкой засеменил в зал. Что?! На шпильках?! Что за извращения? А под халатом у него что?

Промаявшись с полчаса, изойдя отборным матом (не только мысленно), я плюнул на всё (причём, буквально), запер входные двери и, ещё надеясь уговорить самого себя не делать глупостей, медленно направился к залу. В конце коридора я уже бежал и буквально ворвался в пронизанное сшибающей с ног светомузыкой помещение. Уже прилично подогретые посетители; осоловелые от выпивки, энергетиков, стимуляторов и эротического драйва глаза; бьющие отовсюду яростные слепящие лучи прожекторов и лазерных конструкторов; разогретый чужой похотью и кайфом непрозрачный, почти осязаемый воздух. Время от времени все прожектора перекрещиваются на танцполе и сталкиваются в приват-зоне на балконе, высвечивают угловой, хорошо видимый снизу, столик и сгрудившуюся перед ним компанию.

Мой Джой. Танцует. На столе. Вокруг пилона. Стрип-дэнс. В лакированных ботфортах на высоченных каблуках. Мой Джой.

Публика довольно гогочет и тянет руки к юному танцору. Шкафоподобные охранники деликатно удерживают самых рьяных любителей омежьего стриптиза и не дают им водрузиться на импровизированную танцевальную площадку. Я замечаю на лице омежки яркий макияж и рычу в голос. Во что этот щенок себя превратил?! Типичная шлюха! Пробу негде ставить! Из густых волос на голове ему склеили рожки и присыпали блёстками, трусики — просто чума, даже стринги по сравнению с этими шнурочками выглядят поясом целомудрия, на левом бедре кружевная подвязка. Шлюха! Шлюха! Шлюха! Я, кажется, кричу это в голос, но из-за шума сам себя не слышу. Со всей силы и дури бью кулаком по барной стойке. Размазываю собственную кровь по лакированной древесине. Бармен испуганно замирает и отползает по стеночке.