Но кроме шагов ей кажется, она слышит что-то еще.

Она вздрагивает, понимая, что это детский плач. Сдавленный, но протяжный он доносится с улицы через распахнутую дверь. От него в сосудах замерзает кровь. Он выворачивает наизнанку. Почему так? Почему, как только она слышит, плачущего ребенка ее сердце сжимается и ей кажется, что это ее сын? Это так проявляется долбанный материнский инстинкт? Так у всех мам или только у нее? Она никогда не интересовалась об этом у подруг и отчего-то ей кажется, что больше не поинтересуется.

Ноги сами несут ее прочь из подъезда. Это иррационально, но она не сможет успокоиться если не найдет плачущего малыша и не убедится, что это не Максим.

Да, это глупо, соглашается она с самой собой, но мы всегда совершаем глупые вещи, когда речь идет о любимых людях. В конце концов, я почти уже пришла, пять минут это ничто, за пять минут ничего не изменится.

Оказавшись на крыльце, она понимает, что время опять остановилось. Рубиновые россыпи кровавых капель рассыпаны в воздухе. Поверхность огромной лужи на детской площадке сморщилась под порывом ветра и застыла, будто скованная космическим холодом. Весь мир – огромная ледяная скульптура. И ее тело – лишь часть его. Оно – часть скульптурной композиции.

Тело, но не сознание, ведущее счет своему собственному времени…

21… 22… 23… 103… 105…

… бесконечно сбивающееся и начинающее заново отсчитывать однообразную вечность до тех пор, пока предметы и, кажется, даже бесцветный и прозрачный воздух вновь не раскрашиваются, не достававшими еще какие-то мгновения назад, цветами и оттенками.

Кровавая пелена, окутывавшая город, спала. На деревьях вновь зеленели листья, по небу проносились низкие тучи. Она выдохнула, и изо рта вырвалось мутное облачко багрового пара. Прощальный привет из параллельного мира, в котором она побывала.

От следующего вздоха закружилась голова. Пронзительно и дурманяще пахло зеленью и мокрой землей.

Приятные запахи реальности не шли ни в какое сравнение с медными и гнилостными запахами кровавого дождя.

Перед ней возвышался дом, в котором она жила. Он уже не выглядел мертвым как раньше, но всё ещё казался брошенным, подобно остальным строениям в городе. Окна больше не были похожи на черные дыры, – в стеклах отражалось и небо, и соседние здания.

Над крышей промелькнула молния. Раздался запоздалый раскат далекого грома.

В дали печально прокричала одинокая чайка, и у Кати замерло сердце. Это он, это тот самый звук – поняла она. То, что она слышала стоя внутри подъезда – не было плачем ребенка. Это был просто крик чайки.

Возле крыльца появились довольно массивные на вид новые скамейки.

Когда их успели поставить? Кажется, утром их еще не было.

Она обернулась и ахнула, увидев, как и положено закрытую дверь. Подергала за ручку – запрета. Никаких сломанных доводчиков и выломанных кнопок на панели под табло с глазком камеры.

Вынув из кармана ключи, она прикоснулась к замку. Раздался писк и щелчок открывающегося затвора. Створка подалась в ее сторону.

Как только она вошла, сработал датчик движения, и яркий свет диодной лампочки осветил выкрашенные в салатовый цвет стены.

У меня была галлюцинация, – решила Катя. – Все эти странности, кровавый дождь, шофер, оживший страх Максима в виде чудовища из глины и травы – ясно же, что ничего этого нет и не было. Мне надо обязательно показаться врачу. Обещаю, как только я разыщу Макса, и всё вернется в свое русло, я обязательно сделаю томографию мозга. Вдруг это опухоль?… Нет. Лучше не думать об этом.

Охранника на месте не оказалось, но в этом не было ничего необычного, учитывая, что в городе объявлена эвакуация. Наверняка он вместе со своей семьей и внуками уже едет к своим родственникам, проживавшим в Ярославле.

Кровавые разводы и сюрреалистические картины отсутствовали, стены были чистыми и салатовыми – такими, какими и положено быть стенам в ее подъезде. Двери квартир – обычными металлическими.

Лифт открылся сразу, как только она нажала на кнопку – сияющий чистотой и сверкающий блестящими ручками вдоль стен. Под потолком мигала красным огоньком крохотная камера.

Войдя внутрь, она по привычке первым делом посмотрелась в зеркало и не узнала себя.

Перед ней стояла не молодая успешная, женщина, а подросток-беженец из сербского села. Худое, если не сказать истощённое, тело скрывала огромная на пять-шесть размеров больше необходимого полицейская куртка. Средней длинны светлые волосы, намокнув, висели темными неопрятными прядями, из-под них испуганно выглядывали серые глаза с расширенными зрачками. На шее и щеке застыли кровавые разводы.

Катя откинула с лица волосы и оттерла следы багрового дождя с лица. Двери за ней закрылись.

Нажав на кнопку седьмого этажа, она расслабилась, понимая, что от родного дома и Максима ее уже не отделяет практически ничего. И как только они встретятся, всё изменится, всё вновь войдет в привычное русло.

Но спустя несколько секунд лифт, дернувшись, остановился. Мигнув, погас свет, и ее окутал удушающий кокон.

Тьма и тишина заключили Катю в свои объятия. Тьма и тишина – именно тот компост, на котором вырастают исключительно гигантские цветы страха, с жирными стеблями и резными листьями, гордость садовода. Первые ростки паники запустили свои корни в ее сознание.

Надо найти кнопку с вызовом диспетчера, подумала она. Вот только ответит ли ей кто-нибудь на том конце, ведь все жители города уже эвакуированы или ждут своей очереди в школах и больницах?

Протянув руку, Катя нащупала контрольную панель и принялась нажимать на все кнопки подряд.

– Эй, – прошептала женщина срывающимся голосом. – Меня кто-нибудь слышит? Я застряла. Вытащите меня!

Ответом по-прежнему была тягостная тишина, в которой отчетливо слышался неровный стук ее собственного сердца.

Глаза постепенно привыкали к отсутствию освещения, и она различила стены, контрольную панель на одной из них и створки дверей между которыми сочился тонкий ручеек мутного оранжевого света. Катя поднесла к нему руку, и пальцы, словно на самом деле окунулись в небольшой горный поток.

Екатерина не успела вскрикнуть, а кто-то уже притронулся к её ладони.

Прикосновение было мягким, но ее передёрнуло как от удара током. По всему телу пробежала судорожная волна, и она завопила так, как не орала никогда в жизни.

Катя вжалась в угол, в испуге выставив перед собой руки. В шаге от неё стояла высокая темная фигура. Черты лица, особенности одежды всё это было скрыто царящей в кабине лифта тьмой. Все что она могла различить – общие контуры.

Человек был выше нее, худощав.

– Кто ты! – закричала она. – Откуда?! Что тебе надо?!

Но он лишь стоял совершенно без движения и, казалось, пристально разглядывал ее. Катя лихорадочно соображала, что же ей делать. Броситься на него с кулаками, продолжать кричать? И то, и другое не имело смысла. Все варианты дальнейших действий, что приходили ей на ум, казались глупыми и бестолковыми.

Она смотрела на незнакомца, он смотрел на неё. Мгновения тянулись невообразимо долго, изматывающе, как срывающаяся с крана капля. Такая игра в «гляделки» была хуже, чем полуденный бег по Сахаре.

Женщина не выдержала первой.

– Что тебе надо? – спросила она. – Хочешь убить меня? Напугать? Изнасиловать? Давай быстрее покончим с этим.

Но незнакомец, не издав ни звука в ответ, всё так же стоял напротив нее молчаливой каменной скалой. Только медленно помотал головой. Или ей показалось. Как и то, что при этом его вид уже не настолько пугал, насколько вызывал жалость.

– Да, что ты, черт побери?! – крикнула Катя, попытавшись толкнуть его в грудь. Однако рука прошла сквозь тело человека, не встретив никакого сопротивления. Эфемерная сотканная воображением фигура медленно растаяла, растворившись в наполнявшей кабину лифта тьме.