Покойницу журналисты обозвали «таинственной незнакомкой». Здесь следовало бы добавить, что Йеспера Грёнберга всю жизнь окружали «таинственные незнакомки», в гораздо большем количестве, чем это приличествовало человеку его положения – министру по вопросам гендерного равенства, отцу семейства и т. д. и т. п.

К моему столику подошла молодая женщина в куртке и спортивных брюках.

– Могу я взять у вас несколько газет? – поинтересовалась она.

– Нет, – ответил я и пояснил, глядя в ее округлившиеся от удивления глаза: – Это мои газеты, я купил их на собственные деньги.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего. Покупать газеты? В наше время? Разве информация не предоставляется бесплатно?

– Простите, я думала, они здесь лежали, – пробормотала она.

Я пожал плечами:

– Что поделать, я – представитель вымирающего вида.

Такова была ситуация, в которой оказались все печатные издания. Вероятно, газеты покупали только мы с Карлом-Эриком. Он брал по два экземпляра своей и один – какой-нибудь другой. Таким образом, счет получался два – один не в пользу конкурентов.

Женщина села за впаянный в стену столик у барной стойки и не отрываясь смотрела на меня.

Я вернулся к очередному пересказу биографии Грёнберга, как в некрологах.

От прорыва в SSU[22] до головокружительной партийной карьеры. Газетчики писали о моложавости, миловидности и «обаянии молодости» Грёнберга – качествах, благодаря которым он получил когда-то знаменитое прозвище – Новый Кеннеди. О кабаках и женщинах они по-прежнему умалчивали. А ведь это не меньше роднило Грёнберга с Кеннеди, да и не только с ним.

В целом все это выглядело смешно. Кеннеди принадлежал к ушедшей эпохе, поэтому эпитет газетчиков был обращен скорее к пожилым политикам и редакторам, чем к молодым избирателям, для которых слово «Кеннеди» означало не более чем название аэропорта близ Нью-Йорка.

Как выяснилось, моя газета тоже приложила руку к освещению убийства в Гётеборге, хотя и без моего участия. Правда, в полиции Гётеборга и Мальмё репортерам объяснили, что никаких версий происшедшего до сих пор не выдвинуто и что следователи стараются действовать без предубеждений, – в общем, та же галиматья, что и всегда. Тим Янссон, Щенок, писал, что уже вышел на связь с Томми Санделлем, но тот отказался комментировать последние события. «Оставил без комментариев» – эта фраза повторялась в короткой статье три раза. Зато рядом помещалось большое факсимиле моего репортажа из Истада, того самого, под заголовком «Жизнь только начинается». Щенку я не поверил. Томми Санделль никогда не упускал случая поговорить с прессой. Отказ от комментариев мог объясняться лишь тем, что от журналистов его прятали. Я был больше чем уверен: Щенок с ним не общался.

Новый партийный лидер высказался в телеграмме ТТ и на двух созванных на скорую руку пресс-конференциях: Йеспер Грёнберг – деятельный и надежный соратник и было бы разумно воздержаться от выводов до окончательного прояснения ситуации.

Лицемеры и лжецы. Все они прекрасно знали, кто такой Йеспер Грёнберг и что своих избирателей он обманывал не меньше, чем собственную жену. Но он действовал в рамках закона, проблема носила исключительно моральный характер. А в том, что мораль есть у меня, я до сих пор сомневался.

Эва Монссон не отвечала на звонки, зато объявился Карл-Эрик Юханссон.

Я стоял у стойки кафе «Иль» и заказывал приветливой девушке с интересной татуировкой на плече очередной кофе, заодно подумывая, не взять ли мне пару отвратительных на вид маслянистых булочек с кардамоном, только что прибывших из пекарни «Фабрик».

Дама, которая покушалась на мои газеты, все еще за мной наблюдала. Я чувствовал на себе ее взгляд, возвращаясь за столик с кофе и булочками.

– Говори, – разрешил я Карлу-Эрику.

– Ты звонил своей подруге из Мальмё?

– Я только и делаю, что звоню ей.

Карл-Эрик застонал:

– Кто эта женщина, им так или иначе известно. Если личность удалось установить не сразу, значит ее вещи и документы пропали. Разве в Мальмё было не так?

– Именно так, – согласился я.

– Значит, действовал один и тот же человек, верно?

– Ты имеешь в виду того, кто это сделал?

– Да.

– Возможно.

– Так или иначе, она живет… прости, жила в Мальмё, ей было сорок семь лет, она занималась не проституцией, а импортом вина, и звали ее… Подожди, я посмотрю, это совсем свежее… звали ее… – Последнее было лишнее, но Карл-Эрик об этом не знал. Он еще несколько минут рылся в бумагах, прежде чем закончил фразу: – И звали ее Ульрика Пальмгрен.

Эва Монссон позвонила вечером.

Я спросил, почему она не отвечала раньше, всячески скрывая растущее беспокойство, в котором пока не решался признаться самому себе.

Она говорила о гала-концерте рокабилли, который проходил в Гётеборге, о забытом дома мобильном телефоне и о том, как ей без него было хорошо.

– Там выступали две по-настоящему здоровские группы, – вспоминала Эва. – Одна португальская – «Mean Devils», а другая – «Carlos &The Bandidos» из Великобритании. У них были такие мексиканские шляпы…

– Сомбреро – неизменный атрибут поп-культуры, – пояснил я.

В моей голове роились мысли, но облечь их в словесную форму не получалось. Когда же не возникало проблем с формулировками, я просто не решался их озвучить. Убийство произошло в Гётеборге, но ведь Ульрика Пальмгрен жила в Мальмё, и я уже не сомневался, что Эва Монссон вовлечена в это расследование.

Случай с пожарным шлемом снова и снова прокручивался в моей голове, подобно сцене из немого кино. Сохранился ли этот шлем? И если да, то остались ли на нем мои отпечатки?

Вне всякого сомнения, в другой раз меня бы очень заинтересовал рассказ Эвы о рокабилли-концерте в Гётеборге, я и сам симпатизирую этому направлению. Но тогда я слушал ее вполуха, пока, не выдержав, не прервал на полуслове:

– Прости, ты в курсе, что там произошло убийство?

– Да, мне только что звонил инспектор Йоранссон из Гётеборга – несносный тип. Сказал, что в гостиничном номере нашли Йеспера Грёнберга рядом с мертвой женщиной. Черт знает что!

– То же, что в Мальмё, – напомнил я.

– Я ничего не знаю, кроме того, что сообщил мне Йоранссон, – вздохнула она. – Теперь займемся ее квартирой, может, что-нибудь отыщется.

Ноутбук! У Ульрики Пальмгрен был ноутбук. Где он сейчас? Ульрика, конечно, взяла его в Гётеборг, если встречалась там с клиентами. В таком случае он уже в полиции.

Она наверняка сохраняет письма, женщины всегда так делают. Только мы, мужчины, своевременно удаляем все лишнее. Или так поступаю один я?

Если в тот момент у меня и возникло чувство вины, то весьма смутное. И этим объяснялось, что я не сказал Эве всей правды. Я вообще не сказал ей правды, хотя она неоднократно меня спрашивала, точнее – намекала.

Завершив разговор, я подошел к столу и включил ноутбук.

За последние сутки мне пришло только одно письмо, и я сразу понял от кого.

писал мой анонимный друг.

Он не был обделен чувством юмора.

В ту ночь я спал плохо, если спал вообще.

Зато к утру в голове созрел замечательный план.

Я должен извлечь из Щенка максимальную пользу.

Мальмё, февраль

На следующее утро я позвонил Эве Монссон через коммутатор полицейского участка. Тем самым хотел показать ей и ее коллегам, что настроен говорить по делу, а не обсуждать рокабилли-концерты или телесериалы.

– Монссон, – представилась она в трубку.

– Свенссон, – отозвался я.

– И чего ты хочешь?

– Как продвигается расследование убийства? – поинтересовался я.

– Я в нем не участвую. Обращайся в полицию Гётеборга.

– В таком случае я хотел бы открыть тебе еще одну вещь.