– Да?
Тут я рассказал ей, что Щенок – она ведь его помнит? – сообщил, опираясь на информатора из полиции, даже если таковой существует только в его воображении, что оба убийства – своего рода проявление S & M. Это, разумеется, ложь, но еще и намек на то, что не один я получал загадочные письма.
– Но он нигде об этом не пишет, и ты тоже ничего никому не должна говорить.
Некоторое время она молчала.
– Ты помнишь Щенка? – спросил я. – Ты еще называла его Кутенком?
– Придурком, – поправила она.
– Я не знаю, с кем он там говорил и кто из ваших раскололся, – продолжал я. – Но мне кажется, нам с тобой следует проверить и эту версию, пока он не наломал дров.
Послышался звук, как будто по полу шаркнула ножка стула, а потом Эва сказала:
– Подожди, я закрою дверь.
Я подумал, что совершенно не представляю себе, как она работает и как выглядит ее офис, если в полиции рабочее место называется офисом. Висят ли у нее на стенах афиши групп рокабилли, разрешают ли в полиции такое?
– Гм… – протянула Эва в трубку, – даже не знаю, что тебе ответить. Вероятно, для начала я должна переговорить с начальством и с тем занудой из Гётеборга…
– Но ведь ты не отметаешь версию?
– Что тебе сказать? – вздохнула Эва. – Как там выражаются политики? «Без комментариев»? Вот и я отвечу: «Без комментариев». И помни: если тебе вздумается что-нибудь на эту тему написать, то я слежу за каждым твоим шагом. Приду к тебе с ножницами и выколю глаз, так и знай!
Я не стал уточнять, почему именно ножницы, а не нож или шило, более подходящие для озвученной цели. Так или иначе, мы договорились, что она перезвонит мне в течение дня. А если я до вечера не дождусь от нее весточки, буду звонить на мобильный.
У меня возникло чувство, что я на правильном пути, хотя все еще не представлял, куда он ведет и каковы мои цели.
В одном не приходилось сомневаться: мне снова нужно в Мальмё.
С Эвой мы встретились в моем номере в гостинице «Мэстер Юхан». Накануне вечером она позвонила и сказала, что хочет переговорить со мной с глазу на глаз, там, где нам никто не помешает. И я предложил «Мэстер Юхан».
В шесть утра я выехал из Стокгольма, а в полдень мы уже сидели на мягких креслах, каждый со своей чашкой кофе, и лакомились печеньем, которое я прихватил в зале для завтраков.
Эва распустила волосы, как и во время нашей последней встречи. А под поношенной кожаной курткой элегантного покроя обнаружилась белая блузка, идеально гармонировавшая с синими джинсами. На столе лежала стопка газет со статьями об Ульрике Пальмгрен и о том, как ее друзья и подруги шокированы случившимся. Некоторые материалы проиллюстрировали фотографиями с подписями «Эксклюзив», «Только для наших читателей»… Сколько друзей и подруг уже успело нагреть руки на смерти Ульрики? Если после этого их еще можно считать друзьями и подругами… На снимках Ульрика выглядела совсем иначе, чем в жизни, – старше, с более короткими волосами. Устроившись в кресле, Эва пробежала глазами газетные полосы, после чего вытащила на стол потертый портфель и достала большую папку.
– Даже не знаю, с чего начать, – проговорила она. – Видишь ли… дело в том, что ты не ошибся. По крайней мере, отчасти…
– Щенок что-то нашел? – удивился я, заглядывая в глаза Эве.
– Видишь ли, – повторила она, раскрывая папку, – здесь нет того, что принято считать классическими проявлениями S & M: ни плетей, ни веревок – ничего такого… Тем не менее и полька, и Ульрика… – она пролистала несколько снимков из папки, – их обеих высекли.
– Что? – переспросил я, стараясь выглядеть более шокированным, чем был на самом деле.
– Я не видела Пальмгрен, но шары польки были цвета свежесваренных раков.
– Никогда не говори «шары» в Стокгольме, здесь это означает совсем другое, – предупредил я.
– Хорошо, ягодицы, – поправилась она. – Так лучше? – (Я пожал плечами.) – Я получила факс из Гётеборга с фотографиями Пальмгрен. Ее ягодицы, – она выделила голосом это слово, – выглядели не лучше. Так что, похоже, действовал один и тот же человек.
– Но ты ведь не думаешь, что это Грёнберг? – спросил я.
– Нет, хотя он жив, как и Санделль, он тоже жертва. Помимо всего прочего, он не помнит, где потерял брюки. Кто-то втащил его в номер Пальмгрен и раздел.
Эва надела очки и еще раз прошлась по тому, что было известно полиции об этих случаях. Совершенно незаметно исчез ее грубый сконский диалект, и она заговорила как тогда, на телевидении, – увлеченно и логически связно, немного официально, но, во всяком случае, понятно.
Ни в Мальмё, ни в Гётеборге не удалось обнаружить ни единой зацепки. Йеспер Грёнберг смутно помнил одно: как отказался идти со всеми на Пуш, вместо этого остался в баре, где выпил слишком много.
– Гётеборгский зануда считает, что Грёнберга накачали таблетками, – пояснила Эва. – Он собирается искать следы снотворного в крови. Но следует учесть и мочегонный эффект спиртного.
Если не считать исполосованных ягодиц, на теле Юстины Каспршик не обнаружено никаких следов насилия. Ее задушили, но, похоже, руками. На шее не осталось даже синяков.
– Такое впечатление, что полька пошла на это добровольно. – Эва Монссон посмотрела на меня поверх очков. – Мало ли на свете больных…
– Болезнь болезнью, а порка нынче едва ли не популярнее миссионерской позы, – заметил я. – Да и само S & M – что-то вроде национального движения или хард-рока.
– А ты откуда знаешь? – Она сняла очки и поправила упавшую на лоб челку.
– Читаю газеты.
Эва снова водрузила на нос очки и продолжила: в квартире у Пальмгрен также не удалось обнаружить никаких следов. Кроме того, пропал ее ноутбук.
– Она занималась бизнесом, значит ноутбук должен быть.
– А что, если она взяла его в Гётеборг? – предположил я.
– Возможно, – согласилась Эва. – Мы прослушали ее автоответчик. Там оказалось только одно сообщение от дочери, которая учится в Копенгагене. Не знаю, о чем говорить с ней, пусть ею занимаются в Гётеборге. Более того, у нее, как и у мамы, пропал мобильный.
Я едва не спросил, не заметили ли полицейские пожарный шлем в квартире Пальмгрен, но воздержался. Скорее всего, его она тоже взяла в Гётеборг.
– И здесь наблюдается одно маленькое отличие, – добавила Эва.
– Какое? – насторожился я.
– Непохоже, что Пальмгрен пошла на это добровольно, несмотря на все, что ты говорил о национальных движениях.
– Объясни.
– У нее содрана кожа на запястьях, то есть надевали наручники. И она была задушена ремнем, предположительно от брюк, точно не известно. Согласно выводам криминалистов, польку просто отшлепали ладонью, в то время как в случае с Пальмгрен преступник использовал подручное средство, что-то плоское и рубящее.
Она вытащила из папки еще один лист и положила передо мной.
Мне показалось, что я узнал ягодицы Ульрики Пальмгрен. Их сняли с трех ракурсов: сверху, справа и слева. При мне они были белыми, на фотографиях – красными и опухшими. Думаю, Эва ошибается насчет подручного средства. Ульрику били чем-то вроде массажной щетки, я не раз видел такое в порнографических фильмах.
– Но почему они сразу этого не сказали? – удивился я.
– Эксперты решили подождать, – ответила Эва. – Они полагают, что мы имеем дело с психом, серийным убийцей, который страшно разочаруется, если не попадет на первые газетные полосы. Настолько разочаруется, что так или иначе обнаружит себя. Даст о себе знать. Они вообще очень много воображают и слишком любят телесериалы. Это в американских фильмах вроде «Места преступления» или «Мыслить как преступник» действуют сверхпрофессиональные следователи и не менее техничные бандиты. На деле же чаще всего речь идет о случайности, импровизации как в части совершения, так и раскрытия преступлений. Поэтому мы молчим. Это как с тем придурком, который расстреливал эмигрантов в городе. Кое-какие факты о нем решили не разглашать.
