– Всё нормально, девочка, – сказал он, когда Лариса потребовала объяснений. – Человеческие отношения изнашиваются, любовные тем более. Их остаётся только выбросить на свалку, как старую одежду… Хоп! И выбросил, – он показал рукой, как это делается.

Лариса проследила взглядом за его рукой, и по её щекам покатились слёзы. Она не хотела быть выброшенной из его жизни, как старая одежда. Её любовь к нему вовсе не износилась, а была крепка, как дерюжная ткань, только что выпущенная за ворота текстильной фабрики.

– Нам незачем больше встречаться, – сказал джазист. Он не любил слёз и долгих объяснений с женщинами.

А через месяц Лариса вышла замуж за терпеливого, преданного Вадика, который стоял промозглыми осенними вечерами у её подъезда, ждал Ларису и достоялся-таки до той минуты, когда побледневшая и подурневшая от переживаний Лариса расплакалась на его плече и прошептала в отчаянье:

– Да…

Джаз она не могла слышать и по сей день.

Вадик был хорошим человеком. Но хороший человек и хороший муж – это совсем разные понятия. Хороший человек должен быть честным, скромным и непритязательным в жизни. А хороший муж должен уметь зарабатывать деньги, уметь постоять за себя и своё потомство, чтобы обеспечить ему лучшие условия существования. Одни качества исключают другие, и потому все основные заботы их семьи лежали на Ларисе.

Лариса так не хотела, но ничего поделать не могла. И в этом противоречии был заложен драматический конфликт, как говорят драматурги.

Ключевский приехал в Ленинград снимать фильм о женской эмансипации. О женском карате, дзюдо, хоккее, о драках девочек-подростков на танцплощадках, о женской колонии и женском вытрезвителе. Проблема выходила далеко за рамки спорта, давно став социальной болезнью. Сценарий фильма назывался «Мадонна с бицепсами».

Полтора года назад Лариса случайно попала на встречу с молодыми западногерманскими журналистами. Они сидели в кафе Дворца молодежи за уютными низенькими столиками, пили безалкогольные коктейли и разговаривали. Напротив Ларисы расположился голубоглазый блондин по имени Клаус, представитель коммунистического издания.

– Чего не хватает советской женщине? – спросил Клаус.

– Зависимости, – ответила Лариса.

Представитель был ей симпатичен, и она решила говорить правду. Немец подумал, что неправильно понял русское слово, и позвал переводчицу – маленькую вертлявую девицу.

– Зависимости, – подтвердила та и с опаской посмотрела на Ларису.

– Мы устали от равноправия, – продолжала свою мысль Лариса. – Женское счастье, на самом деле, – в хорошей зависимости от любимого человека, мужчины.

– Не понимаю, – развёл руками немец. – Мои подруги по партии, коммунистки, много лет боролись за равноправие с мужчиной, за одинаковые права.

– А я не хочу одинаковых прав, – упрямо сказала Лариса. – Я хочу прав мужчины и женщины. Я хочу, чтоб он нёс, по праву сильного, более тяжёлую ношу, а не старался разделить её со мной поровну, а то и вовсе переложить на мои плечи.

– О! – тонко улыбнулся немец. – Вы настоящая женщина! – он похлопал Ларису по плечу. – Но мои подруги не поверят. Они скажут, что я им лгу. Советские женщины не могут быть против эмансипации. Если им рассказать это, они просто закидают меня огрызками…

«Пусть они кидают в вас чем угодно, – чуть было не сказала Лариса. – Но я остаюсь при своём мнении».

– Вы просто не так поняли, – затараторила по-немецки переводчица, выразительно глядя на Ларису. – Советские женщины гордятся своей независимостью и равными с мужчиной правами.

«Дура набитая, – подумала Лариса, – тебе точно больше гордиться нечем».

Десять дней слились в один и пролетели, как весенний майский ветер – тёплый и лёгкий. Съёмки заканчивались, Ключевского ждали дела в Москве, нужно было расставаться, и это казалось неправдоподобным. Утром Лариса встала, прошлёпала босыми пятками по квадратам солнца на паркете и распахнула форточку. На улице чирикали воробьи.

Ключевский встал рядом с Ларисой и обнял её. На стене соседнего дома был барельеф – каменная женщина в развевающихся одеждах, раскинув руки, летит над городом.

– Ты возьмёшь Люсика и приедешь ко мне, – сказал Ключевский.

– Я приеду завтра же, – пообещала Лариса.

Лариса сидела в студии перед микрофоном и вспоминала глаза Ключевского. Ей нравилось смотреть в его глаза. Они были мягкими, добрыми и светились любовью.

– Это ничего, что я на семнадцать лет старше тебя? – с тревогой спрашивал он.

– Ничего, – отвечала Лариса. – Мужчина и должен быть старше. Иначе какой же он авторитет?

– А я для тебя авторитет?

– Ты авторитет для многих…

– А для тебя?

– Конечно, авторитет, самый большой и главный.

– Ты говоришь правду? – и он заглядывал ей в глаза.

– Чистейшую! – хохотала она и целовала его.

Звукооператор Дима постучал ногтём по стеклу. Она очнулась, нагнулась к микрофону:

– Говорит объединение «Свет»! – счастливым голосом произнесла Лариса. – Здравствуйте, товарищи!

Вадик приехал из командировки через три дня после отъезда Ключевского. Он привёз из Верхне-Туринска подарки: надувную ядовито-зелёную лягушку-круг для Люсика и розовые бусы для Ларисы.

Лариса взяла бусы, покрутила их на пальце и отложила в сторону.

– Не нравятся? – спросил Вадик.

– Нет, почему же… Просто… – Лариса запнулась. Просто приехавший Вадик был абсолютно ни при чём. Ни при чём, и всё тут.

– Кстати, а сколько он получает? – Валентина помешивала ложкой суп, кипящий в кастрюле.

– Не знаю, – Лариса никогда не спрашивала у Ключевского, сколько он зарабатывает.

– Много, наверное, все режиссёры хорошо получают, – сделала вывод Валентина. – Это не мы, простые смертные… Будешь как сыр в масле кататься.

– Он мне духи французские подарил.

– Ну, вот видишь! Он ей духи французские подарил, известный режиссёр… А тут всякий докторишко, – Валентинин новый поклонник был дерматолог и работал в кожно-венерическом диспансере, – будет тебя попрекать, что обои купил. Как будто он мне колье бриллиантовое принёс! А сам, небось, взятки с больных берёт. Жмот несчастный!

– Прогони, – посоветовала Лариса.

– Прогоню, – Валентина махнула рукой. – А кто лучше? Они сейчас все такие…

– Не все.

– Ой, Ларисочка… Женщина если нужна, так нужна всем. А не нужна, так и не нужна никому, – горько усмехнулась она.

– Не прибедняйся.

– Чего уж там – утром к зеркалу подойдёшь, на себя глянешь и думаешь: всё, сыграна твоя партия, девочка… Уезжай, Лариска. Конечно, уезжай. Используй свой шанс на счастье. Я вот в своё время проморгала.

Через два дня Лариса была в Москве и ходила по белому сверкающему паркету Дома кино под руку с Ключевским. Гоша смотрел на неё издали, и на его лице ясно читались обида и восхищение.

С Гошей Лариса объяснилась накануне.

– Почему так быстро? – недоумевал Гоша. – За какие-то десять дней…

«Потому что он – целое, – хотела сказать Лариса. – А ты только долька». Но ей не хотелось обидеть Гошу. В конце концов, это Гоша защищал её от нападок абажурщиц и говорил на два голоса: «Говорит объединение “Свет”». Это с ним она гуляла по Каменному острову и пила кофе в Доме журналиста.

Гоша был её прошлое. А прошлое нельзя зачёркивать без вреда для настоящего.

– Ты, Гоша, молодой и перспективный, – сказала Лариса. – И Ключевский тебя хвалит. У тебя всё ещё впереди. Всё ещё будет.

Обиду в Гоше легко было понять, а вот восхищение… Для него Ключевский был Олег Константинович, мэтр, мастер, от слова которого зависела Гошкина творческая судьба, а для Ларисы – Алик, мужчина, с которым она спала в одной постели, ощущая свою женскую власть над его желаниями.

С Ключевским в Доме кино многие здоровались почтительно, а на Ларису смотрели с интересом и тайной завистью. Ей это нравилось.