На следующий день мне выдали лучшего русского экскурсовода, бывшего киевского профессора-генетика, с тем чтобы он познакомил меня с достопримечательностями города. Стоял январь, погода выдалась премерзейшая – пасмурная, с пронизывающим ветром и холодом. А профессор всё рассказывал и рассказывал про героическую историю Кобленца… Я кашляла, сморкалась в бумажные салфетки, целую пачку извела и несколько раз просила его о пощаде – закончить сию нескончаемую повесть за чашкой горячего чая с ромом в каком-нибудь тёплом кафе… Но профессор был неумолим и страстно отвечал, что эту часть города я ну просто обязательно должна увидеть собственными глазами. Через час хождений под ледяным ветром я поняла, что начинаю его тихо ненавидеть. В конце концов, решительно распахнув дверь ближайшего кабачка, я в полном изнеможении, сотрясаясь от приступа лающего кашля, плюхнулась за столик. Через полчаса, когда я наконец отогрелась и выпила три чашки горячего чая, профессор, задумчиво глядя на меня, произнёс фразу, от которой моё сердце дрогнуло.

– Знаете, Анечка, – сказал он мне, неспешно размешивая чай, приблизив ко мне немолодое, прорезанное морщинами лицо. – А ведь ваш рассказ «Дорога на Мёртвое море» – это письмо каждого из нас самому себе…

За эти слова я сразу простила ему всё.

Но я опять сбиваюсь с автобиографии на важные моему сердцу частности.

Итак, я очень любила моего деда – он был главным в моём детстве. Когда я родилась, он ушёл в отставку, мама и бабушка работали, со мной сидел дед. Это был шолом-алейхемовский Тевье-молочник, беззаветно преданный семье и детям человек. И в то же время дед был необыкновенно добр, мудр и оптимистичен. Всех своих внуков он качал на коленях, пел песни, рассказывал семейные истории. И когда через много лет мой пятилетний сын стал мне картавя объяснять: «У дедушки Феди было семь братьев – Натан, Гриша, Зяма, Иосиф…» – я замерла от пронзившего меня острого чувства родности, семейной преемственности и любви – когда никогда, ни в какой ситуации, родных не бросают, и поняла, что это дедушкина заслуга.

«Сперва я помогу родственнику, потом еврею, а потом уже всем остальным…» – эти дедушкины слова я процитировала на одном из своих выступлений в еврейской общине в какой-то острой полемике… И по потеплевшим лицам в зале поняла, что сказала что-то очень важное, и прежде агрессивный зал затих, настроившись на совсем другую, более спокойную и доброжелательную волну.

У деда в характере было главное – мудрость и природная доброта. За это его любили и уважали сослуживцы и однополчане, и я это видела. Каждый год 9 мая в День Победы он брал меня на встречу однополчан. Это было трогательное и волнующее зрелище – как они обнимались при встрече, похлопывали по плечам, неспешно рассаживаясь, выпивали, поминая погибших, разговаривали… Там была атмосфера истинности, непоказного глубокого понимания и любви. Деда все очень любили. И я, совсем ещё девчонка, была очень горда им.

Дед прожил долгую жизнь – 86 лет. В 1992 году у меня родилась дочь Аркадия, я в то время я увлекалась астрологией, читала всякие гороскопы и с интересом изучала, какой же характер будет у моего ребёнка, рождённого под знаком Скорпиона.

В гороскопе говорилось, что Скорпион при своём появлении на свет забирает у вселенной столько энергии, что за год до рождения или в течение года после рождения этого знака в семье кто-то должен уйти. Я в это не поверила. Радостные хлопоты материнства заслонили всё. А через полгода умер дедушка… Интересно, что теперь когда я встречаю приятельниц, у которых дети Скорпионы, я настойчиво выясняю – умер ли в семье кто-то.

– О, да, – сказала моя подруга, – за три месяца до рождения сына у мамы умерла сестра, моя тётя.

– А у нас бабушка, – сказала другая.

– А у меня отец… – горько вздохнула третья.

Увы, гороскопы не врут.

Впрочем, я опять отвлекаюсь. Дед прожил долгую и хорошую жизнь, а его жена, моя бабушка Мэра, поставила рекорд долголетия в нашей семье и умерла в Америке на девяносто восьмом году жизни. В 1994 году мы уехали в Германию, а моя родная тётя Лиза, мамина единственная сестра, вслед за своей дочерью в Америку. С Лизой уехала и 93-летняя бабушка.

– Как бабушка? – звонила я Лизе в Америку, справляясь о здоровье близких.

– Хорошо. Учит английский.

Бабушка Мэра была уникальным человеком. В молодости она училась в Москве в Институте химической промышленности. Очень увлекалась поэзией, живьём разговаривала с Маяковским, знала огромное количество стихов, причём декламировала их до глубокой старости. В зрелые годы бабушка руководила огромным производством на химическом заводе, производящем серную кислоту. Так что слово «серная кислота» звучало в моём детстве с большой частотностью. За изобретения в области производства этой самой кислоты бабушка получила медаль и грамоты ВДНХ. По её стопам пошла и её младшая дочь Лиза. Правда, она уже всю жизнь занималась разработкой и производством всевозможных смазок. И тоже в этом очень преуспела. Сейчас Лиза сидит со своими внуками в Бостоне. Коллеги дочери, американцы, как-то узнав, что за свою жизнь наизобретала Лиза, просто всплеснули руками. В Америке она бы давно стала миллионершей. Правда, моя родня в Америке навёрстывает упущенное умными головами своих детей. Моя двоюродная сестра Маша – программист. Она всё время зовет меня погостить в их огромном доме с бассейном в окрестностях Бостона…

Когда я впервые съездила в Америку, а было это ещё семь лет назад, то вернулась в Германию с тяжёлым сердцем и с совершенно чётким убеждением, что привезла детей не в ту страну. Впрочем, о моём отъезде я уже рассказывала. Кроме того, увы, история не терпит сослагательного наклонения…

Забавные метаморфозы происходили в семье, расселившейся по разным континентам. Моя мама переехала в Германию вслед за мной. А Лизин сын со своими детьми всё ещё оставался в Петербурге, и Лиза, мамина сестра, решила из Америки поехать в Питер, чтобы посидеть с внуком. Мама, в свою очередь, была срочно командирована из Германии в Америку, чтобы остаться со старенькой бабушкой Мэрой, которая хоть и храбрилась, но на 96-м году жизни не могла всё делать сама.

– Будни еврейской семьи, – задумчиво прокомментировал мой сын. – Одна сестра летит из Германии в Америку, чтобы другая из Америки полетела в Россию увидеться с внуком…

Кто мог такое придумать ещё 15 лет назад? Бабушка с дедушкой были удивительно срощенной, любящей друг друга парой. И мне повезло, что большую часть своего малолетства и отрочества я провела у них.

Картинки детства – о них я могу писать бесконечно.

Итак, как я стала писателем? Писать начала рано, ещё в детстве мир представлялся мне эдакой волшебной шкатулкой, напичканной до краёв сокровищами смешных, грустных и поучительных историй. Иногда я их записывала. Ещё во втором классе всем ученикам велено было описать предмет, а я написала трогательную историю дорожной сумки, которая потерялась. Учительница читала моё сочинение классу и была поражена не меньше, чем я. В восьмом классе я победила в конкурсе сочинений, объявленном детской газетой «Ленинские искры» (Господи, ну и названьица были в те времена!) и была награждена путёвкой в «Артек» в юнкоровскую смену.

И печататься начала рано – когда мне было восемнадцать, в модном литературном питерском журнале «Аврора» (кстати, выходившем тиражом 1 миллион экземпляров) вышел мой небольшой юмористический рассказ.

Это было событие – публикация в литературном журнале, да ещё под рубрикой «Бульвар молодых дарований»! С последним штатные юмористы явно переборщили. Однокурсники, а я тогда училась на первом курсе университета, стали дразнить меня Бульварной Девушкой.

Потом я познакомилась с Викторией Токаревой, её рассказы тогда очень волновали моё воображение. Конечно, мне очень хотелось показать ей, что я пишу. Мне помог случай. В середине восьмидесятых у Виктории Самойловны был назначен литературный вечер в Доме писателя на Воинова. Помню, был страшный мороз, писательница вышла на сцену пухленькая, розовощёкая и выдохнула в зал: «А я думала, в такой собачий мороз никто не придёт!» И я полюбила её ещё больше.