«И чего Лариску жалеть? Она любит… Жалеть нас надо».

Мы все разом рты закрыли, грустные стали. Что говорить? Женщина любить должна. Без любви она и не женщина вовсе, очаг без огня, цветок без запаха, день без солнца… Мы все только вид делаем, что наукой занимаемся, искусством, деятельностью всякой – на самом деле любви ждём. А всё остальное – от её отсутствия.

Можешь меня ругать сколько угодно. Дурой называть, ископаемым доисторическим… Не стать мне жёсткой, расчётливой, как бы ни старалась. Может, и слава Богу?..

Целую.

Маша.

Машенька, здравствуй!

В твоей дурости твоё счастье. Не слушаешь меня, оставайся такой, как есть. Как будешь проводить лето? Я собираюсь ехать в Пицунду, обещали достать путёвку в пансионат. Олегу отпуск не дают, так что буду одна.

Кстати, твой гонщик, по-моему, не прочь ухлестнуть за мной… И тоже собирается в Пицунду.

Ты мне пока не пиши, я устроюсь в пансионате и сообщу адрес. Думаю, что уеду со дня на день.

Целую. Лена

Р. S. Я надеюсь, у тебя хватит благоразумия не воспринимать всё близко к сердцу?

Привет, Машуня!

Отдых идёт полным ходом. Солнце, море, кипарисы, ананасы… Шучу. Я загорела, хорошо выгляжу и в отличном настроении. Последнему в немалой степени способствует и наш общий знакомый. Он тоже здесь. Приехал на машине вместе с друзьями. У нас получилась неплохая компашка.

Пожалуй, Машенька, я начинаю тебя понимать – этот гонщик и в самом деле очень и очень… Была б, как говорится, помоложе, такая, как раньше, так влюбилась бы… Он просто чудо! Первоклассный экземпляр мужской породы.

Надеюсь, ты на меня не в обиде. Для тебя всё равно это дело прошлое. Я с ним как-то о тебе говорила. Он плечами пожал, сказал, что ты мила, но со странностями.

В меня он, по-моему, влюблён по уши.

Увидимся, расскажу всё подробнее. Пока!

Целую. Лена.

«… И там, в черноте ночи, в пустоте и незнакомости чужой квартиры, его дома – руки протянула и задохнулась, от его близости, смятенности и острой, как боль, нежности своей…»

Ленинград

1984

– Я номер его телефона из записной книжки вычеркнула, – говорит Люська, – чтоб ни цифирьки…

– Из себя надо вычеркнуть.

– Из себя… – соглашается Люська. – По живому.

«Прибежала тут коза, растопырила глаза», – поёт Оленька. Она прыгает на одной ноге и смеётся.

– Во-во, и я глаза растопырила, вот и осталась у разбитого корыта, – говорит Люська.

Она моет посуду, склонившись над раковиной. Волосы её растрепались и свешиваются на лоб тёмными, некрасивыми сосульками.

– У разбитой раковины, – усмехается Рита.

– Никак водопроводчика не соберусь вызвать, – машет рукой Люська.

– Мужика в доме нет – одно слово.

– А у меня есть, а все равно всё обваливается!

– Дуры мы с тобой, дуры… – глаза у Люськи печальные, глубокие. – Ума нет – в аптеке не купишь.

На дворе вечер. За окнами темно и холодно. Фонари светятся тусклыми, жёлтыми пятнышками, создают иллюзию тепла и света. Стоит та пора поздней и слякотной осени, один вид которой порождает глухую тоску и безнадёжность.

Женщины недавно вернулись с работы. Покормили детей ужином, наскоро приготовленным из полуфабрикатов, купленных в обеденный перерыв. Теперь отдыхают, пьют чай из красных в белый горох блюдечек и судачат.

– Ларку недавно видела. Выглядит! – Люська закатывает глаза, что означает высшую степень восхищения. – У неё одних французских духов дома пять банок. И все разные. – Лицо у Люськи от горячего чая раскраснелось и блестит.

– И что в Ларке? Тряпки дорогие сними – ни кожи, ни рожи. А вот ведь…

– Ларка умная, – говорит Рита.

– Да не умная она, а практичная!

– Для женщины, считай, это одно и то же.

– Французских духов хочется! – Люся аккуратно расставляет чашки на полке. – Ужас как! Мои старые уже давно кончились.

– А мои и не начинались.

– А хочется…

В прихожей низким, простуженным голосом звонит телефон. Рита берёт трубку.

– Ритуль, – говорит Медведев. – Мы тут с Архангельским у прибора засиделись. Сейчас выезжаю.

Рита молчит.

– Ну что опять? – с досадой спрашивает Медведев.

– Ничего, – говорит Рита. – Оленька сильно кашляет, весь вечер бухала, а я её завтра в садик поведу.

– Возьми больничный, – сердится Медведев.

– А жить на что?

– Я у Архангельского десятку займу. До получки.

– Займи, – вяло говорит Рита и кладёт трубку.

Она возвращается на кухню.

– Твой? – поджимает губы Люська. – Он скоро с прибором на работе и спать будет. Что ты с ним видишь?

– Наверно, ничего, – говорит Рита.

Вид у неё усталый и подавленный.

– А Ларка, – продолжает Люська, – в кожаном пальто. Сапожки замшевые на шпильках. Английские, что ли?

Сама вся ухоженная – волосок к волоску. И французскими духами пахнет. Прямо облако вокруг неё.

Рита сидит на тонконогой табуретке, широко расставив ноги в стоптанных войлочных шлёпанцах, и медленно слизывает варенье с ложки.

– Ты на себя в зеркало посмотри. Мымра вылитая! Когда в парикмахерской последний раз была?

– Давно, – признаётся Рита.

– Давно… – передразнивает Ритину интонацию Люська. – А годы-то тю-тю! Прощай, молодость! Морщинки, килограммы лишние. Скоро никому не нужны будем. Если только внукам.

Рита улыбается невольно.

– Давай в театр сходим, – предлагает Люська, – И то развлечение.

– А дети?

– С детьми пусть Медведев посидит. Не развалится.

– Не развалится, – соглашается Рита. – Только давай лучше маму попросим.

– Кого ж ещё просить, как не маму… – женщины вздыхают глубоко и сидят некоторое время задумавшись, молча.

– Не понимаю я тебя, – говорит Лара. – Он же непрактичный такой, неприспособленный, недотёпа. Ничего в жизни не добьётся.

– Я люблю его, Лара.

– Замуж по любви только в романах выходят.

– А как надо? По расчёту?

– По уму.

– По уму – это за Николаева? Деньги, карьера, квартира трёхкомнатная.

– А что в этом плохого? Надёжный тыл. Другая бы на твоём месте ни минуты не думала.

– А я и не думаю.

– Это и видно!

– Мам, ты одолжишь мне денег? Оленьке пальто зимнее мало, новое покупать надо, – Рита старается смотреть в сторону.

– Одолжу.

– Мам, ты не думай… Мы подзаработаем – отдадим. Юра прибор закончит, ему премию должны дать. И у меня тринадцатая скоро… Потом отдадим.

– А жить сейчас надо, дочка. Я не вечная. Муж он у тебя или кто? Почему не можешь заставить его зарабатывать на семью?

– Мама! Я прошу тебя!

Мать медленно идёт к тумбочке, где хранится постельное бельё, тяжело, с кряхтеньем нагибается, достаёт деньги.

– На. Пальто купите хорошее. Дорогое. Чтоб не хуже других была. Себе тоже что-нибудь купи. Здесь хватит.

Рита прижимается к материнской щеке. Молчит.

– Ты у меня такая красавица. Такие женихи у тебя были!

– Были да сплыли.

– И что бы ты без меня делала? – вздыхает мать. Оленька спит, дышит глубоко, ровно. Рита прислушивается – не закашляется ли? Но Оленька спит спокойно. У Риты теплеет на душе. Может и ничего, может обойдётся. Молока горячего с мёдом попили, ноги в горчице погрели – отойдёт простуда.

Она подходит к зеркалу, смотрится в его бесстрастную, серую глубину. Права Люська – морщинки, килограммы лишние. Годы идут. И сегодня она – уже не та Рита, красавица с ямочками на щеках, ослепительной белозубой улыбкой, королева студенческих балов. Сегодня королева Ларка. У той всё было рассчитано, выверено… Ещё в институте. Та твёрдо знала, что нужно для успеха, для благополучия, и не прогадала.

А она? Почему её жизнь – это вечная тревога за непрактичного, неприспособленного Медведева, частые болезни дочки, постоянная нехватка денег – вся эта хроническая озабоченность и усталость? Неужели она, Рита, недостойна лучшего?! Лучшей судьбы, жизни без тяжёлых забот, с модными нарядами… А как хочется быть красивой! Такси, вместо переполненного в час пик общественного транспорта, французских духов, наконец! Ведь всё это могло быть… И контрамарки на премьеры, и путешествия на Золотые Пески, а не в вологодскую пустеющую деревеньку, где живёт в избе-развалюхе старая тётка Медведева.