Следователь воскликнул:

– Теперь я со спокойным сердцем могу написать приказ об аресте.

– Неужели вы хотите отправить в тюрьму эту женщину?

– Я не имею права выпустить из рук женщину – да еще иностранку, русскую, поймите, русскую, – а они все подозрительны в политическом смысле. И, как знать, нет ли политической подкладки в этом убийстве. Я не могу рисковать допустить побег убийцы, когда она очнется от этой летаргии, быть может даже притворной.

– Вы, кажется, считаете меня неучем, господин следователь? – резко произнес врач. – Я утверждаю, что эта женщина отравлена или загипнотизирована, и что заключить ее в тюрьму до приведения в чувство равносильно убийству. Очнувшись в камере, неподготовленная и ничего непонимающая, она может умереть или сойти с ума от нервного потрясения.

– Но как же быть, доктор? – растерянно произнес следователь. – Не могу же я оставить на свободе женщину, подозреваемую в убийстве на основании таких веских доказательств!

– Постойте, господа, – сказал прокурор. – Если доктор уверен в опасности положения госпожи Бельской, то ее можно отправить не в камеру, а в тюремную больницу.

– Большего я сделать не могу, – заметил следователь. – Иначе меня обвинят в потворстве преступникам.

Врач махнул рукой.

По указанию доктора, Ольгу завернули в плед и осторожно донесли на руках до кареты.

Следователь и полицейский комиссар остались на квартире убитого опрашивать свидетелей и обыскивать комнаты.

Бесчувственную Ольгу привезли в Моабит (здание тюремного ведомства) и поместили в отдельной маленькой комнатке тюремной больницы, с двойными решетками на единственном окне и с двумя солдатами у единственной двери…

Она продолжала спать – бесчувственная, холодная и прекрасная, как мраморная статуя.

Император Вильгельм II вставал чрезвычайно рано. Зиму и лето он просыпался по звонку своего будильника – ровно в шесть часов – и в семь уже выходил в кабинет из своей спальни, вполне одетый после ледяного душа и получасовой шведской гимнастики.

В кабинете его уже ожидал личный секретарь, с которым император работал до девяти часов утра. И после это весь день германского императора был распределен по часам – до поздней ночи.

В то утро, когда несчастную Ольгу увезли в больницу арестного дома, император вошел в кабинет ровно в семь часов в мундире выборгского русского полка, шефом которого состоял и форму которого надевал почти так же часто, как и мундиры своих прусских полков.

В кабинете, благоухающем от жардиньерок, полных полевыми розами «марешаль Ньель» и громадными махровыми гвоздиками, уже ожидали монарха. Чайный столик из гнутого бамбука был сервирован к раннему завтраку. На откидных досках, покрытых вышитыми салфетками, собственноручной работы императрицы и ее юной дочери, стояли корзиночки со свежим печеньем, серебряный прибор и специальный «императорский» стакан из граненого хрусталя в золотой эмалированной подставке – подарок императора Александра III. Чайный столик был придвинут к письменному столу, возле которого дожидался доктор Отто фон Раден, личный секретарь императора, его сверстник и товарищ по Боннскому университету, предпочетший ученой или служебной карьере личное доверие своего государя.

Вильгельм II поздоровался с ним коротким, крепким рукопожатием и фразой:

– Садись, Отто, поработаем… Кофе хочешь?

Не ожидая ответа, император взял одну из двух чашек, составляющих кофейный прибор, и собственноручно наполнив ее из кофейника, придвинул чашку секретарю, скромно опустившемуся на стул по другую сторону громадного письменного стола, к которому придвинут был второй стол поменьше, – «секретарский».

– Ну что у нас интересного?.. Раскладывай свой портфель, – продолжал император.

На лице секретаря появилось выражение не то колебания, не то озабоченности.

– Ваше величество, не соблаговолите ли пробежать раньше газеты? – ответил он, придвигая императору толстую пачку нераспечатанных газет. Тут было не менее двадцати ежедневных изданий: немецких, французских, русских, итальянских, датских и даже греческих. На всех этих языках император читал совершенно свободно.

Так как газеты просматривались по строго определенному порядку, то императору не могло не броситься в глаза, что Отто фон Раден протянул ему первой одну из берлинских биржевых газет, которую обыкновенно не читали, а только заглядывали в таблицу курсов.

– Что случилось, Отто? Разве в этой жидовской газетной «микве» есть что-либо интересное? – спросил император.

– Соблаговолите прочесть этот экстренный листок, ваше величество.

Император развернул еще влажный номер газеты и вынул из него отдельный листок, с надписью вершковыми буквами: «Экстренное прибавление. Необычайное происшествие. Сенсационное убийство профессора берлинского университета. Подозреваемая в убийстве актриса арестована».

Затем напечатано было краткое описание того, что нашли власти на квартире Рудольфа Гроссе.

Газета подробно описывала наружность «златокудрой красавицы», найденной в луже крови у трупа ученого, и сообщала, что это была «известная всему Берлину» артистка недавно дебютировавшая в императорском театре, О. Б-ская. Она арестована.

При чтении этого листка лицо императора становилось все серьезнее. Однако он молча дочитал последние строки:

«Утешением в этом прискорбном случае может послужить только то, что убийца оказалась иностранкой, дочерью народа, издавна отличающегося преступностью и поставляющего на всю Европу политических убийц. Как знать, причины политические или любовные вооружили маленькую руку драматической героини настоящим кинжалом, но убитый профессор был молод, хорош собой и, по слухам, имел большой успех у женщин. Ревность же легко могла довести до преступления актрису, привыкшую чуть не каждый вечер убивать своих возлюбленных на сцене. Во всяком случае, как бы то ни было, крайне прискорбно, что в придворной труппе нашлась преступница и случилось столь ужасное происшествие, отметившее кровавым пятном славные страницы артистической истории императорского берлинского театра».

Дочитав до конца, император скомкал газету.

– Это, конечно, Ольга Бельская, не так ли?

– Без сомнения, ваше величество, и меня поразило одно обстоятельство.

– Какое? – спросил император.

– Время появления этого известия… Городские газеты разносятся на почту между 6 и 7 часами утра, а полиция, – пишут они, – предупреждена была только утром. Допуская, что напуганный «квартирант», о котором сообщает газета, прибежал в полицию на рассвете, все же нужно время для того, чтобы собрались судебные власти, произвели дознание, составили протоколы и так далее. А между тем к номеру, отосланному самое позднее в семь часов утра, уже были приложены «экстренные» листки… Согласитесь, ваше величество, что это как-то… странно.

Император задумался.

– А в других газетах ничего нет? – спросил он через минуту.

– Ничего, ваше величество… Я успел просмотреть берлинские газеты и не нашел нигде ни слова, кроме этого иудейского листка.

– Мне сердечно жаль эту бедную молодую женщину, – сказал император. – Она обладает редким дарованием, и вдруг такое обвинение! И представь себе, Отто, всего два дня назад я как-то бессознательно сказал этой бедняжке, просившей меня забыть о том, что она графиня Бельская: «Если вам когда-нибудь понадобится защитник, вспомните обо мне…» И как скоро понадобился ей защитник… Бедняжка, – повторил император. – Даже если она и убила этого молодого человека, то, конечно, не из-за каких-нибудь низких побуждений. На анархистку или искательницу приключений она не похожа. Не правда ли, Отто?

– Ваше величество, извините мою нерешительность, но как отвечать на подобные вопросы, ничего не зная? Желательно бы знать, что выяснено следствием.

– Мы узнаем немедленно, – произнес император. – Пройди к телефону, Отто, попроси министра юстиции приехать как можно скорей, в сопровождении прокурора, производящего следствие… Ах, бедная женщина! Я не оставлю ее без помощи. А потому… Иди скорее к телефону, Отто, пока я пробегу корреспонденцию.