А Первый фортепианный концерт продолжал свою жизнь. Вскоре он стал визитной карточкой многих виртуозов, посещавших США; спустя десятилетия Первым концертом были отмечены сенсационные американские дебюты Сергея Рахманинова и Владимира Горовица. Но только молодой пианист из Техаса сделал этот концерт самым известным в мире произведением классической музыки. Думаю, впрочем, что Чайковский был бы менее удивлен эти обстоятельством, нежели большинство из нас.

В 1941 году 27-летний советский разведчик Александр Феклисов вышел из своего офиса на Манхэттене и быстрым шагом направился в центр города[7]. Среди постоянных обязанностей Феклисова числилось кураторство над Юлиусом Розенбергом, который позже был казнен вместе со своей женой Этель за ядерный шпионаж, но сейчас всякая обычная разведывательная деятельность была приостановлена. Летом этого года Адольф Гитлер начал самое массовое и, возможно, самое жестокое вторжение в Советский Союз за всю историю страны, и разведчик получил новое непростое задание – надавить на ведущих русских эмигрантов в Нью-Йорке, чтобы они внесли свой вклад в защиту Родины, которую покинули.

Феклисов подошел к зданию русской бани, стоявшему на углу 2-й улицы и 2-й авеню. Открыв двери, он услышал ровные приятные звуки хорошего хорового пения. В большом предбаннике на диванах сидело множество мужчин среднего возраста, подпоясанных кушаками. Они мастерски, мелодично и в унисон, пели русские и украинские песни. Очень высокий старик, сидевший к Феклисову спиной, тихо подыгрывал им на гитаре.

Сняв пальто, Феклисов подошел к стойке за пивом и спросил бармена, что происходит. «А разве вы их не знаете? – удивился тот. – Это всемирно известный Хор донских казаков и его руководитель Сергей Жаров». Он указал на коренастого Жарова, который сидел рядом с высоким гитаристом. Взгляд разведчика переместился на бледное вытянутое лицо гитариста, и он узнал в нем Сергея Рахманинова.

«Они часто сюда приходят, – добавил бармен, – и поют, когда захотят. Иногда вместе с ними приходит Рахманинов, и тогда он дирижирует».

Казаки взяли низкие первые ноты любимой всеми народной песни «Вечерний звон»[8], мелодия которой вызвала в памяти вечерний перезвон русских церковных колоколов. Апатичный композитор внезапно совершенно преобразился. Он несколько раз прервал поющих указаниями, как делать паузы, брать нужный темп и достигать объемного звучания, а потом встал, отложил в сторону гитару и начал дирижировать. Теперь великолепный хор четко и точно выводил каждое слово, а восторженные голоса трепетали от ностальгии:

Разведчик замер: помимо своей воли он перенесся в старую Россию, которой больше не существовало и о которой он мало что знал. Вечер завершился тем, что Рахманинов и участники хора оделись, выпили по рюмке водки и ушли в холодную нью-йоркскую ночь. Феклисов больше никогда не встречал великого музыканта, но вскоре после этой встречи в его офис в консульстве на Восточной 61-й улице прибыл неизвестный мужчина, который оставил там значительную сумму, выделенную с концертных сборов Рахманинова, и его заверения в любви и преданности своей Родине.

Русская революция стала подарком для американских любителей музыки. Спасаясь от большевиков, Рахманинов, его жена и две дочери на открытых санях с мешком, полным нотных блокнотов и партитур, покинули страну. В 1918 году музыкант снова оказался в Нью-Йорке, где за девять лет до этого, 28 ноября 1909 года, состоялось первое исполнение его самого известного фортепианного концерта – Третьего (концерт был исполнен с оркестром Нью-Йоркского симфонического общества под управлением Вальтера Дамроша). Это событие затмило даже американский дебют его блестящего соотечественника Сергея Прокофьева, который прибыл в США в начале того же года. Конкуренцию Рахманинову мог составить разве что пианист-виртуоз Владимир Горовиц, который в 1925 году бежал из России, спрятав в сапогах наличные доллары и фунты. Рахманинов в Америке заработал немало денег. Его дом в Нью-Йорке стал местом проведения светских раутов с русскими гостями, русской прислугой и русскими порядками, но тосковавший по дому музыкант продолжал тщательно избегать встреч с представителями презираемого им советского режима. А Феклисов настолько заинтересовался легендарным музыкантом, что за свои деньги купил билет на его выступление в Carnegie Hall.

Представители первой волны русских эмигрантов уже доминировали в американской музыке, когда пришла вторая волна. В 1939 году композитор Игорь Стравинский уехал из разрушенной войной Европы и обосновался в солнечном Западном Голливуде. Здесь он присоединился к удивительной лос-анджелесской диаспоре, состоявшей из хореографа Джорджа Баланчина (урожденный Георгий Баланчивадзе из Санкт-Петербурга), скрипача из Литвы Яши Хейфеца и знаменитого пианиста Артура Рубинштейна, который родился в той части Польши, что входила в Российскую империю. Вскоре сюда переехал Горовиц, а потом и Рахманинов. Последний купил дом в Беверли-Хиллз неподалеку от дома застенчивого Стравинского, который называл знакомого русского композитора «шесть с половиной футов злости»[9].

Через год после визита Феклисова в баню капиталистические Соединенные Штаты и коммунистический Советский Союз невероятным образом оказались союзниками во Второй мировой войне. Действенным способом укрепления связей между союзниками стала музыка. Она оказалась менее одиозным и, наверное, более эффективным средством, чем голливудские фильмы. Последние обеляли скандальные показательные процессы Сталина или изображали советские колхозы с украинскими крестьянами, весело отплясывающими в отглаженных белых сорочках и с цветами в волосах (в действительности эти крестьяне миллионами гибли от голода)[10]. А самыми сильными музыкальные связи стали тогда, когда на Запад был переправлен микрофильм с партитурой Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича, написанной во время адской 872-дневной осады Ленинграда, в ходе которой погибло более миллиона человек. Сначала симфония прозвучала в Лондоне и Нью-Йорке, а потом в Ленинграде[11].

В Нью-Йорке это произведение стало предметом настоящей битвы между дирижерами, а всего в разных городах США симфонию за полгода исполнили 62 раза[12].

Никогда, даже при Чайковском, русская музыка не была предметом столь сильного восхищения, прославления и гордости; и никогда русская музыка не была более американской, чем во время Второй мировой войны.

Sognando[13]

Рилдия Би О’Брайен Клиберн больше всего гордилась собой в тот день, когда родила сына. Ей было тридцать семь лет; одиннадцать лет она была замужем за Харви Лейвеном Клиберном, и детей у них не было. Муж, который был на два года моложе ее, родился в штате Миссисипи. Она встретила его на вечернем молитвенном собрании (они оба были баптистами. – Примеч. ред.), куда пришла потому, что сорвался ее визит к стоматологу. Когда в один прекрасный день 1933 года она подошла к нему и сказала: «Дорогой, кажется, у нас будет маленький», это показалось чудом им обоим[14]. 12 июля следующего года он подошел к ее постели в палате № 322 (номер палаты практически совпадал с любимым псалмом Рилдии) в больнице Tri-State Sanitarium в Шривпорте, штат Луизиана, и улыбнулся. «Малыш, – произнес он медленно, как обычно, растягивая слова. – Теперь у нас есть маленький, и все вместе мы – семья»[15]. Правда, улыбки поблекли, когда родители заспорили о том, как назвать ребенка. Он хотел, чтобы у сына было его имя, а она не переносила слова junior – «младший». Для достижения гармонии пришлось пойти на компромисс: в свидетельстве о рождении записали вариант «Харви Лейвен (Вэн) Клиберн», но Рилдия была уверена в том, что ребенка всегда будут звать Вэн (Ван) – и никак иначе[16].