– Да зачем тебе деньги? Ну вот зачем? Объясни!

– А тебе?

– Я дом купил. Ремонтирую.

– Еще?

– Тещу обеспечил. Жену. Мальцов.

– А еще?

– Лежат. Никому плохого не делают. Может, тебе со счета снять? Закажу, и завтра снимем.

– Завтра я далеко буду.

– А монастырь?

– Я тебе там такой монастырь найду. С железами, кандалами, ямой. В ямах нас надо учить.

– Вот это по-нашему.

– Я, Саша, в Пулково.

– Да посиди еще! Сейчас подарок организуем. Тут такой магазин подарков рядом! Есть у тебя мечта?

– Мечта есть. Но они как с цепи сорвались. Ищут, под дверью сидят. Это что за неформальные отношения?

– Обидел Вождяру?

– Да пошел он!

Я выпиваю полный фужер и обнимаюсь с Сашей. Геннадий Федорович заждался. Мог бы и уехать наконец. Верный малец. Вернусь, возьму его в фирму.

Саша обнимает меня и выпускает на белый свет.

– Ты, Гена, в каком звании?

– В смысле?

– В армейском?

– Я ефрейтор.

– Ах ты, язви тя!

– Чего?

– А образование?

– Техникум. Холодильный техникум.

– А чего бомбишь? Чего на комбинате не воруешь?

– А не хочу…

Геннадий Федорович грустнеет.

– Ладно. В Пулково.

– Решились?

– Чего я решился?

– Улетать. А то неприятно так.

– Как?

– Как у вас.

…Мне хочется Геннадию Федоровичу недобрые слова сказать, но не говорю. И мы выворачиваем на Московский…

Улетать без билета можно долго, тем более, не очень понимая, куда и зачем. А можно и вылететь, как пробка из бутылки с квасом. Помню, в детстве четверть была. То есть бутылка на три литра, четверть ведра. В детстве все было настоящим. В четверти разливали квас – на черных сухариках, дрожжах, меду и много еще на чем… Если что-то было не так, пробка выстреливала. Квас выползал белой плотной пенной колбаской и разливался пахучей лужей. Потом к этому месту ночью выходили тараканы. Теперь нет тараканов в квартирах, клопов нет, моли. Ничего живого. Есть зона доступа. В ней живая тварь не живет. Даже воробьи. Теперь понятно, что это не квас был, а пиво домашнее. Вкусное, с пузырьком… Четверть эта появилась на ассоциативном плане в связи с вариантами эвакуации из города и никак не хотела исчезать, то есть совсем другой город звал. Но пока нужно было попадать в филиал, а то тысяча километров на Северо-Запад от первого родного дома, которого и нет уже, а окружающий ландшафт изменился неузнаваемо.

– Прощай, Гена. Вот тебе от щедрот.

– Много даете.

– Нет мельче. Бери.

– «Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?»

– Чего это?

– Да Уитмен же! Надо купить.

– Не купишь. Не переиздают. Как Фридриха Энгельса.

– В библиотеке возьму.

– Я бы тебе подарил, да самому нужен. Купи через Интернет. Думаю, не очень тебя обуют. Держи книгу. Повози пока. Почитай. На обратном пути отдашь. Вернусь, найду тебя.

– Я в библиотеки не хожу. Давайте книгу. Вот номер свой пишу. Звоните.

– Вот что, Гена. Я пошел. Давай. Отращивай листья.

– Ага.

Аэропорт не есть место силы, он есть место бессилия. Зачем человеку лезть в противоестественный «Боинг» и отрываться от земли?

Можно было посидеть здесь в баре часов двадцать, и кто тебя попросит из бара, если ты все время что-то заказываешь? Но лучше, наверное, улететь мгновенно, в другой город, верст в пятьсот на Юго-Запад, а потом добирать поездом, так как если умело заказывать в баре, то можно и не улететь вовсе.

Главное – целесообразно употреблять вино разных стран, времен, народов и крепости, прикрывая пивом из маленьких бутылочек.

Потом главное – не вступать в дебаты со стюардессами по поводу курения в туалете, а если вы некурящий, то и волноваться не о чем. А будет еще и промежуточная посадка, когда выводят из лайнера и, поскольку аэровокзал близко, ведут по бетону, потом асфальту. Там, на земле, медленно просыпаешься и покупаешь в буфете местное пиво в пластике, свежее и холодное, и пока идешь назад к самолету и пьешь его понемногу, совсем просыпаешься, но это только кажется, потому что, когда самолет покатит на взлет, засыпаешь опять… И неизбежный путевой набор питания. А ты что хотел? Шашлык на шампуре, кашу в горшочке? Это даже на «Ту» твоей юности не было. И все. Будет очередной толчок, резь в ушах и вот он, аэродром. Долетели.

…За десять часов на верхней полке скорого можно многократно осознать, что в кураже и обиде натворил невесть чего. Но что с возу упало, тому глаз вон. Летят полустанки и мосты, майские сосны и голубое небо в обрези вагонного окошка, и никого в купе. Свезло. Можно и на нижнюю полку перейти, посидеть за столиком, чая с лимоном выпить, но это попозже, потом… Сползти, взять полотенце, мыльце, еще чего там у них и пройти в туалет. Вторые сутки, не снимая одежд. Нехорошо.

…То, что раньше называлось леспромхозом, теперь ЗАО «Леспромхоз». Это наш с Вождем непрофильный актив. В свое время нахапали добра, а что с ним делать, по сей день не понимаем. Я предлагал местным «Карлушам» продать хозяйство и вся недолга. Шеф возразил. А коли так, то и оставляй за собой и отвечай перед небом и землей. Нет. На меня нахлобучил, хотя сам контролирует. Там кроме транспортеров, тракторов и «пятьсот девятых», – люди. Поселок этот до нас был и будет после, в той или иной стадии разрухи, только буковки в названии изменятся, а, скорее всего, кавычки отлетят с другими принудительно добавленными буквами. Так думал я, почти достигнув цели своего служебного побега.

Контора командирская в центре поселка, напротив бывшего исполкома. Я посмотрел на часы. Десять двадцать, а значит, Иван должен быть на работе, и все остальные – тоже. Поселок, или как его теперь называют – муниципальное образование какого-то типа – на самом деле был когда-то городом. Это еще до того времени, как железная дорога прошла мимо. Но город в том традиционном понимании и ощущении, живший промыслами и сплавами, связанный с большими городами пароходами и катерами, перестал существовать. Поселок, большой и сильный, проживший со страной ту самую великую эпоху, был теперь заморочен, высосан и кинут на обочину. Под насыпь «железки», под сгнившую старую пристань, под несостоявшийся речной вокзал, от которого только фундамент. Исторический деревянный, со ставенками и наличниками от вокзала поодаль, а эти вот полкилометра далее – полувековой новодел. Кафе «Встреча». Нет таких уже нигде. Мне захотелось зайти, но по трезвому и нездоровому ощущению ситуации я решил отложить это посещение. Не должно было там быть джина «Гордон», а если бы он и был, то какой-нибудь не такой джин, нехороший.

Я был здесь однажды, с Вождем, когда мы принимали хозяйство, прикидывали будущие прибыли и наделяли полномочиями Ивана. Надежд на экономическое чудо леспромхоз не оправдал, да и оправдать их шансов было маловато. Иван – местный житель, выучился в СПб, заехал домой ненадолго, да и остался. Зарплата стабильная, социальный пакет имитируется. Что еще?

Здание лесной конторы традиционно поосновательней здания, в котором располагается власть как таковая. Я поднимаюсь по ступеням крыльца, открываю тяжелую большую дверь, которой лет двести на вид. Менять ее Ивану было запрещено строго-настрого. Да и окна здания евростандартом не погублены. Никаких охранников, никакого вахтера, обширное помещение с двумя другими дверями – направо и налево. Но мне наверх по лестнице, по скрипучей, давно не крашенной, с перилами. Потом налево, где коридор и предбанник – по-старому, приемная – по-нынешнему. Секретарь все же имелся. Как и положено на периферии, не девка невротическая перед монитором, а женщина пятидесяти примерно лет, стареющая поселковая красавица в деловом костюме семидесятых годов. Монитор имелся, но как бы на периферии интересов дамы.

– Здравствуйте, – говорю я.