Я пошёл к выходу, мимо стойки, и меня очень сильно шатало, будто пол был палубой, и штормило.

Все посмотрели на меня, но мне было всё равно.

По стенке я вышел на улицу. Две двери у выхода были распахнуты настежь, и там стоял страшный шум, и галдёж, и было накурено.

Я подумал, что это что-то вроде фильтра. Все, кто непритязателен и хочет удовольствий попроще и публику погорластей, оседают здесь. Диффер... как её... дифференц... даже подумать не могу.

Разделение, короче.

На улице поднимался ветер, и океан шумел.

Здесь, на холме, ветер был особенно ощутим. Он был тёплый и упругий, и шёл плотной массой, как стеной.

Было темно, только видны были огни города внизу, далёкие огни на горизонте, и фосфоресцирующие волны в океане.

В голове всё кружилось, и ветер обдувал меня.

Я прислонился к стене. Мыслей никаких не было, только знакомое ощущение, будто всё нереально. Как навязчивый проигрыш.

Ветер заметно крепчал, налетая тугими волнами, и гудел высоко над головой в звёздной мгле, и океан и лес за трущобами монотонно, волнующе вторили ему.

Мне чудились голоса миллионов людей.

Я вернулся обратно и остановился у стойки.

Все - я плохо различал лица - замолчали.

- Что умолкли? - спросил я грубо. - Я мешаю?

- Кто это? - негромко спросил один вегетарианец у другого.

Тот что-то ответил, но я не расслышал.

Топ с удивлением смотрела на меня.

Я повернулся ко всем спиной и стал смотреть на перчатки, рядками заполняющие полки.

- ...не на того напали, - говорил Корка. - Я утёр им нос. Не люблю проигрывать. Меня голыми руками не возьмёшь. Подумать только - найти публику для праздника! Это же не вещь.

- О чём вы? - говорила Топ чистым голосом. - Я вас не понимаю, Корка.

- А, не слушайте меня, я так, - говорил Корка. - Вы завтра точно уезжаете?

- Конечно, - спокойно отвечала Топ. - Я обещала...

Кому она обещала, я не разобрал. Вегетарианцы тоже разговаривали, громкими грубыми голосами. Мне показалось, что они говорят слишком громко, и это раздражало. Я опять описал разворот на каблуках и сказал:

- Вы что, потише не можете?

Они сразу замолчали, и Бум быстро подошёл к нам.

- Кто это такой? - уже в полный голос спросил один вегетарианец. - Вы посмотрите, какой молоденький, а уже приказывает.

- В трущобы их! - сказал другой, и третий тоже что-то сказал, но мне было этого достаточно, я уже себя не помнил, схватив перчатку со стойки, треснул одного вегетарианца, и она лишь зацепила его, потому что он отклонился, и я сразу кулаком въехал ему в челюсть, и он с грохотом упал на спину, а остальные отскочили и не шевелились. Трусы, подумал я. Ублюдки.

- А ну пошли отсюда! - заорал я сипло. - Что я сказал!

Мы с Бумом медленно пошли на чужаков, наклонив головы. Они попятились к выходу, развернулись и исчезли.

Я удовлетворённо посмотрел им вслед, покачиваясь с каблуков на носки, и туманным взором окинул всех вокруг, а Фат бесцеремонно нарушил молчание пьяным голосом:

- Это-то ты здорово его боднул. Ишь, зашевелился. Оживает. - Он помолчал, вытаращив глаза на приходящего в себя с видимым удовольствием лежащего на полу вегетарианца, и сказал: - Надо двинуть ему ещё, чтоб не дрыгался.

- Пусть уползает... - пробурчал Бум, стоявший всё это время наизготовку. Потом он подумал, взял поверженного за руки и оттащил его к стене.

Мы пошли к своему столику, не забыв ещё один рукав.

А удобно с этим Штампом, подумал я. Справедливый Витамин нас бы уже загрыз своими подсчётами.

- А помнишь, какие раньше были бои, - сказал Бум. - Когда мы в "Кратере" сражались против той своры из порта. Вот те стояли! Если бы не Шедевр, туго бы нам пришлось - ребята работали, как песню пели.

- Но Шедевр им показал, - сказал я. - Где у них пробел в познаниях.

- Что он им показал! - возразил Бум огорчённо. - Он их повыкидывал, как котят, вот и всё. Это не интересно.

- В общем, ты прав, - вынужден был я согласиться, подумав. - Получается очень просто. Бум, ты не забывай заезжать.

- Да что ты, - сказал он. - Конечно.

Дар с нами не было. Она куда-то ушла. Вместо неё к нам подошли Корка и Топ.

- А где Фат? - спросил я.

- Фат опять влюбился, - сказал Корка со смешком. - Он каждый раз заново влюбляется.

- Фат - это тот безумный толстячок? - спросила Топ.

Я посмотрел на неё. Волосы у неё были, как пушистое облако.

- Фат - наш мастер, - подтвердил Корка.

- Почему - мастер? - спросила Топ.

- Дурачок собирает робота. Сам, - сказал Корка. Он все знал. - Робот будет, как живой.

- Вот как? - сказала Топ насмешливо. Она смотрелась в нашей пьяной компании. Она была в тонкой маечке, облегавшей красивую грудь.

- Сейчас таких роботов делают, - сказал Бум. - Я сам видел.

- Что ты видел? - спросил я.

- Снимает наглец шляпу и загибает: "Здравствуйте", - сказал Опыт и обвёл нас круглыми диковатыми глазами. - А это робот.

- Здравствуйте, - сказал я, и все засмеялись.

- А знаете, - сказала Топ, - наш профессор говорил нам, что когда человек жизнерадостно хмелеет, у него ослабевают культурно наработанные связи, и остаются одни доступные инстинкты. Значит, человек действует механически, под воздействием обстоятельств.

- Я всё-таки робот, - сказал я с удовлетворением. - Спасибо, Топ.

- Я же не про тебя, - сказала она.

- А что за предмет такой у вас? - спросил Бум.

- Лекцию читали, - сказала Топ. - О пользе возлияний.

- Обрываются, значит, социальные связи, - сказал Бум.

- Ослабевают, - поправила его Топ.

- Всё равно, - сказал Бум. - Не придирайся. А чем ваш светоч объяснит тот факт, что людям свойственны общие застолья? Нет уж. Изобилие роднит людей. Прописная истина.

Топ промолчала. Она была чудесной девочкой, хорошо воспитанной и здравомыслящей.

- Роднить-то роднит, - сказал я, - да только не успеешь побрататься, как все вокруг уже не говорят, а хрюкают.

- Не будем спорить, - отмахнулся Бум.

- Я и не спорю, - сказал я. - Я хрюкаю.

- Брось.

- Всё, - сказал я.

Мы продолжали инициативно брататься, чтобы отличить суетливую человеческую сущность от гордого животного братства, и я себя не сдерживал, будто угодил в каменный век.

Кому нужны все эти нарядная многогранность, вселенский кругозор, артистическая всеохватность!

Ведь никому абсолютно ничего не угрожает. Никакой угрозы нет, ни внешней, ни внутренней. Чем больше я пытаюсь всем угодить, тем меньше это им подходит. Мир не тронь, а ему о нас позаботиться - всегда пожалуйста. И больше никакой опасности. Никто не думает кардинально менять жизнь, максимум, чего хотят искатели приключений - это всего лишь все приукрасить.

Комната плыла куда-то и никак не могла уплыть. Бума рядом уже не было, куда он делся, я не знал.

Не неандерталец Лагуна, не пролетарий Бум, а я, светлая голова, надрался самым наглым образом. Помню, что поднялся наверх, походил там со своей опухшей рожей, цепляя всех подряд. Главное, я помнил зачем-то, что невозможно никого подвергнуть реальной опасности. Я опрокинул пару столиков, но всё было улажено, иначе как бы я смог беспрепятственно колобродить дальше?

А я поднялся на террасу, прочувствованно свесился через перила и чуть не вывалился, и жалел об этом, думая, как бы эффектно завращалось всё в глазах.

В глазах и так вращалось, но хуже было то, что я совсем отупел и говорить уже не мог.

Потом меня кто-то усадил рядом с собой, наверно, кто-то из наших, и я слышал сквозь туман бубнящие голоса и, привалившись к стене, забылся.

Сколько это длилось, не знаю, но стал я приходить в себя от прохлады вокруг, и ещё оттого, что сзади меня кто-то трогал.

Я разодрал глаза щёлочкой и, туго соображая, обнаружил, что лежу на нескольких стульях, свесив одну руку до полу и щекой прилипнув к кожаной обшивке стула. Я оторвал голову от стула, это удалось с трудом, и с ещё большим трудом провернул её, так, что шея скрипнула. Надо мной кто-то стоял, вплотную к спинкам стульев. Вначале я видел только расплывчатое светлое пятно, а потом, вглядевшись, увидел, что это Топ.