гороподобность сразу же подавляла, глушила все чувства, кроме созерцательного восторга.

Повидать его имело смысл.

Мы в былые времена составляли компанию, наводящую ужас на окрестности - так сказать, окрестные племена. Вернее, ужас наводил Шедевр, тогда ещё молоденький, зелёный совсем, и весил он в отрочестве всего, как буйвол, при росте с пальму, и был тощим, поджарым, как селёдка, но уже тогда с врождёнными повадками хищника, медлительный, с тяжёлым взглядом в упор, глаза у него всегда полузакрыты, а челюсть выпирает вперёд, как выдвижной ящик в шкафу. Мы творили много весёлых дел, и понаделали бы ещё немало, но он стал пропадать, то и дело, и всё на большее время, а появлялся всё реже. Увидеть странника я был бы рад. Лагуна знал это и сказал:

- Он сегодня на пляже будет. А потом мы пойдём в "Балласт".

Я кивнул. Я вдруг обратил внимание на руки Лагуны - они были вдребезги разбиты.

- Что это ещё?

Он посмотрел на свои кулаки.

- А-а! В тот вечер, когда ты исчез, я затеял потеху. Подождал тебя здесь, всем было очень весело, мне ждать тебя надоело, у стены стояла компания лгунов, и девчонки тоже, я даже не вглядывался, свои, чужие, как подошёл, как врезал одному, и пошло, и поехало. Всех положил, сижу, любуюсь, девчонки - визг. Подвалило ещё, уложил и их и смотался поскорей.

- Чего так?

- А все стекались посмотреть.

- А, - сказал я. - Так, значит, никого и не разглядел?

- Не-а, - сказал Лагуна беззаботно, - темно было.

Мы сидели и болтали ногами. Отсюда сверху был виден кусок пустой улицы, обширные участки крыш среди поистине буйной зелени, залитые солнцем, и узкая полоска океана, сизая, далёкая, призрачная, как мираж.

Лагуна исподтишка поглядывал на меня. Ему хотелось знать, где я был ночью, но я молчал. Мне не хотелось говорить. Раньше мы свободно трепали языки о разном, цинично говорили, грубо, у посторонних, я знаю, от таких разговоров волосы дыбом встают, но теперь я интуитивно чувствовал, что лучше молчать. Да и что, в самом деле, я мог сказать? Я вспомнил Дар, вспомнил её и захотел увидеть. Это было неожиданное желание. Я поразмыслил. Идти куда-либо мне было лень. Я привык болтаться в полдень, когда никого нет. В этой пустынности было что-то захватывающее - будто вымерло всё живое, и ты - один. Совсем один.

Мы спустились вниз и пообедали с Лагуной на террасе. Мы ели жёсткие, как подошва, отбивные, и запивали их манговым соком. Я ел мало, вяло жевал кусок отбивной и думал, что делать со школой.

Школу нужно было кончать, а для этого требовалось, скрипя зубами, вдеваться в наушники, накручиваться глазами на окуляры, чтобы всё прочитать, и прослушать, и просмотреть. Мне делать этого страшно не хотелось.

Хорошо всем, кто в курсе, что уже отучились, отмучились. Одни мы с Лагуной остались в неведении.

Но с бродяги какой спрос, а мать то прямо говорила о пагубной учёбе, то заводила пространные разговоры о том, что я скоро стану самостоятельным человеком, и подчёркивала, что это значит - быть самостоятельно мыслящей личностью, не загромождающей свой чердак багажом чужих знаний, так как интерес теперь только один - потребить, а в таких случаях я применял испытанное и не дающее сбоев старомодное средство защиты - проявлял семейную отзывчивость, и мать сразу оттаивала, понимая меня, тем более, что она сама часто была не прочь кутнуть, блеснуть в том небольшом кругу, который образовался в заповеднике.

Лагуна, пользуясь моментом, уплёл все отбивные и облизнулся. Он любил покушать.

Он всегда, в любых условиях старался плотно покушать, но всегда оставался не то, чтобы тощим, но каким-то недокормленным, не соответствовал поглощаемому. Чтобы он хоть раз откинулся на спинку стула, похлопал себя по набитому животу и сказал "уф!", нет, Лагуна всегда хотел есть.

Я попросил кухарку Экзотику принести ещё чего-нибудь.

На столе появился холодный индюк. Экзотика извинилась за его, так сказать, холодность, предложила подогреть, но Лагуна уже с готовностью облизнулся раз-другой, не в силах сдерживаться, я поблагодарил Экзотику, сказав, что не стоит, и она ушла.

Лагуна блеснул признательным глазом в мою сторону и, посерьёзнев, стал осматривать индюка, вытягивая шею, выискивая уязвимое место. Индюк, с волкодава размерами, гордо лежал вверх лапищами, утыкаясь костистыми пупырчатыми крыльями в белизну блюда. Лагуна дёрнул его за лапу, потянул крыло, попытался вывернуть горло - точь-в-точь, как один борец крутится возле другого, пытаясь провести приём. Индюк выстоял недолго, затрещала разрываемая кожица, проворно заработали челюсти, как мясорубка. Лагуна всегда жевал с туго, до отказа набитым ртом. Я задумчиво смотрел, как он расправляется с индюком, потом поверх его головы увидел, как к нам по дорожке приближаются Корка и Дар, оба в белом с ног до головы.

Из-за поворота показалась еще одна девушка, она подпрыгивала на одной ноге, на ходу поправляя штанину внизу, и догоняла Корку и Дар. Видимо, она была с ними. Она тоже была в белом, только в талии была перетянута широким зеленым поясом, как кушаком.

Корка и Дар не ждали ее, но она догнала их и, сияя лучезарной улыбкой, взяла за руки, разделив.

Я смотрел на них спокойно, и Лагуна, сидя спиной, ничего не заподозрил. Он входил в азарт. Я ему позавидовал. Сейчас, подумал я, они испортят ему аппетит. Гм. Ну, не испортят, но помешают. Я встал, сказал поднявшему голову Лагуне "Сиди, сиди" и, обогнув террасу, пошел навстречу гостям. Лагуна обернулся, не увидел ничего интересного и вернулся к своему варианту.

- Привет, Пик! - сказал Корка. Он пожал мне руку. - Как жизнь? - Из кармана у него высовывались космического вида очки.

- Спасибо, ничего... - сказал я.

Девушки улыбались. Дар очень шли белые брюки и белая куртка.

- Давайте присядем, - сказал я, поводя рукой приглашающе, совсем как на приеме.

- Здравствуй, - сказала Дар.

- Рад тебя видеть, Дар, - сказал я и перевел вопросительный взгляд на ее подружку: - Вас также...

- Топ, - представилась девушка с зеленым поясом медовым голосом и мягким движением, опустив подбородок на грудь, так что глаза весело смотрели исподлобья, откинувшись корпусом немного назад, протянула руку, словно для поцелуя. Рука была тонкая и светлая, с длинными хрупкими пальцами.

Я осторожно, неохотно сжал их и отпустил. Я не любитель рукопожатий.

- Идёмте в беседку, - сказал я и повернулся. Гости пошли следом.

Около беседки спал Дикобраз. Мы разбудили его. Терьер поднял помятую морду со всклокоченной бородкой, посмотрел на нас запавшими от сна красными глазами, недовольно гавкнул, что его разбудили и, бурча что-то себе под нос, потрусил к другой беседке и улёгся там, упал, как подкошенный, и сразу уснул.

Дикобраз днём был самой равнодушной собакой на свете, если, конечно, его не злить.

- Какая прелесть! - сказала Топ.

Мы все посмотрели на спящего Дикобраза.

- Как его зовут? - спросила Топ. - Постойте, я угадаю. - Она назвала несколько кличек, и я улыбнулся.

- Дикоб... то есть Дик. Просто Дик.

Топ обворожительно улыбнулась мне и звонко крикнула:

- Дик! Дик!

Как же, подумал я. Так он и услышал.

К моему удивлению, Дикобраз заворочался, перебирая лапами, как велосипедист, и приоткрыл один глаз.

- Дик! - кричала Топ. - Ко мне, Дик, ко мне!

Я даже подумал, что Дикобраз и вправду отзовётся и прискачет - как бы это не вошло у него в привычку - но он оказался воспитанной собакой - происхождение обязывало - перебросил лапы на другую сторону и захрапел на левом боку, дав отдых правому.

- Какая прелесть! - снова сказала Топ, тоном пониже.

Дар и Корка уже сидели в беседке.

- Чем занимаетесь? - спросил я, усевшись напротив.

- Идём охотиться, - сказал Корка. - Пошли с нами.

- На кого охотиться? - спросил я.

- Подводная охота, - пояснила Топ.

- Мы всё приготовили, - сказал Корка. - Ружья, маски...