Нерпичье мясо часто едят сами промышленники. Жир идет на выделку кожи, изготовление разных мазей и освещение, а шкуры покупаются сибиряками на дохи.

Нерпичий промысел, существующий на Байкале издавна, до сих пор составляет одно из средств к жизни прибайкальского населения как бурятского, так и русского, служа добавлением к охоте за пушным зверем и рыболовству.

Толкая перед собой небольшим шестом саночки и прикрываясь парусом, Кузьма тихо подкрадывался к лежавшему на льду зверю.

Скоро он смог рассмотреть его во всех подробностях. Это было странное — на взгляд никогда не видавшего морских животных охотника — существо, похожее одновременно и на четвероногое и на рыбу. Ростом с человека, оно было все покрыто короткой светло-желтой шерстью. Короткая, маленькая по сравнению с туловищем морда с толстой верхней губой и щетинистыми усами, большие темные глаза, толстая шея, туловище, равномерно утончавшееся от плеч к хвосту. Животное упиралось в лед передними конечностями — не то лапами, не то толстыми плавниками. Задние ласты лежали вместе и напоминали издали рыбий хвост. Возле нерпы ползало два серебристо-серых щенка. Зверь лежал совершенно неподвижно, так что неопытного охотника взяло сомнение, жив ли он. Но в этот момент усатая морда широко зевнула. Животное повернулось боком к солнцу, прижав ласты к груди. Оно могло лежать часами, переваливаясь с боку на бок.

Разглядев, наконец, нерпу и удовлетворив свое любопытство, Кузьма стал устраиваться, чтобы было удобно стрелять.

Но едва он повернулся, хэп мгновенно поднял голову. Охотник понял, что сделал оплошность, прижался ко льду, отогнул на себя парус и замер. Прошло несколько минут. Зверь, наконец, успокоился. Белый щит охотничьих санок он, очевидно, принимал издали за стоящий торчком торос.

«А нерпа большая, пуда на три», — радостно прикинул Кузьма в уме. Он колебался: кого бить? Зверь даст пуда два жиру, а у молодых ценны шкурки. Наконец, вспомнив о недостатке провианта, остановился на большом и начал старательно целиться. Он знал, что надо бить наповал. Нерпа так жирна, что при ранении не в голову пуля, едва проходя через толстый слой сала, причиняет мало вреда. Но даже и опасно раненая, нерпа не бьется на льду, а бросается под воду, и добыча таким образом уходит от охотника.

Раздался оглушительный выстрел.

Щенята мгновенно юркнули в воду. Взрослый зверь судорожно дернулся и недвижно распластался на льду…

Нерповщики «натакались» на действительно удачное место. Нерп оказалось множество. Почти каждый день в про-меты им попадались молодые нерпы, весом от пуда и меньше. Больших добывали винтовкой.

Через два дня у промышленников было уже восемь нерп. Степан сиял. Вопрос о продовольствии более их не тревожил. Нерпичьего мяса и жиру было вдоволь. Обычно с утра они уходили осматривать сети, потом отыскивали новые пропарины и «скрадывали» зверя на льду. Проходив за день километров пятнадцать-двадцать, к вечеру возвращались в балаган, ставили прометы, ели и заваливались спать.

Нерпичье мясо и жир противно пахли ворванью, и Кузьма с непривычки плохо переносил эту пищу. Старик ел за обе щеки. Но выбора Кузьме не было. Оставалось утешаться удачно попавшимся местом.

Нерпа все шла и шла к ним. Это было какое-то дикое промысловое счастье, то, что случается иногда на охоте и что в Прибайкалье зовется «фарт». Один день походил на другой и в налаженном труде и азарте охоты казался часом. Две недели промелькнули незаметно. Между тем, становилось все теплее. Лед мало-по-малу совсем испортился. Так как это происходило на середине моря, то ближе к берегам, конечно, теперь появилась уже и вода. Кузьму начало беспокоить возвращение.

Однако в виду удачи нерполовами овладела слепая жадность.

Сколько они ни били нерпы, им хотелось все больше и больше. Старик целыми вечерами только и делал, что подсчитывал, сколько выйдет жиру. Страсть к наживе разгоралась в них все сильней. Кузьма заикнулся было об отъезде, но Степан не стал и слушать.

А весна, действительно, шла дружная…

Однажды Кузьма провалился во льду и едва не утонул. Только после этого он заговорил серьезно об отъезде. Лед уже совсем развезло, и охота стала почти невозможной.

Кузьма был сильно напуган.

— Прежде смерти умирать нечего, — утешал его Степан. — И не по такой дороге на Байкале езживали.

Втайне он рассчитывал, что они натолкнутся на артель с баркасом, которые промышляют нередко до самого вскрытия моря. Надеялся и на ночные заморозки. Но опытный нерполов понимал, что время ими уже упущено и дело обстоит очень серьезно, и в тот же вечер поспешно стал собираться.

Когда они выехали, Байкал представлял пустыню, постепенно затопляемую водой. Лед был во многих местах совсем слабым, ровным, потемнел, пропитался водой и слегка колебался под ногами. То-и-дело попадались провалы и полыньи.

Одни они из всех промышленников так запоздали. До зимовья им оставалось еще километров полтораста…

К несчастью, море закрыло сплошным холодным туманом. Во мгле легко можно было попасть в полынью, зато лед не таял, и Сивка бодро тащила сани. Кузьма даже повеселел. Старик был серьезен. На другой день из мутной завесы вдруг выглянуло и заблистало солнце.

Стало жарко. Беда! Вода так и зажурчала по льду. Через час-другой ехать стало невозможно. После долгой маяты с вытаскиванием коня Степан плюнул и молча стал распрягать.

Кузьма совсем голову повесил. Что это значило? Что теперь делать?

— А вот, смотри, — невесело усмехнулся старик.

Это был тоже байкальский способ на такой трудный случай. Степан вытащил из саней доски, разложил их, как мост, на льду, на них поставил лошадь. В таком положении надо было ждать вечера, пока станет подмерзать.

Великолепен был апрельский день. Высоко сияло солнце. В безоблачном небе летели, приветствуя весну, птицы, возвращавшиеся из зимовки в Монголии и Китае. Нерполовы лежали на льду в тоскливом ожидании. Нескончаемо тянулся день. Хрупкий ледяной покров, державший охотников над пучиной Байкала, с каждой минутой таял у них на глазах.

Настал тихий вечер. На фоне зари вырезалась узорчатая цепь гор. Золотом, багрянцем, розовыми, фиолетовыми и зелеными тонами — неописуемым великолепием красок расцветилось небо. Феерическая красота заката обещала и на завтра гибельную для них ясную ветреную погоду.

Ночью они поехали, в пути все время приходилось помогать коню.

Утром опять распрягли Сивку и в отчаянии легли на лед. Каждый час могла налететь сарма[38]) и очистить море. Поэтому по утрам Степан первым делом глядел с опаской на далекие хребты, не «закиселило» ли где вершины, нет ли на них облаков, что было верным признаком наступления «горной» погоды.

На третий день, когда, по их расчетам, им оставалось до берега уже километров пять-десять, неожиданно— дело было к ночи — потянуло ветерком. Старик попробовал носом ветер и нехорошо выругался.

Скоро Кузьма понял, в чем дело. Не прошло и часа, как звезды скрылись, и посыпался снег, мокрый и мягкий. Он падал и таял. Ночью— дороге конец.

С отчаянием погнали они лошадь. Но сани двигались медленно. Прошла уже добрая половина ночи, а они не сделали и пяти километров.

Неожиданно из тьмы донесся жалобный вой собаки, Степан пошел узнать, что случилось.

— Ну, чего ты? — долетел вдруг до Кузьмы его голос, но такой испуганный, что Кузьма понял, что случилось нечто страшное, и кинулся к Степану.