И второе – неожиданное, победительно шикарное крепдешиновое платье, на которое даже наглая Солохина рожица не смела претендовать. Это изумрудно-жёлтое чудо-платье было придумано только для Веры, но вот болталось тут перед Солохой, волнуя воланами и немыслимым фантастическим фасоном.

Солоха завизжала, кинулась в спальню к маме, втиснулась между ней и папой, и уже через час зацелованная и прибранная выступала по городку важной элегантной павой.

Всё, во что были одеты её подружки по играм, было просто «тьфу на палочке» по сравнению с тем, во что одета была Солоха!

Недоброжелатели, конечно, осуждали Веру за такое непозволительное баловство своих детей, особенно этой по пяти раз на дню переодевающейся Солохи, но счастливая Вера только улыбалась в ответ.

Целыми днями она жарила-парила, стрекотала швейной машинкой, звенела спицами и, конечно, детки их с Лёвой щеголяли во всём с иголочки, в полном смысле этого слова.

В это необыкновенное лето Лёва как-то пришёл с работы домой, ведя под уздцы великолепный взрослый велосипед в подарок Валерке за хорошую учёбу и бесконечные победы в спорте.

Валерка стоял посреди двора счастливый и растерянный – он знал, что умный Лёва обязательно его поощрит за успехи, но такого изысканного необыкновенного велосипеда не видывал в их посёлке никто, это было даже выше заветной мечты это было за её пределами.

Димка потерял язык, онемел, а Солоха смотрела не на велосипед, а на счастливого Валерку, который вот так просто и незатейливо попадал в разряд небожителей.

Катались все взрослые ребята, катался Димка, еле доставая до педалей, одна Солоха оставалась униженной и зависимой: возьмут или не возьмут на багажник?

Она целыми днями носилась за хвостом блестящего убегающего велосипеда и канючила:

– Прокати меня, Варелик, прокати меня Дима!

Варелик иногда катал, но Димка – это был просто какой-то злодей! Он обговаривал немыслимые условия, изматывал душу, потом всё-таки усаживал на багажник.

Но Солоха не успевала насладиться счастьем: на полпути, он сбрасывал её с багажника и оставлял на дороге одну, далеко от дома, и она, рыдая, брела наугад к дому. Вваливалась, накрытая истерикой, бросалась к маме и долго вздрагивала ей в подол обидой и разочарованием.

Вечером приходил папа, крутил Димке хвоста, брал с него тысячное обещание, что он будет катать Солоху безоговорочно. Но наступало завтра, и опять права Солохи нарушались самым бессовестным образом.

В одно прекрасное летнее утро, Димка всполошился чуть свет, только мамина юбка мелькнула за калиткой. Это мама направилась на базар в Нымме. Значит, вернётся не скоро. Димка в одних трусиках взгромоздился на велосипед, за ним выбежала нечёсанная Солоха в длинной ночной рубашке и истошно вопя, хватаясь за велосипед вереща:

– Валасапед папа без мамы трогать не велел! Только Варелику можно, а нам, маленьким нельзя! Я папе расскажу, всё расскажу и как вы с Юркой в сарае курили, расскажу, я всё видела, видела, видела!

Димка долго вращал на неё свирепым глазом, но понял, что не отвязаться, и усадил эту задрыгу на багажник. Усадил и они понеслись на полной скорости по всему посёлку. Счастье за ними стелилось густое и не разбавленное.

Выехали на большую дорогу, вихляли между грузовиками и автобусами, Димка ещё успевал показывать «носики» оторопевшим шофёрам, а Солоха до боли в горле вываливала им вслед розовый язык.

Вера гружёная многочисленными авоськами стояла на остановке и ждала автобус.

Она ещё успеет, нарвать с грядки свежей клубники, сделать мусс и разбудит детей вовремя. Сейчас их двое – Валерка в спортивном лагере, хотя Валерка уже становился скорее помощником, чем обузой, но дел всё равно не убавлялось – их было по самое горлышко.

И все надо закончить до прихода Лёвы потому, что когда приходил Лёва, всё её время принадлежало только ему. Он заполнял Веру целиком, обволакивал своей непревзойдённой какой-то раздевающей улыбкой и вся она, Вера, принадлежала только Лёве и светской жизни городка, которую создавал и режиссировал тоже Лёва.

Вдруг, чуть не задев её нос, перед ней пролетела стальная птица, оседланная голым мальчиком в одних трусиках и маленькой девочкой в ночной сорочке и с развевающимися по ветру распущенными волосами.

Вера похолодела: «Где же их родители? Кто их мать? Да такую мать на один камень положить, а другим прихлопнуть! Боже мой! Что же это творится с людьми? Нарожают и забудут! А дети без призора гоняют по опасным, полным движения улицам!»

И такая нежность заполнила её душу к двум своим родным комочкам, сейчас она приедет, разбудит их и обязательно будет сегодня доброй, очень доброй!

Она уже подходила к своей калитке, когда знакомая парочка беспризорных несчастных детей тормозила у забора, обнимая все имеющиеся на её пути столбы. Разборка была краткой и энергичной.

Димку мама хлестала по щекам, тот молчал, как партизан на допрос. Рядом ревела, как корова Солоха, объясняя, что они буквально за калитку и ничего такого даже не думали, но взглянув на пламенные щёки брата, Солоха волшебным образом изменила свои показания.

Из них вытекало, что её спящую этот отвратительный Димка похитил, очнулась она уже на «валасапеде», а так бы она никогда, ни за что! И вообще, этот Димка такой наглый, такой…

Замолкла она удивлённо и надолго от тяжёлой маминой оплеухи. Горе заполняло до краёв: мать бьёт, дипломатические и такие сложные отношения с братиком теперь изгажены её предательством, а что ещё будет, когда придёт домой папа?

Папа пришёл, мрачно выслушал Веруню, вывел стального коня в угол двора и приковал его к сараю цепью с замком до приезда законного владельца Валерки из лагеря.

Утром сидели в саду за маленьким столиком. На столе стояла большая кринка с молоком, клубника с грядки и вишни со вчерашнего базара.

Дети были наказаны. За калитку ни ногой! Димка переживал наказание не просто, как наказание, а как унижение, сравнявшее его в возрасте с этой малой козявкой, предательницей и наушницей. На душе было муторно и зябко.

Конечно, вечером придёт папа, долго злиться он не умеет. Правильным не громким, хорошо поставленным голосом прочтёт им лекцию и отпустит на все четыре стороны, но до вечера надо было ещё дожить!

Скука росла и давила. Димка лениво выбирал из огромной миски чёрные вишенки и долго катал их во рту. Солоха ревниво следила за его действиями и ликовала в душе: красивые красные вишенки доставались ей, а этот дурак ел чёрные и не красивые!

– А у нас зимой в школе одна девочка пополам порвалась, – лениво протянул нить беседы Димка.

– Как порвалась? Врёшь?!

– И ничего я не вру, садилась на шпагат и порвалась напополам вся. Как есть! Я сам видел!

Солоха сидела ошарашенная, но надо было дать достойный ответ, надо было насадить собеседника на иглу интереса.

– А мы с мамой, когда в Пяэскула ходили, там квас пили. Так один дядька толстый пил-пил и лопнул, совсем лопнул!

– Врёшь!

– А вот и не вру, я сама видела!

Солоха протянула ручку и по рассеянности схватила чёрную вишенку, та прокатилась во рту блаженством. Солоха глянула в миску, где уже преобладали в основном красные, поняла, какого дурака сваляла! Самые вкусные достались хитрому Димке и завыла на одной ноте:

– Ты всё врёшь, всегда врёшь, и папе я расскажу, как вы с Юркой курили в сарае!

И началось! До рукопашной уже было рукой подать, когда отворилась калитка, и вернулся со службы папа, освещая улыбкой всё вокруг. В руках папы вертелся на верёвочке тортик, и весь папа был обвешан кулёчками, коробочками.

«Получка! Или пенсия»! – догадалась Солоха. Её папа получал деньги по сто раз в месяц: то за лекции, то из больницы, то пенсию.

Было смешно, что папа, её молодой красивый папа получает пенсию с тридцати лет, ровно столько, сколько Солоха помнит себя. Но это было так, и Солоха с этим смирилась, даже бравировала, уж очень их папа был хорош собо. Как из кино: глаза фиалковые на голубом белке и эта необыкновенная сражающая наповал улыбка!