В а ж н о в, Г о л о щ а п о в, Г е й (почти одновременно). Баньку! Забыли? Баньку!
Г о л о щ а п о в. Аж пылает! А дух какой! Кедровый! А камни чем политы! Квасом облепиховым!
В ы б о р н о в (растаяв). Ой и запахи… Запахи какие! Родина! Родина это, Гей! Это для тебя — медвежий угол… край света. А для меня — Родина!
Выборнов, а за ним Важнов, Голощапов и Гей устремились в баньку.
У с т и н ь я К а р п о в н а. Ишь, побежали! Прямо жеребцы застоялые!
Л и д и я. Мама, да разве можно так? Такие люди!
У с т и н ь я К а р п о в н а. А какие «такие люди»? Мужики и есть мужики! У них все одно на уме! С бабами поколобродить! Да силушку друг перед другом показать.
Входит К а л е р и я.
Л и д и я. И Геннадий Георгиевич?..
У с т и н ь я К а р п о в н а. А что? Думаешь, зачем он с Аглаиной дочкой два дня из материнского дома не ехал? Да еще всех разогнал?
Л и д и я. Ой! Переживал, наверно…
У с т и н ь я К а р п о в н а. Вот-вот! То-то она теперь королевой ходит! Ведь в Москву он ее увезет! Она своего теперь как пить дать добьется!
Л и д и я. Не-е-ет!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Баба всегда мужиком должна вертеть да своего добиваться! Ты, Лидуся, посмотри на Калерию! А девок ее давно не видела?
К а л е р и я. Позавидовали! (Подзывая Тоню.) Антонина, мать-то давно не видела? С кем она сейчас? Одна?
Т о н я. Как «одна»? С детьми.
К а л е р и я. Как же она тебя к Марье Ивановне отпустила?
Т о н я. Аглая к Марии Ивановне драться приходила. Из-за меня! Пьяная, конечно…
Л и д и я. Драться? Со старухой? Драться?
Т о н я (гордо). Так я и дала Марию Ивановну в обиду. Я матери враз руки скрутила. А потом еще на нее протокол у участкового составила. Мария Ивановна просила, мол, не надо, а я настояла. Зато мы два года спокойно прожили.
К а л е р и я. Значит, это ты… свою мать… туда?
Т о н я (не без гордости). Я.
Л и д и я. А Петька? Остальные дети где были?
Т о н я. В интернате. Мария Ивановна попросила. Так их… аж в область…
У с т и н ь я К а р п о в н а. «Мария Ивановна попросила»… (Пауза.) Теперь уж не попросит.
Т о н я (спокойно). Теперь уж не попросит.
К а л е р и я. Значит, ты вроде права?
Т о н я. Права, конечно.
Из бани раздаются веселые мужские голоса.
У с т и н ь я К а р п о в н а. Ишь, как орут да стонут.
К а л е р и я. А как Геннадию Георгиевичу-то эта банька после инфаркта?
У с т и н ь я К а р п о в н а. Сколько лет прошло, а жжет сердчишко-то небось, а?
К а л е р и я. Да хватит вам!..
У с т и н ь я К а р п о в н а. А инфаркт, помнишь, Калерия, у него был в тот год, когда совсем без хлеба остались, хоть снова карточки вводи. Помнишь, ты Георгиевича в Москву провожала? Бегом за поездом бежала. А потом все-таки следом махнула.
К а л е р и я (тихо). До крайности он там дошел. «Не могу, — говорит, — район разорить!» А они ему — строгача! Руки в ноги — и выполняй!
У с т и н ь я К а р п о в н а. И выполнили! Да! Молодец ты, Калерия! Под настоящими руководителями выросла! То Геннадий Георгиевич. И Калерия Федоровна при нем…
К а л е р и я. Хватит издеваться!
У с т и н ь я К а р п о в н а. То Голощапов Кронид Захарович. И Калерия Федоровна опять же при нем! Вроде бы по наследству! И правильно! А то вот у моих… я за главного… Построил бы Павлуша этот дом, если бы я ему плешь двадцать лет не долбила? Черта лысого!
Л и д и я (тихо). Ух лучше бы не долбили! Спали бы теперь спокойно!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Э-э… дуреха!
М у ж ч и н ы выходят из бани.
В ы б о р н о в. Ооо-ой! Хорошо! Хорошо-то как!
Г е й. Как в раю!
В а ж н о в (неожиданно запевает). «Каким ты был, таким остался! Казак лихой, орел степной…»
Г о л о щ а п о в (подхватывая). «Зачем-зачем ты снова повстречался!»
В ы б о р н о в и В а ж н о в (дуэтом). «Зачем нарушил мой покой?!»
В ы б о р н о в. Какой дом у тебя, Павел! Это ты догадался меня вчера на печи уложить?
В а ж н о в. Нет, это мать, Устинья Карповна. Я и дом этот для нее построил. Она уж так мечтала, так мечтала, Георгиевич! Мать все-таки.
Из кухни выходит У с т и н ь я К а р п о в н а, неся поднос с рюмками и закуской. За ней — Л и д и я.
У с т и н ь я К а р п о в н а. Ну, после баньки, как говорится, хоть умри — да выпей!
Л и д и я. Я говорила маме, что теперь это не приветствуется, а она настояла.
У с т и н ь я К а р п о в н а. Вот именно! Настояла! Водочку русскую, да на кедровых орешках, да со смородиновой почкой! Угощайся, Геннадий Георгиевич!
В а ж н о в. Ты, мать, что же это ложные традиции воскрешаешь? Нам партия указала — не употреблять, мы и запаха-то ее, проклятой, слышать отныне не можем!
Г о л о щ а п о в. А скажет — сворачивай с куреньем, мы и сигаретки вмиг побросаем!
Л и д и я. А вот это как раз правильно! От курения — один рак!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Не угодила, что ли? Геннадий Георгиевич?
В ы б о р н о в. Угодила, угодила! Только мы же народ дисциплинированный.
У с т и н ь я К а р п о в н а. Не на службе, кажется?
Г о л о щ а п о в. А у нас вся жизнь — служба!
В а ж н о в. Так что, мать, трезвость — норма жизни. Сворачивай свою алкогольную пропаганду!
Л и д и я. Я же говорила! Говорила!
У с т и н ь я К а р п о в н а. Совсем мужики сдурели!
Л и д и я. Павел, не задерживайтесь. Мы ждем вас. (Уходит вместе с Калерией.)
В ы б о р н о в. Летел я, мчался, торопился… Лица там все какие-то чужие… Мать в гробу лежит… строгая-строгая… Словно бы и не простила… Я еще в молодости, когда совсем невмоготу было, в тайгу бежал. В лес куда-нибудь. В тишину! Чтобы судить самого себя. А судить себя самого — страшно! Ну что, снова вроде все вместе? А? Три танкиста, три веселых друга! А где же наш третий? Серафим? Журналист наш знаменитый! Районный кукрыникс! Вот дурачье, чего же его-то не позвали?
В а ж н о в. Далеко он…
В ы б о р н о в. В отпуске? Лечится?
В а ж н о в. Вроде бы…
Г о л о щ а п о в. Ты нам, Георгиевич, лучше скажи, когда это безобразие кончится? Ты вот себя собрался судить, а тут другим пора головы поотрывать… кое-кому!
В а ж н о в. Ну, ты, Кронид, поосторожнее… Помягче.
Г о л о щ а п о в. Нет, уж я скажу! Все мы тут свои… Когда у нас это кончится? А? Сколько лет народ вели, мобилизовывали, держали, и что? Все зря? Назад поворачивай? Реставрируй? Да уж и так повернули, все отдали. Приусадебные участки — назад! Личный скот — назад! Скоро, гляди, докатимся, что и землю назад раздавать будем. И все стимулируем да заинтересовываем, заинтересовываем да стимулируем! А что стимулируем-то?
В а ж н о в. Ну, ты не очень…
Г о л о щ а п о в. Сопляку механизатору, подкулачнику недобитому, в пояс кланяемся… Мы тебя та-а-ак просим! Вот тебе зарплата. Гарантированная! Вот тебе коттедж… с теплым сортиром. В рассрочку! На тысячу лет! Вот тебе путевка на Черное море! Вот тебе за то, что правой ручкой пошевелил, — сотню! А за то, что левой, — полторы! Распустили народ! Распустили!
В а ж н о в. Стимулировать тоже надо.
Г о л о щ а п о в. Хватит! Достимулировались! Вон, гляди, ни одного мужика не осталось, чтобы он домой хоть что-нибудь… хоть малость какую, да не упер! Глядишь, пьяный, шатается как былинка на ветру, а мешок комбикормов себе во двор тащит. Из последних сил!
В а ж н о в. Ты не преувеличивай.
Г о л о щ а п о в. А ты не либеральничай! Вот Георгиевич приехал! Все! Теперь порядок! Посадить бы такого механизатора… лет этак на двадцать пять! А мы его — в товарищеский суд. Или штраф смехотворный — двадцать рублей. Ой, врагов, врагов плодим!
