Синилкин положил бумагу перед Шахматовым.

Радиограмма по ВЧ. Из Москвы.

Ш а х м а т о в (читает). «…Со своей стороны принимаем все. Просим доложить… Под вашу личную ответственность…»

С и н и л к и н. Соединить с Москвой?

Ш а х м а т о в (не сразу). Нет… Утром.

Молчание.

Жалеешь, что пошел сюда за мной?

С и н и л к и н. Это моя профессия. (Неожиданно тихо и просто.) Я власть люблю.

Ш а х м а т о в (тоже просто). А я нет.

С и н и л к и н. Поэтому она вам и дается. А мне нет.

Ш а х м а т о в. А почему ты на самостоятельное дело не пойдешь? Я же предлагал…

С и н и л к и н. Сказал — слишком власть люблю. А руки не должны претендовать быть головой.

Ш а х м а т о в (подумав). Интересно.

С и н и л к и н. Мне тоже. (Неожиданно горячо.) А вы знаете, почему я вам всегда был верным? И буду верным до конца? (Не дожидаясь ответа.) Потому что вы для меня человек непонятный. Будущий. Я по всем этажам людей-то посмотрел.

Ш а х м а т о в (отчужденно). И всех понял?

С и н и л к и н (с вызовом). Почти… Я ведь в потомственной мещанской династии вырос. Сын мясника. И дед мясник был. Мать официантка. В армии все больше при кухне да при командовании. И шоферить научился, и на машинке печатать. Стенографировать даже. А уж как брюки генеральские гладил!..

Ш а х м а т о в. Нигде ведь не уживался. У тебя трудовая книжка на четырех листах исписана. До народного хора.

С и н и л к и н (замкнулся). Хор — это особое дело… Может, я до сих пор жалею… (Вдруг.) Где-то читал я, что человек хочет жить с удовольствием. Жизнелюбцы все! А жизнь — это не удовольствие… Жизнь — это преодоление! Слаб человек, ленив. Вроде бы и верит, и делает, старается… А сам-то в душе опасается, то ли делает. Потом жена… Врачи… Стрессами пугают… Зачем? Чем больше делаешь, тем больше забот!..

Ш а х м а т о в (тихо). Презирать людей — это не дело.

С и н и л к и н. Именно… (Горячо.) Я вот и вытравляю это из себя. (В сердцах.) Как говорится, «теневые стороны». Вы бы посидели за моим столом. А ведь если что — так к помощнику. Поэтому и не могу я должности самостоятельной взять. Не вытравил я из себя… ну, этого, мещанского… Всезнайства, с презрительной ухмылочкой на губах.

Ш а х м а т о в (чуть не рассмеялся). Тогда следи за своим лицом.

С и н и л к и н (будто его поймали на чем-то предосудительном, искренно, по-мальчишески). А что? Заметно? Да. (Расстроился.) Видно, так и умру — пенек пеньком! (Неожиданно ожесточаясь.) А вы что думаете, вас все обожают? Да? Вы внимательно присмотритесь. Есть, которые ждут не дождутся, когда вы в Москву уберетесь. Таких, как вы, у нас не любят. (Махнул рукой.)

Ш а х м а т о в (пораженный). Ты что… Владлен Семенович? Я не понимаю.

С и н и л к и н (уходя от ответа). Вы всё про высоты да страсти. Вы людей изменить хотите. Думаете, вам простят «Челюскинца»? Простят, что вы порт в три года построили? Простят, что вы в любом чертеже, в любой конструкции первым увидите ошибку? И первым же найдете решение? (Повысил голос.) Вам даже и болезни не простят!

Ш а х м а т о в (коротко взглянул на помощника, замолчал, потом тихо, но властно). Выйдите отсюда.

С и н и л к и н (замер, сделал несколько шагов к двери, оглянулся и опустил голову). Вы… вы поймите меня. Поймите! Я вас очень… очень уважаю. Мне такое счастье выпало — вас встретить.

Ш а х м а т о в (каменным тоном). Я рад за вас. Но сейчас покиньте кабинет.

Синилкин понимает, что извиняться или спорить бесполезно. Быстрым взглядом проверяет, не нужно ли что-нибудь Шахматову, и уходит. Шахматов один. Он сидит и словно оценивает себя со стороны. Потом встает, убирает подушку с кресла. Наконец чувствует себя готовым к дальнейшим действиям. Подходит к окну, распахивает фрамугу. В кабинет врывается резкий порыв ветра, с дождем, с океанским шумом, полетели какие-то листки, затрепетали занавеси… Шахматов только махнул рукой и стоит, подставив лицо мокрому ветру. Он не слышит, как в кабинет вошел  С е р е б р е н н и к о в  и встал за его плечом.

(Резко обернувшись.) Вы, Николай Леонтьевич?

С е р е б р е н н и к о в (глядя в окно). Жены, матери, дети, отцы. Морячки… Такой город… Столетняя традиция… Каждый сухогруз из дальнего плавания встречать. А если ЧП в море — весь город места себе не находит. (Смотрит на Шахматова, выжидая.)

Ш а х м а т о в. Может, чаю?

Серебренников берет предложенный стакан чаю. Садятся друг против друга. Молчат. Ждут, кто первый скажет слово.

С е р е б р е н н и к о в. Все-таки мне надо было ехать на судоремонтный.

Ш а х м а т о в. Почему?

С е р е б р е н н и к о в. Молод еще Самарин.

Снова помолчали. Посмотрели друг на друга. Пьют чай.

Что же ты, Михаил Иванович, не расскажешь, о чем с Трояном толковал?

Ш а х м а т о в (встал, прошелся к окну, обратно. Встал около стола). Троян перед выходом в океан просил меня дать ему слово. Отремонтировал их Лятошинский капитально. Понимал, что если в рейсе будет ЧП, чего это ему будет стоить. Поэтому просил меня дать слово.

С е р е б р е н н и к о в (перевел дыхание). Ну!

Шахматов молчит.

В чем слово?

Ш а х м а т о в. Что доверю ему последнее решение.

Пауза.

С е р е б р е н н и к о в (искренно потрясенный). Значит, крайком для него просто помеха? Все мы? И ты, Михаил Иванович?

Ш а х м а т о в (не сразу). Вы же умный человек, Николай Леонтьевич. Неужели не поняли?

С е р е б р е н н и к о в (искренне). Нет.

Ш а х м а т о в. Мы живем среди взрослых людей. Они хотят прожить свою жизнь. Свою, а не ту, которую за них решают. Вот и рвется русский человек, всегда рвется на самое рисковое дело. Потому что видит здесь свою власть над судьбой. Над стихией.

С е р е б р е н н и к о в. Больно невесело вы это говорите.

Ш а х м а т о в (качает головой). Радоваться вроде бы надо! Самостоятельности человек просит!

С е р е б р е н н и к о в. Гляжу, ты не особо радуешься. Забыть про этот разговор хочешь.

Ш а х м а т о в. Значит, я тоже недалеко ушел. Тоже привычка: «Как это без меня?»

С е р е б р е н н и к о в (подхватил). А ты действительно недалеко ушел. Из одного мы с тобой корня! Думаешь, если ты там доктор наук да три языка знаешь, — меняет многое? Рекомендовали ему дать «SOS» — он отказался. Значит, он! Троян!.. За все отвечает. Перед людьми! Перед пленумом!

Ш а х м а т о в (не сразу). Но ведь я же… я же просил его? Держаться.

С е р е б р е н н и к о в (вскочил). Не было этого! Не слышал никто!

Ш а х м а т о в (осторожно). И Лятошинский?

С е р е б р е н н и к о в (быстро, искренне, убеждая). И он! Думаешь, даром он у нас тут пятнадцать лет околачивается? В каждом крайкоме свой критикан должен быть. (Смеется.) По штату полагается.

Ш а х м а т о в (прямо в глаза, неожиданно). Вы это серьезно?

С е р е б р е н н и к о в (не понял). Про Лятошинского?

Ш а х м а т о в. Про меня.

Пауза.

С е р е б р е н н и к о в (спокойно). До конца биться буду, но не дам на крайком повесить… такое.