С е в е р о в. Чем, чем?

Н а т а ш а. Паутиной времени. И про эту мою любовь теперь можно рассказывать. Правда, не всем. Ой, мы опоздаем. Побежали.

Музыка.

С е в е р о в. Потом кончился сеанс. И мы вышли с Наташей на улицу.

Наташа опять рядом с Северовым.

Наташа, вы что, плачете? Зачем? Почему?

Н а т а ш а. А когда люди плачут, это бывает не почему и не зачем. Плачут от счастья или от горя.

С е в е р о в. Кто же это сказал?

Н а т а ш а. Никто. Это я сказала. И вот я уже не плачу. А если по правде, я всегда думаю: почему бывает так красиво и страшно интересно в кино, а в жизни не всегда так. И даже иногда хуже?

С е в е р о в. Я тоже об этом думал.

Н а т а ш а. Ведь правда, это как-то несправедливо. Вот люди там, на экране, живут, как нам хотелось бы жить, а… Нет, да что это я… Все на свете возможно… как бы это сказать…

С е в е р о в. А мы будем жить долго и счастливо. Так ведь?

Н а т а ш а. Да, конечно… как и все. Спасибо. Я пойду.

С е в е р о в. А вы обещали рассказать мне о своей любви, которая этой… как ее… паутиной времени покрылась.

Н а т а ш а. Ничего я не обещала. А потом, вы, наверно, спешите, вас ждут. Вы идите, я вас не держу. Я ведь так просто, в благодарность, что вы мне билет взяли, с вами разговаривала.

С е в е р о в. Ну, это вы шутите. Да и я никуда не спешу. Никуда. И никто меня не ждет. Я даже вообще не знаю, где я буду встречать Новый год.

Н а т а ш а. Вы действительно не спешите? Знаете, это прекрасно. Вы не представляете, как это прекрасно! Вы не смотрите на меня так, я ведь уже взрослая… Я понимаю, что так нельзя разговаривать с первым встречным. Но вы ведь не первый встречный?

С е в е р о в. Конечно, нет.

Н а т а ш а. Вот и прекрасно. Тогда я вам все расскажу. Вы только не идите такими большими шагами, я за вами не поспеваю. Вот какие, Павел, оказывается, на свете бывают истории. Я полюбила одного мальчика, тоже комсомольца. Мне было шестнадцать лет, и мы учились с ним в одной школе. Он толстый, некрасивый и носил очки. А жил он за два квартала от нас. Его звали Митя Ромашкин. И фамилия какая-то для мужчины неподходящая. Ромашкин. Ромашка какая-то… Он увлекался химией, все время торчал в химическом кабинете. Мы считали, что он подлизывается к учительнице, а химичка у нас была жутко строгая…

С е в е р о в. Знаете, Наташа, давайте проведем остаток дня вместе. А этого Ромашкина вы вовсе не любили и сейчас выдумываете, а как закончить эту историю, не знаете. У нас будет прекрасный, счастливый, мирный день… Я ведь завтра уезжаю.

Н а т а ш а. Уезжаете? (Пауза.) Это очень знаменательно. Я завтра тоже уезжаю. В Ленинград. Я там теперь живу и учусь, а раньше жила в Москве, а теперь переехала в Ленинград. Так интересно. Ленинград.

С е в е р о в. А я там никогда не бывал…

Н а т а ш а. Ничего, еще успеете. Я вот в Тбилиси тоже не была, а очень хочется…

С е в е р о в. А в Киеве?

Н а т а ш а. Тоже нет. И в Астрахани не была. И в Алма-Ате. И в Свердловске… А вы знаете, куда мне почему-то очень хочется съездить? В Путивль. Помните: «Князь Игорь», Ярославна.

С е в е р о в. Да что мы все о других городах… А Москва… Только давайте условимся, вы сегодня покажете мне город. Потому что я Москвы совсем не знаю. Я ведь не здешний.

Н а т а ш а. Ну конечно… конечно… Но давайте условимся: ту Москву, ну, которую всем показывают, вы в другой раз увидите. А я вам покажу те места, где я люблю бывать, где я бывала. Где мне было хорошо. Пошли?

С е в е р о в. Пошли.

Музыка. Они идут на авансцену.

Н а т а ш а. А вот здесь я родилась, смотрите. Родильный дом имени Клары Цеткин. А вот здесь меня принимали в пионеры. Вот там, видите, окно на втором этаже, второе справа. В этой комнате все и происходило.

С е в е р о в. А здесь что, в этом парке?

Н а т а ш а. Не скажу. Давайте только посидим на этой скамейке. Хорошо? И молчите. Понимаете, молчите. Это особая скамейка. Я ее никогда, никогда не забуду… А теперь…

В темноте перед Северовым и Наташей возникает прилавок тира.

С л у ж а щ и й  т и р а. Граждане, граждане, молодые люди, тир закрывается. Видите, уже время позднее.

Н а т а ш а. Дядя Семен. Это же я, Наташа. Я же здесь норму у вас выполняла на значок «Ворошиловский стрелок».

С л у ж а щ и й  т и р а. Много, много вас тут сдавало.

Н а т а ш а. Ну хорошо, вот если я попаду в того осла, три минуты наших?

С л у ж а щ и й  т и р а. Да все равно не попадешь. Вот тебе пульки.

Наташа стреляет.

Н а т а ш а (смеется). Попала! Видите, попала, значит, наши три минуты.

С л у ж а щ и й  т и р а. Действительно. Ладно, пока я тут переодеваюсь. Если тебе радость доставляет — стреляй.

Н а т а ш а. А теперь ты, Павел, попробуй. Вот возьми пульки. А ружье вот так открывается. Вот так вот…

С е в е р о в (берет у Наташи ружье). Да, я знаю. Ну, кого хочешь, чтобы я подстрелил? Может быть, тигра?

Н а т а ш а. Нет, лучше вот империалиста с пушкой. В него трудно попасть. Видишь, их пять подряд стоят. Я редко попадаю. (Тихо.) Я ведь специально в самую легкую мишень стреляла, чтобы наверняка. (Смеется.)

С е в е р о в. А если я попаду во все пять? Что мне будет?

Н а т а ш а. Как — что? Ничего не будет, просто будешь молодец.

С е в е р о в. Ну, смотри! (Стреляет подряд пять раз.)

Н а т а ш а. Ой, все пять сбил… Ой…

С е в е р о в. Что ты?

Н а т а ш а. Я загадала. Я такое загадала…

С е в е р о в. Хорошее или плохое?

Н а т а ш а. Хорошее. Очень хорошее. Но этого не может быть.

Медленно зажигаются разноцветные фонарики в квартире Северова. С е в е р о в  и  С а к е е в  вдвоем в комнате.

С е в е р о в. Зачем я тогда назвал себя Павлом? Зачем? Мальчишество какое-то. Ну, что бы случилось, если бы она знала мое настоящее имя?

С а к е е в. Все думаешь о ней?

С е в е р о в. Думаю.

С а к е е в. В сорок втором и в сорок пятом по твоей просьбе мы искали ее. Наташу Кутейникову. Видишь, я даже фамилию ее не забыл. Нам сообщили, что она погибла во время бомбежки. Мы еще раз проверили после войны — сам понимаешь: блокада, Ленинград. И никаких следов… Ничего нового.

С е в е р о в. Спасибо.

С а к е е в. За что же спасибо? Вот если бы нашли, тогда действительно было бы спасибо.

С е в е р о в. Спасибо за то, что заговорил о ней, что… помнишь. Ты даже не представляешь, как мне хочется говорить о ней. Хотя бы просто говорить. Выговориться. А с кем? Вот с тобой можно, и на этом спасибо.

С а к е е в. А как же там было?

С е в е р о в. Там? Ты знаешь, у меня выработалась привычка говорить с самим собой. Такие длинные монологи. Контролируешь лучше себя… Да и, как известно, поговорить с умным человеком приятно. Но если не с умным, то, во всяком случае, со своим…

С а к е е в (повторил). Никаких следов…

С е в е р о в. Это, в общем, понятно. Она же уехала в Ленинград… А там блокада, голод… смерть…

С а к е е в. Думаешь, все-таки погибла?

С е в е р о в. Не знаю.

С а к е е в. Значит, не уверен? Тогда почему ты перестал запрашивать о ней? Почему?

С е в е р о в. Считал, что даже если она осталась жива… напоминать о себе уже ни к чему. Прошла война, началась мирная жизнь…

С а к е е в. А если все-таки она…

С е в е р о в. Знаешь что… поедем, Саша.

С а к е е в. Куда?

С е в е р о в. К родильному дому имени Клары Цеткин, к тому Дому пионеров, к тому парку. И к тому дому… ее дому.