— Этот много наговорит, да мало скажет. Раздражит племяшей своими пустоучениями, тогда их и вовсе не возвернуть.

Его поддержали остальные родственники, выразившие сомнение, что говорливый владыка сумеет найти общий язык с великими князьями. Иван Васильевич уже готов был уступить, когда из Ржева вернулся перепуганный боярин, которого гордецы так и не удосужились принять. Он сообщил, что братья вместе с семьями, боярами и лучшими боярскими детьми вышли из Ржева и направились вверх по Волге к новгородской земле. Народа у них, по его словам, насчитывалось не менее двадцати тысяч.

Это действительно становилось опасным, если предположить самое худшее: сговор с ливонским магистром, у которого имелось наготове озлобленное войско. Великий князь послал гонца к Оболенскому с приказом срочно вернуться из-под Дерпта и преградить путь мятежникам к Новгороду. На переговоры к братьям, несмотря на сопротивление семьи, он отрядил Вассиана — время споров кончилось, мешкать было нельзя.

— Задержи их на несколько дней, — наставлял его великий князь, — любой ценой задержи. Скажи, что хочу своих братьев жаловать и в чести держать, а какова им обида вышла, пусть сами скажут или бояр своих пришлют.

Мятежное войско растянулось на многие вёрсты, его голова уже достигла Молвотицкого погоста, находившегося в ста восьмидесяти вёрстах от Новгорода, а охвостья всё ещё текли по селигерским плёсам. Андрей выслушал Вассиана на ходу, отвечал уклончиво, об остановке не хотел даже слушать. Вассиан не стал тратить на него своё красноречие, поспешил к княгиням и тут уж развернулся вовсю. Он говорил о тяжести долгого перехода; о миродёрцах, рыскающих по окрестным сёлам и грабящих бедных поселян; об обмороженных и умерших в пути; о диких зверях, идущих по следу и обгладывающих непогребённых. Здесь велеречивый владыка преуспел: княгини попросили Андрея исполнить христианский долг и позаботиться о несчастных. Бояре, которые обычно не перечили своевольному князю, поддержали княгинь, войско действительно нуждалось в передышке. И Андрею пришлось согласиться. Владыке всё же удалось уговорить его послать своих бояр для переговоров в Москву, он отслужил всеобщий молебен и уехал в сопровождении переговорщиков. Вскоре продолжило движение и мятежное войско, но на его пути уже вставал заслоном передовой отряд рати Оболенского. Если бы мог заранее знать Андрей, какой ценой придётся заплатить за милосердие!

Братья послали гонца в Новгород. Несчастный город, ещё не оправившийся от недавних казней, испуганно промолчал. Пробиваться к нему с боями не имело смысла. Мятежники повернули к ливонскому рубежу. Освобождённые от обязательств перед новгородцами, они предали их землю жестокому разбою. Князья остановились в многострадальных Великих Луках и стали ждать ответа от короля, которому отправили посольство с просьбой взять их под свою защиту, а войско растеклось по окрестностям, отбирая у жителей то, что ещё уцелело от предыдущих грабителей.

Король, однако, с ответом не спешил. Люди, оставившие свои вотчины, ему были не нужны, лихоимцев хватало и своих. Он готов помогать братьям, если те начнут войну с Иваном, но принять их к себе в мирное время всё равно что самому объявить войну Москве. Сейчас это преждевременно. Казимир послал в Большую Орду служивого татарского князя Кирея Амуратовича с известием о мятеже братьев и предложением начать немедленные действия. «Помощь братьям будет оказана лишь с началом таких действий, — наконец привёз Лукомский долгожданный ответ короля. — Сейчас же они должны ждать и кормиться сами. Если уж совсем невмоготу, он даст княгиням на пропитание город Витебск, но на большее пока рассчитывать нельзя».

Андрей бушевал: Казимир долгое время подбивал его на размирку со старшим братом, не скупился на щедрые посулы, а теперь отказывает в убежище! Лукомский суетился и призывал к терпению.

Андрей смотрел в окно — там завывала последняя февральская метель. «Ждать, — уныло думал он, — сколько же ещё ждать?»

Орда готовилась к войне с Москвою. Предстоящий поход, давно переставший быть тайной, служил предметом повседневных разговоров, надежд и мечтаний. Под будущую добычу заключались торговые сделки, обговаривались брачные союзы, брались деньги и давались обещания. Даже рождённые в навозе представляли себя удачливыми победителями, возлежащими на богатых коврах в собственной юрте, окружёнными несколькими молодыми плодовитыми жёнами и быстро растущими сыновьями.

Ахмат мечтал о своём. Он ещё был крепок телом и ясен разумом, но давно уже чувствовал за собой дыхание выросших сыновей. Их было семеро. Особенно нетерпеливо дышал старший, Муртаза. Наследник был ленив и глуп, он слишком привык к тому, что станет ханом Большой Орды, и напоминал человека, лежащего с открытым ртом под персиковым деревом. То, что легко даётся, легко выпускается из рук. Второй сын, Сеит-Ахмед, хитёр и коварен, как змей. Он ненавидит старшего брата, закрывающего подступы к трону, и того, кто сидит на нём. Ко всему ещё он деятелен и решителен, казалось бы, вот истинный наследник и продолжатель дел. Нет, ненависть слепа и бесплодна. Если хан будет предаваться только ей, государство засохнет, как дерево, у которого обрублены корни. Третий сын, Шейх-Ахмед, слишком умён. Если собрать в одну кучу все мозги ханских советников, то вряд ли они сравняются с его умом. Но он лишён честолюбия и смелости — качеств, без которых ум повелителя превращается в содержимое плотно закрытого бурдюка. Об остальных сыновьях не хотелось даже думать — воля Аллаха поставила их далеко от трона и лишила всяких честолюбивых помыслов. Из них Ахмат выделил бы лишь Еная: у мальчика хорошие задатки, молодая кровь в нём кипит и играет, но главное, что вызывало ханский интерес, — это его жена Джемал, прибывшая из далёкого Хорезма.

Чужеземка всем бросалась в глаза: она ходила мелкими шажками, не раскачиваясь, как привыкшие с детства к седлу монголки, говорила странным высоким голосом, напоминающим щебетанье неведомой птицы, и была вся как тростинка, без этих подрагивающих выпуклостей, из-за которых теряют голову иные крепкие воины. Но странное дело, Ахмат часто ловил себя на том, что испытывает вожделение к худосочной снохе. Та, по-видимому, чувствовала это и позволяла себе смотреть на повелителя без должного страха и подобострастия. А он, забыв о седой бороде и изрезанном морщинами лице, тщился лишний раз показать свою удаль, принимал участие в воинских играх наравне со всеми и почти всегда был первым, побеждая не столько своим положением, сколько расчётливой неистовостью. Нет, о передаче трона Большой Орды не могло быть и речи, да ещё и не вырос тот, кто способен прочно сесть на него. Ахмат слишком долго держал сыновей возле себя, а привязанный конь не годится для того, чтобы водить табуны.

Чем больше размышлял Ахмат, тем чаще приходил к выводу, что у него покамест нет достойного наследника. Но ведь он ещё не собирается умирать. Взятый им за образец Чингисхан прожил более семидесяти лет и до конца жизни был сильным и крепким мужчиной. В запасе у Ахмата имелось ещё двадцать лет, в течение которых он родит и воспитает достойного продолжателя своих дел. Выбирая возможную мать наследника, он обращался мыслями к Джемал. Законы монголов давали ему как главе семьи огромные права: он мог самолично женить и разводить своих детей, отнимать жён от одного сына и передавать другому, карать смертью за нарушение общепринятых правил. Но делать сноху женою они не разрешали. Впрочем, в Орде научились обходить любые препятствия.

Енай всё чаще и чаще вызывал раздражение Ахмата: и тем, что взял себе в привычку помогать ему садиться на коня, и тем, что вслед за своим годовалым сыном называл его за глаза не иначе как «бобо»[51], и тем, что подарил ему гору пышных пуховых подушек. Участь неугодного хану человека в Большой Орде решалась просто: хан призывал особо доверенного телохранителя, наделённого титулом «исполнитель снов», и делился с ним каким-нибудь странным сновидением. Ахмату уже несколько раз хотелось рассказать о пригрезившейся гибели сына, но заботы о предстоящем походе удерживали его. В конце концов он решил, что сначала разделается с русскими, а потом уже наведёт должный порядок в собственной юрте.